— Ну и потом?

— Потом… — Женщина опускает глаза. — Потом Филипп перебросил меня Марину…

Дора замолкает. Я тоже молчу.

— Пришел к обеду… Тогда уже ходили в «Бразилию»… И в первый раз у него был помятый вид. Он стал говорить, что нужно как-то восстановить потраченные доллары, что в этом замешаны мы все, потому что тратили их сообща, и только тогда объяснил нам, откуда эти доллары, и мы, конечно, проглотили языки. И тогда Спас говорит: «Пусть пойдет Магда, она собьет его с панталыку…» А Филипп говорит: «Ты не знаешь, что это за человек.

Вот если бы Дора захотела провернуть это дельце, наши шансы были бы выше, потому что только она может держать себя на высоте…» Ну, я вначале подумала, что он говорит просто так, а когда поняла, что он не шутит, почувствовала себя, как ошпаренная, потому что мы с Филиппом встречались по-серьезному и я воображала, что он любит меня и что вообще прошлое позади. И тогда я сказала ему при всех: «Почему же нет, я пойду. Раз я получила на те деньги шерстяную кофту, значит, надо идти…» — и подумала, что это его заденет, но он даже обрадовался, и я сказала себе: «Значит, все равно нет выхода из этого болота, и тогда почему же не пойти, куда же еще идти, раз нигде нет избавления…»

Женщина снова замолкает, все так же глядя на свои туфли, облизывает пересохшие губы и тянется к сигаретам.

— Я пошла. Как знакомая Филиппа, озабоченная его положением и в страхе, как бы он не вздумал покончить с собой. Кто-кто, а уж он-то с собой не покончит! Но держалась я, конечно, на высоте. Разыграла номер точно по сценарию. Лгала, что Филипп уже почти затянут в страшное болото и находится в таком сильном шоке, что если сейчас ему помочь и простить его, то он наверняка исправится. И Марин со свойственной ему добротой, вместо того чтобы беспокоиться о долларах, начал беспокоиться о Филиппе и говорить, что с долларами он как-нибудь уладит, а сейчас важно уберечь Филиппа от какой-нибудь глупости.

Она останавливается и наконец обращает ко мне темный, словно погасший взгляд.

— Это все. Думаю, что остальное вас не интересует.

— Да, конечно. Я хочу только понять еще одну деталь.

— Какую?

— Связи Филиппа и компании с иностранцами, вроде Асе- нова…

— Я не знаю, какими данными вы располагаете, но, насколько мне известно, Филипп, несмотря на весь свой цинизм, не из тех типов, что продают женщин за доллары.

— Возможно. Но он искал все же контакты с иностранцами в ходе своих развлечений.

— Я лично знаю о двух таких контактах.

— А именно?

— Один — с Асеновым. Вы должны иметь в виду, что Филипп не на шутку решил женить Асенова на Магде.

— С какой целью?

— Всех целей Филиппа не угадаешь… Избавиться от Магды. Или устроить себе приглашение в Мюнхен. Или создать источник для получения валюты. Как знать?

— А вторая связь?

— Вторая, точнее первая, — это австриец, Кнаус. У него как будто были какие-то похождения с Магдой, но он совсем не сходил с ума по ней, и связи Филиппа с Кнаусом держались скорее на основе совместных кутежей — бар «Плиска» и так далее. Австрийцу Филипп понравился, потому что Филипп умеет вести себя в любой компании. Кнаус даже пригласил Филиппа в гости, в Вену, и тот одно время собирался хлопотать о получении паспорта.

— Что-то предпринимал или только собирался?

— Он просил брата помочь ему получить паспорт, но на этот раз, не знаю почему, Марин не выказал желания действовать. Это особенно сильно озлобило Филиппа, и дельце с кражей долларов он состряпал как раз после истории с паспортом.

— А почему он сам не подал документы для получения паспорта?

— Потому что тогда отказали в паспорте Спасу. Спас просил паспорт для поездки в Югославию. Филипп, вероятно, и подучил Спаса, потому что он смотрел на это дело как на пробную операцию. Но Спасу отказали, и Филипп решил повременить со своим заявлением.

— Понятно, — говорю. — Спасибо вам за откровенность. И простите, если я вас замучил.

Дора встает, раздавливает в пепельнице окурок, который и без того уже потух, устало кивает головой и, не глядя на меня, уходит.

Да-а. Все эти истории — богатейший материал для изучения характеров, но с точки зрения следствия стоят не очень много. Особенно если иметь в виду, что нужно торопиться и что все мои находки пока на далекой периферии. А центр, как можно догадаться, там, на пятом этаже, в изящной квартирке, а точнее, на кровати, которая там находится. Человек в форме вопросительного знака, неподвижно лежащий поверх мягкого одеяла в пододеяльнике.

Люди, подчас даже с самыми благими намерениями, иногда преувеличивают недостатки своих ближних. На языке философии это называется субъективным отражением объективной реальности. Поэтому чем больше минусов накапливается на данной единице, тем сильнее вырастает у тебя желание лично познакомиться с. этой единицей, чтобы понять, действительно ли она, как величина, настолько отрицательна.

Короче говоря, наведя некоторые справки, в тот же день, после обеда, я беру служебную машину и мчусь по дороге на Симеоново, обращая внимание по пути на весеннюю свежесть лесов, цветущие поляны, наполненный птичьим пением воздух и все прочие прелести, которыми доверху набиты детские хрестоматии.

Останавливаюсь на месте, где, по моим предположениям, должен находиться искомый сарай, но не обнаруживаю никакого сарая. Небольшой вишнево-яблоневый садик, утонувший в белом цвету, и кокетливая дачка. В общем, продолжение воспоминаний о первом букваре. Выхожу из машины, чтобы поподробнее изучить обстановку, и только собираюсь оглядеться с надеждой обнаружить следы таинственного сарая, как из дачки выходит высокий мужчина.

— Скажите, пожалуйста, кто вам нужен? — голос ясный и чистый. Голос прирожденного певца или оратора.

— Товарищ Филипп Манев.

— Это я, — отзывается мужчина и с готовностью приближается ко мне.

Вид моего служебного удостоверения ни малейшим образом не влияет на его доброжелательность и после обычного «пожалуйста» он ведет меня к двери.

У Филиппа Манева фигура, как у брата, и он очень похож на него лицом, хотя, может быть, за исключением двух вещей: лицо гораздо красивее — наверное, потому, что оно не такое серьезное, как у брата — и в то же время оно немножко испорчено тоненьким ободком из волос, который некоторые сегодняшние юнцы именуют бородой. Когда мы входим и Филипп предлагает мне потертое кожаное кресло, я неожиданно для себя обнаруживаю, что даже волосяное обрамление не в состоянии лишить привлекательности хозяина. Чтобы полностью убедить меня в этом, он улыбается ослепительной улыбкой, устремляет ко мне открытый взгляд ласковых карих глаз и замечает:

— Я еще со вчерашнего дня жду вашего приглашения.

— Зачем же отнимать у вас время? Вы ведь уже дали показания.

И чтобы переменить тему, я спрашиваю:

— Значит, это и есть «сарай»? Не так уж плохо для сарая.

— Так уж его окрестили, — объясняет Филипп, усаживаясь на кушетку. — Мама когда-то назвала его «сараем» из боязни, что его национализируют. Она, знаете, была из тех, кто, имея одну черепицу над головой, считает, что все равно ее национализируют.

Собственно, в этой дачке нет ничего особенного, и, по всей вероятности, она состоит из этого просторного холла, в котором мы находимся. Холл обставлен с претензией на артистичность — в углу штатив, на котором стоит бытовой пейзаж со старыми домами, еще несколько картин, висящих на стенах (две из них — жанровые, об остальных не могу судить, потому что ничего в этом не понимаю), одна стена целиком занята видами разных стран — альпийские вершины, тропические пальмы, Эйфелева башня и небоскребы.

— Вижу, вы любите дальние страны?

— Кто же их не любит? — чуть улыбается хозяин, поймав мой взгляд. — Только для таких, как я, эти дальние страны недоступно далеки.

— Ничего не поделаешь, — говорю тихо. — Сложная международная обстановка, нехватка валюты… Будем надеяться, что дела пойдут лучше.