– Это неправда!

– Не кричите на меня, мадам, – холодно проговорил герцог. – Вы утомляете меня. Вы посмели явиться сюда, вырядившись в лисий мех, и ожидали получить у меня убежище? И чего еще? Денег? Я дам приют вашему сыну, а вам, мадам, я дам мужа. – Неслышно ступая по оленьей шкуре, он подошел к ней. – Вы не годитесь в матери графу Арморике. Вы предоставили свой дом врагу, у вас нет чести.

– Я… – снова запротестовала было Жанетта.

Но герцог вдруг ударил ее по щеке:

– Замолчите, мадам. Замолчите! – Он потянул за шнуровку ее корсажа, а когда Жанетта осмелилась оказать сопротивление, ударил ее снова. – Вы шлюха, мадам, – сказал герцог и, потеряв терпение с запутанной шнуровкой, поднял с ковра оставленные слугой ножницы и разрезал шнурки, обнажив грудь Жанетты.

Женщина была так изумлена, оглушена и напугана, что даже не пыталась защититься. Это был не сэр Саймон Джекилл, а ее господин, племянник короля и дядя ее мужа!

– Вы красивая шлюха, мадам, – с ухмылкой проговорил герцог. – Чем вы очаровали Анри? Еврейской ворожбой?

– Нет! – заплакала Жанетта. – Пожалуйста, не надо!

Герцог расстегнул свое одеяние, и Жанетта увидела, что под ним ничего не надето.

– Нет! – снова повторила она. – Прошу вас, нет!

Герцог толкнул ее, и она упала на кровать. Его лицо по-прежнему не выражало никаких чувств – ни похоти, ни удовольствия, ни гнева. Он задрал ей юбку, забрался на кровать и изнасиловал ее без каких-либо признаков наслаждения. Если его лицо что-то и выражало, то только злобу. В конце концов, содрогаясь, он рухнул на нее. Жанетта плакала. Герцог вытерся ее бархатной юбкой.

– Это плата за недоимку с Плабеннека, – сказал он, потом слез с нее, встал и запахнул горностаевые края одежды. – Вас разместят на ночлег поблизости, мадам, а завтра я выдам вас за одного из моих латников. Ваш сын останется здесь, а вы отправитесь туда, куда пошлют вашего нового мужа.

Жанетта рыдала на кровати. Состроив гримасу отвращения, герцог перекрестил комнату и преклонил колени перед распятием.

– Приведите в порядок платье, мадам, – холодно сказал он, – и возьмите себя в руки.

В корсаже осталось достаточно шнурков, чтобы удержать его на груди. Сквозь пламя свечей Жанетта взглянула на герцога.

– У вас нет чести, – прошипела она. – У вас нет чести!

Герцог не слушал ее. Он позвонил в колокольчик, потом сцепил руки и закрыл глаза в молчаливой молитве. И все еще молился, когда вошли священник и слуга. Они без единого слова взяли Жанетту под руки и отвели в маленькую комнатку под спальней герцога. Ее втолкнули внутрь, захлопнули дверь. Она услышала, как снаружи задвигают засов. Во временной темнице был набитый соломой тюфяк и куча метел, но никакой мебели.

Она бросилась на тюфяк и зарыдала. Ее сердце обливалось кровью.

За окном выл ветер, в ставни бил дождь, и Жанетте хотелось умереть.

Томаса разбудили городские петухи. Утро встретило его холодным ветром и проливным дождем, хлеставшим по промокшей парусине фургона. Томас откинул полог и уселся, глядя на лужи, растекшиеся по мощенному булыжником двору. От Жанетты не было никаких известий, и он подумал, что их и не будет. Уилл Скит был прав. Жанетта жестка, как кольчуга, и теперь она оказалась на своем месте – в это холодное промозглое утро, вероятно, нежится в мягкой постели в теплой комнате с очагом, который заботливо натопили герцогские слуги. Она даже не вспомнит о Томасе.

«А какой весточки ты ожидал?» – спросил себя Томас. Проявления привязанности? Он хотел этого, но убеждал себя, что просто ждет от Жанетты подписанного герцогом пропуска, хотя и понимал, что никакого пропуска не нужно. Он просто должен идти на северо-восток, полагаясь на защиту своего наряда доминиканца. Томас слабо представлял, как добраться до Фландрии, но знал, что где-то поблизости от этой местности находится Париж. Поэтому он считал, что нужно отправиться вдоль реки Сены и она приведет его из Рена в Париж. Больше всего его беспокоила возможная встреча на дороге с каким-нибудь настоящим доминиканцем, который сразу поймет, что Томас имеет весьма смутные представления о порядках братства и о его иерархии. Но он утешал себя тем, что шотландские доминиканцы, вероятно, страшно далеки от цивилизации и потому его невежество будет воспринято как должное. Как-нибудь обойдется, говорил он себе.

Томас смотрел, как по лужам хлещет дождь. «Ничего от Жанетты не дождешься», – подумал он и, подтверждая это унылое пророчество, собрал свой скудный багаж. Кольчугу оставлять было жаль, но она много весила, и он запихнул ее в фургон, потом сунул в мешок три связки стрел. Семьдесят две стрелы тоже были нелегкой ношей, а их наконечники грозили прорвать мешок, но не хотелось путешествовать без этих связок, перевязанных пеньковой тетивой. Еще одной тетивой он воспользовался, чтобы привязать к ноге нож. Его, как и кошелек с деньгами, скрывала черная сутана.

Томас собрался идти, но дождь обрушился на город, как ливень стрел. На западе гремел гром, дождь стучал по соломе, стекал с крыш и вмиг переполнил канавы, так что из двора выплыли нечистоты. Наступил полдень, о чем возвестили приглушенные дождем соборные колокола, а город все заливало. Гонимые ветром темные тучи окутали башни собора, и Томас сказал себе, что отправится, как только ливень поутихнет. Но гроза разыгралась еще пуще. Над собором сверкали молнии, город сотрясали громовые раскаты. Томас поежился, опасаясь небесного гнева. Он смотрел на отражение молний в огромном западном окне собора и поражался: столько стекла! Дождь все лил, и Томас уже начал опасаться, что окажется заточен в фургоне на несколько дней. И тут, когда неистовые громовые раскаты оглушили весь город, он увидел Жанетту.

Поначалу он не узнал ее. Он просто увидел, что под аркой постоялого двора стоит женщина и по ее туфлям течет вода. Все жители Рена забились в убежища, но эта женщина, промокшая и жалкая, возникла из ниоткуда. Ее волосы, некогда столь тщательно уложенные, свисали прямыми черными прядями на промокшее красное бархатное платье. И Томас узнал это платье, а потом увидел ее лицо, искаженное страданием, и выбрался из фургона.

– Жанетта!

Она стонала, ее губы кривились и дрожали. Она была не в состоянии говорить – просто стояла и плакала.

– Моя госпожа! – сказал Томас. – Жанетта!

– Нам нужно уходить, – с трудом выговорила она. – Нужно уходить.

Обычно она пользовалась сажей, чтобы подкрасить глаза. Теперь по ее лицу были размазаны черные полосы.

– Мы не можем идти в такое ненастье!

– Нужно идти! – злобно закричала она на него. – Нужно уходить!

– Я раздобуду коня, – сказал Томас.

– У нас нет времени! – Жанетта дернула его за рясу. – Нужно идти. Сейчас же!

Она попыталась вытянуть Томаса через арку на улицу.

Он вырвался от нее и побежал к фургону, откуда достал замаскированный под посох лук и тяжелый мешок. Там был и плащ Жанетты, Томас взял его и накинул ей на плечи, но она даже не заметила этого.

– Что случилось? – спросил Томас.

– Они найдут меня здесь, разыщут! – в панике объяснила Жанетта и потащила его через ворота таверны.

Томас повел ее на восток по кривой улице, которая вела к изящному каменному мосту через Сену, а потом к городским воротам. Огромные ворота были заперты, но дверца в одной створке оставалась открытой, и стражников не заботило, что какой-то дурень-монах хочет вывести безумно промокшую женщину из города. Жанетта постоянно оглядывалась, боясь погони, но так и не объяснила Томасу своей паники и своих слез. Она просто спешила на восток, не чувствуя дождя, ветра и грома.

Буря улеглась к сумеркам, когда они добрались до деревни, где имелось некое жалкое подобие таверны. Томас нырнул в низкую дверь и попросил ночлега, положив на стол несколько монет.

– Мне нужен приют для моей сестры, – сказал он, полагая, что у любого вызовет подозрение монах, следующий куда-то с женщиной. – Приют, пища и огонь, – проговорил он, добавив еще одну монету.