— Когда я переехала сюда, — говорит Вера, — я почти ничего не знала о прошлом Танева, кроме того, что он был богатым человеком и занимался торговлей. Позже я приезжала на каникулы в Видин, и мать была очень рассержена, когда узнала, что я поселилась у Танева. Она рассказала мне, что торговые дела Танева были вовсе не столь уж безобидными, он участвовал в аферах с гитлеровцами и даже был условно осужден после Девятого сентября. Потом, три месяца назад, появился и Медаров. Я ему сказала, что Танев уехал в провинцию и предупредил, что надолго. Несмотря на это Медаров стал приходить каждый вечер. Только я вернусь из поликлиники, и он уже звонит в дверь.
"Нет Танева", — говорю.
А старик смотрит, как будто не понимает.
"Не могу ли я, — говорит, — зайти и подождать?"
"Чего ждать? — говорю. — Бы разве не поняли, что его не будет очень долго?"
"Хорошо". — И уходит.
На другой день все начинается сначала. Потом, не знаю как, он сумел познакомиться с Мими, и в один прекрасный день я уже застала его в холле. С тех пор он приходил ежедневно. Выпивал с Мими. Она держала бутылку мастики специально для него: старик не пил ничего другого. Пили, конечно, на деньги Медарова. Потом он неожиданно исчез и больше по появлялся.
— Когда исчез?
— Когда? — Вера посмотрела наверх, считая в уме. — Приблизительно с месяц.
— И больше ни разу не приходил?
— Ни разу. Я даже спросила Мими, куда делся ее старик. Она только пожала плечами.
— А Танев тоже не появлялся с тех пор? Хоть на короткое время?
— Тоже нет.
— Может быть, приходил, когда вы были на работе?
— Возможно. Но думаю, что нет.
— Почему так думаете?
— Потому что даже если бы он приходил в мое отсутствие, я бы это пцчувствовала. У меня ужасно чувствительное обоняние, а он всегда употреблял отвратительно сильный одеколон, что-то среднее между сиренью и йодной настойкой, так что стоило ему войти в комнату — и запах не выветривался целый день.
— Может быть, он временно оставил этот одеколон?
— Нет. Это исключено. Танев — человек с твердыми привычками.
— Ну, вы, конечно, лучше его знаете. Так закончите, пожалуйста, свою мысль.
— Я же все сказала.
— Речь шла о страхе, который испытывал Медаров по отношению кТаневу.
— А, да-да. Я отвлеклась. Хотела сказать, что от Медарова тоже пробовала узнать что-нибудь об их "Комете” и аферах Такева с нацистами. Но Медаров не говорил об этих вещах. Только однажды, когда Мими вышла в кухню, он не выдержал и сказал мне: "Ваш дядя — опасный человек… Очень опасный человек. Имейте это в виду…"
— В связи с чем он это сказал?
— Потому что я его спросила, как получилось, что он, Медаров, был осужден на тридцать лет, а Танев избежал наказания. Старик, как обычно, промолчал. "Вы, наверно, все взяли на себя, — говорю, — а я бы на вашем месте этого не делала**. Тогда Медаров наклонился ко мне — как сейчас вижу — и сказал тихо: "Ваш дядя — опасный человек".
— Гм… Ну и что вы думаете об этом?
— Даже не знаю, что думать. — Вера помолчала. — Передо мной Танев выглядел прежде всего кавалером и любезным хозяином. Весьма галантный и весьма сильно надушенный пожилой господин, который услужливо предлагает вам коньяк и старые анекдоты… И все же у меня было ощущение, что такой субъект, как Танев, убил бы человека, не моргнув глазом, — разумеется, если это убийство принесло бы ему какую-то выгоду.
— На какие средства живет Танев?
— Я тоже задавала себе этот вопрос… Но не могла на него ответить. Двадцать лет назад, после процесса, его имущество было конфисковано. Когда умер отец Танева, сын унаследовал квартиру и какой-то дом в пригороде Софии, почти разрушенный при бомбежке. Говорили, что отец оставил ему еще кое-что, но оставил ли и сколько оставил, зпает только сам Танев.
— Я слышал, что у Танева есть машина.
— Да. Он на ней и уехал. Машина есть, и на женщин денег хватает…
— В том числе и на Мими…
— Этого я не знаю. Обратитесь к ней. Она общительная, сама вам скажет.
— Хорошо, — киваю. — Если общительная, может быть, договоримся.
Вера смотрит на меня вопросительно.
— Что, — спрашиваю, — оцениваете мой возраст?
Хозяйка улыбается, но не отвечает.
— У нас, — говорю, — самые неудобные пациенты делятся на две категории. Когда одних спрашиваешь, как они провели вчерашний день, они начинают вспоминать свою жизнь с момента рождения. А из других каждое слово надо вытаскивать клещами.
— В профессии врача — то же самое, — замечает Вера. — Поэтому я и выбрала детей.
— Это очень мудро. Мне, однако, к сожалению, не приходится общаться с детьми.
— Но есть же детская преступность…
— Верно. Только моя специальность — убийства.
Вера бросает на меня быстрый взгляд:
— Значит…
— Да нет, — говорю, — ничего не значит. Вообще, продолжайте заниматься своим делом. И прошу — никому не сообщайте о том, что я тут был.
— Не беспокойтесь. Я не страдаю от наплыва посетителей.
— Так и запишем…
Поднимаюсь со своей проклятой табуретки с ожидаемой ломотой в пояснице. Замечаю по поводу огромного букета хризантем стоящего в вазе на столе:
— Какие свежие цветы… Словно только что срезаны… Вы сами покупаете или… вам дарят?
— Ну, инспектор… — Вера смотрит на меня осуждающе.
— Извините. Профессиональный порок. Когда постоянно задаешь вопросы, инерция увлекает тебя дальше, чем необходимо. А эта ваша Сусанна, то есть Мими, она дома?
— Навряд ли, — отвечает Вера. — Ее присутствие всегда музыкально озвучено. Если проигрыватель молчит, значит, она еще не вернулась.
— Как вы думаете, — спрашиваю, — может быть, мне ее дождаться?
— Боже мой, с некоторого времени все, кто сюда приходит, хотят дожидаться. Ждите, если хотите. Только я не думаю, что вам повезет. Потому что Мими… Словом, живет человек полной жизнью…
— А мы что? Агонизируем?
— Мы вегетируем. А она живет: ходит по ресторанам, танцует, следит за программами в барах, берет от жизни свое!
— А… Ну, в таком случае…
Я не успеваю закончить фразу, потому что в этот момент слышится хлопанье двери и почти сразу вслед за этим мелодичный женский голос, напевающий джазовую мелодию.
— Вот и Сусанна, — говорит Вера.
·—Тогда воспользуемся антрактом, прежде чем она продолжит свою бурную жизнь, — говорю я, хватая шляпу.
— Вы даже не выпили чай…
— Сейчас я его выпью. Я, знаете ли, чай всегда пью так: жду, когда он остынет, и — залпом. Лучше согревает.
Я демонстрирую свой способ употребления чая, делаю рукой прощальный жест и выхожу в холл.
Присутствие Сусанны действительно музыкально озвучено. После джазового вступления подхожу к занавесу, но тут возникает некоторое неудобство — не знаю, как поступить.
— Товарищ Петрова? — спрашиваю через бархатный заслон.
Вместо ответа раздаются сиплые вскрикивания Джонни Холидея.
— Товарищ Петрова? — спрашиваю повторно, уже значительно громче.
— Я тут, вы ко мне? — слышу за спиной.
Оборачиваюсь. Оказывается, Сусанна с той же стороны занавеса, что и я. Она, по-видимому, идет из кухни, потому что в руках у нее электрический кофейник, из которого капает вода.
— Я бы хотел немного поговорить с вами.
— Пожалуйста, заходите!
Сусанна поднимает занавес, и мы оказываемся в отгороженной части холла. Мебель тут разностильная, вещей много, к хозяйскому старью Мими добавила и свою утварь. Возле кушетки на маленьком столике — проигрыватель. Такое соседство выдает любимую, вероятно, привычку хозяйки.
— Лежим и слушаем музыку? — благодушно спрашиваю я.
— И вы бы так делали, простояв целый день на ногах в аптеке! Садитесь, — приглашает Мими, уменьшая звук проигрывателя.
Ищу, на что бы сесть, но безуспешно. Есть, правда, два тяжелых бархатных кресла, но они завалены чулками, дамским бельем и пластинками.
