Вероятно, чай мой достаточно размешан. Это меня успокаивает. Значит, я могу временно оставить чашку на подносе и закурить.
— А вы всегда принимаете на веру то, что вам говорят? — отвечает Вера, наблюдая за моими неуклюжими манипуляциями с чашкой.
Видя, что я достаю сигарету, хозяйка услужливо подает мне пепельницу и продолжает чаепитие. Просто удивляешься, как люди могут испытывать наслаждение, наливаясь горячей водой.
— У меня недоверие — нечто вроде профессионального вывиха. Но вы — врач… Притом — детский врач…
— Детские врачи — не дети.
— Принято. Итак, ваш дядя сказал, что уехал в провинцию, но вы в этом не уверены. Можете объяснить, откуда такое недоверие к близкому родственнику?
— Вы очень быстро делаете свои заключения… — * замечает Вера, и я не пойму, иронизирует она или нет.
— Но я прав?
— Вы правы.
— Итак?
— Вы правы. Но вы очень просто ставите вопросы, касающиеся самых сложнах вещей. Как я могу в двух словах сказать, откуда идет мое недоверие, если оно накапливалось в течение многих лет?
— Но я не прошу, чтобы вы отвечали в двух словах. Я не буду считать ваши слова. И вообще, как раз сегодня, в силу некой случайности, располагаю временем. Так что вы спокойно можете рассказать мне все, что знаете о вашем дяде: с какого времени вы здесь живете, каков его образ жизни, когда и почему он уезжает и тому подобное…
При этих словах я снова достаю сигареты и предлагаю хозяйке, чтобы придать дружеский характер предстоящему разговору. Вера ставит пустую чашку на поднос, берет сигарету и закуривает. Потом смотрит на меня вопросительно:
— Попался на какой-нибудь афере?
— На какой афере он может попасться?
— Откуда же я знаю. Раз вы им интересуетесь…
— Если я им интересуюсь, значит, есть причины. И это достатачное основание для того, чтобы сознательная гражданка исполнила свой долг. Итак?
— Не знаю, что именно вас интересует. В сущности, я знаю Танева только три года. Поселилась я здесь за год до окончания университета. До той поры я только слышала, что у меня есть дядя. Я его никогда не видела, и мне даже в голову не приходило его искать. Они с моей матерью уже много лет в ссоре. Он сам нашел меня: у него была свободная комната, и он хотел уступить ее мне, бесплатно, чтобы к нему не поселили чужих людей. Моя мать живет в Видине на учительскую пенсию и не может помогать мне, так что я всегда жила на свою стипендию. Поэтому предложение Танева меня устраивало. Тогда я даже не подумала, откуда такая неожиданная заботливость по отношению к бедной родственнице. Вскоре я это поняла. Танев любил, как он сам говорил, "мир юности", а ко мне, естественно, часто приходили подруги. В таких случаях заходил и он, развлекал нас довоенными анекдотами, угощал конфетами и коньяком, пока однажды я не попыталась объяснить ему, что поселилась тут не для того, чтобы устраивать ему вечеринки, а для того, чтобы учиться, и если ему нужны гости, пусть приглашает их к себе. Он, кажется, только того и ждал, потому что с тех пор действительно стал приглашать к себе моих подруг…
Я гашу сигарету в пепельнице и после некоторого колебания закуриваю снова.
— Значит, обаятельная личность, — замечаю.
— Обаятельная личность? Вы его видели?
— Только на фотографии, — признаюсь честно.
— Когда вы увидите его в натуре, вы поймете, насколько он обаятелен. Обаяние его идет от денег. С дамами он всегда очень щедр. Уставит весь стол закусками и бутылками, включит проигрыватель… Некоторым девушкам только этого и надо… Что до обаяния, то я не помню, чтобы он "обаял” кого-нибудь, кроме, может быть, Мими…
— Мими? — повторяю я.
— Кажется, ее имя фигурирует на табличке у двери?
Вера кивает утвердительно.
— Она самая. Работает в аптеке. Неплохая девушка… Впрочем, какая девушка… Ей около тридцати. Но она немного…
Тут хозяйка делает пальцами многозначительный жест.
— Взбалмошная… — помогаю я.
— И кроме того, обладает определенным талантом очаровывать старцев. Нечто вроде библейской Сусанны.
— Извините, — говорю, — но я слабоват в Библии. Не сумел закончить соответствующих курсов.
— Сусанна — это та самая, на которую напали похотливые старцы, когда она купалась. Только наша новоявленная Сусанна не ждет, когда на нее нападут, а нападает сама…
— В ваших рассуждениях проступает некоторое обобщение, — замечаю я. — Это дает мне основание предположить, что Танев не был единственной жертвой…
— Совершенно верно, — говорит Вера. — Есть и вторая.
— Вот как! Значит, есть и вторая жертва.
— Есть. Ее имя — Медаров.
— Был, — поправляю Веру. — О покойниках говорят в прошедшем времени.
Вера смотрит на меня растерянно:
— Вы хотите сказать…
— То, что я сказал. Продолжайте, пожалуйста.
— Но что с ним случилось? — Вера смотрит на меня все так же. — Убит? Или…
— А что вас заставляет предположить, что он убит? — ловлю я Веру на слове.
— Я просто спросила.
— Человек никогда не спрашивает "просто", — возражаю я. — У него при этом всегда что-то на уме. Почему вы допускаете, что Медаров мог быть убит?
— У меня нет никаких особых оснований для этого. Люди умирают или естественной или насильственной смертью. И ничего удивительного, что я спросила, какой из двух случаев имел место.
— Оставьте эти силлогизмы. Они пригодны только для учебников формальной логики. Из десяти тысяч душ девять тысяч девятьсот девяносто девять умирают естественной смертью, и только один человек — насильственной. Откуда же ни с того, ни с сего вам в голову пришла мысль, что этот один — именно Медаров?
— Это не мысль, а что-то вроде предчувствия. — Вера немножко смущена.
— Ну вот, теперь вы меня отправляете в область подсознательных явлений. Все эти научные экскурсы, конечно, полезны, и при других обстоятельствах я познакомил бы вас с мнением одного моего случайного знакомого о Фрейде и фрейдизме. Но если я вам сказал, что располагаю временем, это вовсе не значит, что мы можем беседовать с вами до утра. Так что давайте, товарищ Танева, оставим предчувствия и перейдем к фактам. От таких людей, как вы, мы ждем активной помощи, а не добавочных затруднений.
— В фактах, которые мне известны, нет ничего сенсационного. Просто при встречах с Медаровым меня никогда не покидало чувство, что этот человек чего-то боится.
— А как вы думаете, чего он мог бояться?
— Не знаю.
— Товарищ Танева… — начинаю я предупредительно.
— Знаю, слышала уже, что я сознательная гражданка и вы ожидаете от меня помощи… — прерывает меня Вера с легкой досадой в голосе. — Поймите только, что я не знаю ничего определенного.
— Я человек скромный и согласен довольствоваться и неопределенным. Лишь бы это было искренним.
— Мне почему-то казалось, что Медаров боялся Танева. Поскольку старик, во всяком случае при мне, не говорил ни о ком другом, кроме Танева, поскольку в мыслях у него всегда был только Танев, и поскольку между ними, по- видимому, оставались какие-то странные счеты, у меня возникло ощущение, что и беспокойство его связано с Таневым.
— Вот это звучит уже более определенно. Какие счеты могли быть между Медаровым и вашим дядей?
Вера посмотрела на меня с неудовольствием:
— Я его называю "Танев", а вы упорно повторяете: "ваш дядя".
— Что ж тут такого? Он же вам дядя?
— Может быть, и дядя, но я лично этим не горжусь. Даже, к вашему сведению, давно решила уехать отсюда, и если вы меня нашли в этой квартире, то только потому, что я не успела найти другую.
— Когда появилась у вас эта неприязнь к вашему дяде, пардон, кТаневу? И что явилось причиной?
— Причина здесь — его прошлое. И отчасти — настоящее…
Вера встает, вынимает из ящика стола сигареты и закуривает. Потом снова садится на свою табуретку. Я терпеливо жду. Когда разговариваешь с людьми, надо уметь не только спрашивать, но и ждать. А в данном случае, поскольку пауза затягивается, можно и самому закурить. Что я и делаю.
