— Это опять вы? — сонно бормочет хозяйка.
— Да, опять я. И снова в час послеобеденного отдыха. Вообще, что-то много совпадений в последнее время…
— Да, это верно, мы прилегли с мужем, — несколько приветливее отзывается Сиракова. — Входите, я сейчас его рузбужу…
— Не нужно, — говорю, входя в помещение. — Не будем нарушать отдых ученого.
После ряда поверхностных контузий, полученных мной в темном проходе, заставленном мебелью, мы проникаем в уже знакомую нам гостиную. Я вежливо отклоняю приглашение присесть и пытаюсь освободиться от тяжелого взгляда, который устремляет на меня философ с фотопортрета. С этой целью я оборачиваюсь спиной к реликвии и спрашиваю хозяйку:
— Ваш брат не давал вам на сохранение что-либо из содержимого ящика? Деньги и ценности меня не интересуют.
— Ничего он мне не давал, — отвечает Сиракова голосом, печальная интонация которого контрастирует с моим отношением к ценностям и деньгам. — Когда он мне оставлял ящичек, он обещал хорошо заплатить, а когда я его возвратила, ничего не дал, Покойник всегда был таким — только на обещания он был щедр…
— Речь, — напоминаю, — идет не о деньгах. Какой- нибудь предмет, документ, пакет или что-то в этом роде он вам не оставлял?
— Ничегошеньки он мне не оставил, — отвечает хозяйка все так же печально, думая, вероятно, о своем. — "Скоро я тебе хорошо заплачу", — сказал, но так я ему и поверила!
Спешу ускользнуть до того, как ученик Декарта восстанет из объятий Морфея. До сих пор, значит, ничего. Кроме того, что список необходимых визитов уменьшился.
Следующий этап: дом Танева. Звоню по порядку номеров. Звонок. Никакого ответа. Двойной сигнал. Результат тот же. Три коротких последовательных призыва. В дверях появляется Мими.
— А, значит, мне повезло. Как раз к вам и собирался.
— Рассказывайте кому-нибудь еще, — отвечает Мими, пропуская меня вперед. — Сначала звонили Таневу, потом Вере, а когда никто не отозвался, удосужились позвонить и мне.
Ох уж эти женщины! Ничто не может ускользнуть от их слуха.
— Это было лишь для того, чтобы выяснить положение вещей. В сущности, мне нужны только вы.
— Уж не влюбились ли? — спрашивает Мими, проводя меня через мрачный холл.
— Почти угадали, — говорю. — Действительно влюбился. Только не в вас. В чем, естественно, нет никакой вашей вины. Игра хронологии…
— Не оправдывайтесь, — прерывает меня Мими. — Я же сказала вам, что мужчины мне опротивели.
Обстановка за темно-зеленым занавесом свидетельствует, что, действительно, какой-то переворот произошел. По крайней мере, с внешней стороны. Помещение выглядит значительно приветливее и даже просторнее, все предметы — на своих местах. Из проигрывателя, насколько я разбираюсь в музыке, льется какая-то бразильская самба.
— Чем вас угостить? — спрашивает Мими.
— Неболыиоей справкой, — скромно отвечаю я. — Не оставлял ли у вас Медаров чего-либо на временное сохранение?
— Ничего он не оставлял, кроме бутылки мастики и бутылки коньяка. Коньяк уже выпит, мастика еще налицо.
— Жалко, что не наоборот, — говорю. — Я тоже, как и вы, не пью мастики. Хотя собирался вскоре начать. В данном случае, однако, меня интересуют не напитки. Не оставлял ли старик пакет, документ, записную книжку, письмо или нечто подобное?
— Уф, какие вы… — вздыхает Мими. — Если бы он что- нибудь такое оставлял, я сказала бы в первый раз. Не такая уж я дура.
— Я и не сомневаюсь в этом. Но иногда в спешке забываешь… Гм… Вы, как я вижу, навели здесь порядок…
— Следую вашим советам, — сухо отвечает Мими. — Надо жить "хорошо", а не "как-то"…
— Совершенно верно, — киваю. — Но совет в этом случае исходит не от меня, а от вас самой. Вам самой, по- видимому, надоело жить "как-то". Это хорошо.
— Хорошо, — соглашается безучастно Мими. — Если не лопнешь от скуки…
— Так что до свидания и хорошего настроения!
— До свидания, инспектор.
И снова я на улице. Наплыв людей на тротуарах и направление, по которому они движутся, показывает, что матч закончился. Результат неизвестен.
Дом Илиева. Холл с новой мебелью и шедевр с сиренью на стене. Сирень очень реалистична. Как настоящая. Не только на вид, но и по запаху. В комнате совершенно определенно чувствуется аромат. Вопросительно поглядываю на хозяина, но его небритое, по воскресному обычаю, лицо красноречиво говорит, что он не пользовался одеколоном.
— Вы что, опрыскивались духами?
— Да что вы! — ¦ Илиев смущенно улыбается. — Жена пошла куда-то в гости, наверно, она…
— А Танев не забегал сюда случаем?
— Нет. Я его не видел… Да садитесь!
Из комнаты доносятся звуки скрипки. Упражнения. По всему видно — трудные. Хорошо все-таки, что я в детские годы избежал этой инквизиции.
— Некогда сидеть, — говорю я. — Иду в театр. "Преступление и наказание", может, видели? Хотя и так известно: убийство, лжесвидетельство и все такое прочее. Я зашел только спросить, не оставлял ли вам Медаров чего- нибудь на хранение: какой-нибудь ящичек, документ?..
— Кет, ничего не оставлял.
В голосе Илиева — искренность. Очень часто ложь звучит искренне.
Но я не сторонник поспешных обвинений. Употребление одеколона не запрещается законами. Даже когда одеколон имеет отвратительный запах. Что-то среднее между ароматом сирени и йодной настойкой.
На улице уже смеркается. Значит, конец матчам, прогулкам и всему выходному дню. И вообще, "пропавший воскресный отдых" — как значится в титрах одного старого фильма. Остается театр. Увы, и театра не остается: эта история с театром — маленькая выдумка с моей стороны, просто для уплотнения времени.
Иду по тротуарам в белом свете неона, и ноги сами ведут меня в одно заведение по соседству — здесь не так давно я узнал некоторые подробности, касающиеся фрейдизма. Но заведение переполнено. Многие даже стоят. Стоять, когда весь день навещал гостей, — нет уж, извините. Лучше сидеть дома, рядом с моим собеседником, старым будильником. Скучноватый немного собеседник, но никто не заставляет его слушать.
Итак, мы снова в окружении домашнего уюта. Уют не бог весть какой, но кровать есть. Включаю электрическую печку, надеваю для большей мобильности только верхннюю часть пижамы, стаскиваю туфли и вытягиваюсь на упомянутом виде мебели. Минутное колебание — взять ли что-нибудь для чтения? Решаю заснуть с пустыми руками.
…Не могу точно сказать вам, сколько я проспал. Я еще не стал фрейдистом до такой степени. Просыпаюсь внезапно со смутрым чувством, что опоздал на работу. В комнате действительно пронзительно звенит. Однако это не будильник, а телефон. Дотягиваюсь до ночного столика и поднимаю трубку:
— Да, я… А, дежурный… Ну что там? Кто? Андреев? У вас?.. Пусть подождет, сейчас буду.
Значит, все-таки не обойдется без театра. Правда, несколько иного свойства. Быстро одеваюсь, придаю шляпе подходящее случаю положение и выбегаю на улицу.
Вид у Андреева, который ждет меня в коридоре управления, достаточно расстроенный.
— Ну, что нового? — ¦ спрашиваю я самым бодрым тоном.
— Происходят странные вещи, — говорит Андреев.
— Например?
— Я вышел из дома, возвращаюсь спустя некоторое время и вижу с улицы, что в комнате горит свет…
— Ну и…
— И — ничего. Побоялся войти и пришел сюда…
— У кого еще, кроме вас, есть ключ от квартиры?
— Ни у кого.
— Вы не забыли выключить свет, когда уходили?
— Исключено.
— Хорошо, — говорю. — Пошли.
Садимся в одну из дежурных машин и через пять минут мы уже у квартального сквера. Окно слева на первом этаже действительно освещено.
— Мистерия какая-то, — ¦ бормочет Андреев, пока мы поднимаемся по лестнице вместе с милиционером.
"Мистерия, но абсолютно прозрачная", — отвечаю я, правда, в уме. Весь день кружил, чтобы вернуться на исходные позиции.
Беру у Андреева ключ, бесшумно поворачиваю и рывком открываю дверь. Тишина. Квартира выглядит ненаселенной. Но в тишине зато говорят вещи. Точнее — неодушевленные предметы. Так же, как в баснях некоторых современных авторов, у которых зонтик и галоши жалуются друг другу на тяготы судьбы. Холл еще сохранил более или менее приличный вид. Спальня, однако, перепахана до основания. Постель вся разворочена, выпотрошенный гардероб распахнут, одежда разбросана по всей комнате, все перерыто и в ночном шкафчике. Половики, картина в рамке на стене, даже занавески — все было тщательно, но с лихорадочной поспешностью обыскано.
