Это случилось неподалеку от хутора: двое ходивших парой мальчишек спросили меня, который час, я посмотрел на чистые колени, брюки со «стрелками», старательно расчесанные на косой пробор волосы и слегка лоснящиеся лица — такое бывает, когда не смываешь мыло полностью, отчего кожа натягивается и блестит.

Поболтали. Я предложил подрочить втроем. Они были не против, вот только сходят на мессу, а то уже и так опаздывают. Не вопрос. Я подожду.

Аббат насыпал мне две ложки пюре и откусил хлеба.

— Мамаша велит заваривать вербену. Хочешь немного? Тебе нравится, мальчонка? И смех и грех! Сколько часов, говоришь, ты пролазил по лесу?

Парнишки пообещали вернуться, чтобы я от них отстал: просто оставь нас в покое, и заработаешь сахарок, ладно, скоро повеселимся.

«Сейчас» значит «никогда».

Так все и было. После мессы они пошли ебаться в сарай, а я шпионил, пока они не кончили, и не решился войти.

Старая мамаша кюре прислуживала, а он буквально вытирал об нее ноги, на вид ей было лет сто: крохотная, в чепчике, во время ужина стояла в кухне, я съел ее порцию мяса, которую всучил мне кюре. Разлив отвар, мамаша ушла. Кюре вытянул свои длинные оглобли и зевнул, прикрывая ладонью рот.

Парнишки вылезают из сена: осень, холодно, они пойдут домой, в тепло, пожарят в камине лопающиеся с треском каштаны, сядут на табуретки, почистят фрукты, изредка швыряя их мне, — гроза миновала, в самом конце аллеи видна дорога.

Я иду ночью по деревне, запертые ставни, люди спят в тепле, я быстро прохожу мимо, мои туфли стучат по мостовой, словно трости, слышно до самой церкви, деревня далеко позади, я ступаю на поднимающийся в гору луг, там яблони, вижу сарай, но он заперт на засов, не важно, дождь — это хорошо, в том сарае спят, обнявшись, двое парнишек, не буду им мешать, пусть себе спят, я найду другой, открытый и незанятый, пожалуй, это из-за дождя, на дождь мне плевать, но надоело шагать и твердить, что я шагаю и что идет дождь

я не собираюсь спать стоя, нужно отыскать уголок, здесь повсюду должны быть дыры, щели, желоба, что угодно, к примеру, автобусная остановка — хорошее укрытие, не дует и можно заночевать, на проселочных дорогах есть автобусные остановки, почему я не вижу ни одной? B доме старика я согрелся, но в тепле просыпается голод, стоит сделать привал, и все сначала: обязательное, необходимое, полезное, приятное, излишнее, впору лечь и сдохнуть, но дороги ведут в города, большой город — идеальное место для пидора, можно спрятаться, там ведь памятники, лицеи, скверы, общественные уборные и кафе, да только у меня нету денег

ну и натерпелся он из-за этого дождя, он не так уж и рассердился на педика, ему просто захотелось милого белокурого мальчика, или то был высокий брюнет, мадмуазель влюблена, они ровесники, она восхитительно сентиментальна, у моей дорогой доченьки талант, пидорок — чувствительный пианист, тереться о красивого малыша и нежно вздыхать, мадмуазель в объятьях жениха

потом он ушел, стремясь найти то, что всегда находят в лесу пятнадцатилетние, читайте романы

зáмок

с обширным, густым, непроходимым парком, он перелезет через стену из трухлявых камней, увитую плющом, запах листвы останется на пальцах вместе с зеленой пыльцой, он войдет в парк, будет там жить, лазать по деревьям, пить, раздвигая ветки, убивать белок, грызть лесные орехи, воровать яблоки из соседнего сада, он будет тощим, неопрятным, привыкнет шпионить за красивым самодовольным мальчиком в вышитой рубашке, обитающим в замке, так пройдет больше сотни лет, но они не встретятся, и однажды осенью они вдруг столкнутся лицом к лицу, его член в разорванных штанах напряжется, но он успокоит его, словно болтливую птицу, красивый самодовольный мальчик посмотрит на него и спасется бегством

он покинет парк лес поля вернется в город скажет вот и я поступит добровольцем в армию где ветераны с огромными мышцами квадратными челюстями и толстенными хуями сделают его своим талисманом и будут ебать по десять-двадцать человек за ночь и в конце концов он станет таким же как они, вот

но зря он все-таки ушел, ведь там был не блондин, а брюнет, и тоже красивый, не такой, конечно, красивый, как блондин, но все же, на перемене он тайком вскроет себе вены бритвой и спрячет руки в карманах, чтобы не видно было крови, потом окликнет брюнета, который подойдет и уставится на него с тем видом, что напускают на себя взрослые, занятые крайне важным делом, например, игрой в мяч, если их отвлекают, тогда он покажет брюнету запястья, и тот скажет «ну и ну, вот так так, что стряслось» и придет обнять его в медпункт, или он зайдет в сортир одновременно со взрослым и перебросит ему через дверь записку, которую переписал десять или двадцать раз, пока не остался доволен почерком, бумага упадет взрослому под ноги, тот подберет ее, прочитает, застегнется и впустит меня в кабинку, но мы не отважимся заняться сексом, ведь в первый же день — это очень скверно, просто признаемся друг дружке в любви и подождем до следующего четверга, когда взрослый пригласит малыша к себе домой, это произойдет в натертом до блеска коридоре с фарфоровыми вазами, шляпами и большим зеркалом, затем в буржуазной гостиной с парчой, белоснежными безделушками, восточными коврами и небольшим роялем, они останутся наедине в жуткой гостиной, взрослый обнимет малыша, и малыш упадет в обморок, хотя специально помоет перед этим ложбинку между ягодицами, все будет так мягко и медленно лежа на животе и он не посмеет застонать делая вид что потерял сознание чтобы другой ебал не слишком грубо понимая какое это для него потрясение

нехорошо притворяться, что ты без сознания, но, быть может, он потеряет сознание навсегда, ему так хотелось обнять его, они всосались друг другу в рот, понятно, что вкус так себе, но ради этого случая

а потом прикинуться дурачком

он спрячется в лесу, другого выхода нет, станет дикарем из дикарей, если захочет испытать оргазм, потрется животом о ствол и возбудит анус ножом, у него будет нож, он зальет листья кровью, она туда стечет, а он обсосет ногти, окуная их в кровь, усеет землю сухими какашками, даже не садясь на корточки, и, став грязным оборванцем, изголодавшись и покрывшись шрамами, встретит и трахнет старую блядь, что провозгласит его королем уголовников, распутником, ебарем собак, он пойдет и ограбит буржуазную гостиную красавцабрюнета, украдет у него носовые платки, трусы и перьевую ручку, но так не может продолжаться, он вырыл для себя пещеры стыда и смотрит оттуда вдаль, средь бела дня, ведь ему хочется играть со взрослым во дворе в футбол и чтобы его ласкали в паху на уроках, а он бы закатывал глаза, как теленок, которого собираются оскопить, он будет таким шаловливым‚ таким ненасытным, предаваясь любви каждый четверг где-то после обеда

красавцу-брюнету семнадцать, наверно, у него толстенный, раздутый и липкий, он разворотит мне кишки, когда взрослый войдет и я буду лежать ничком, кровь потечет по животу, а хуй станет еще толще, длиннее и тверже, он должен ебать меня осторожно, хорошенько смазавшись слюной

и он даже не втыкает, а просто трется сверху, ведь это, наверно, очень больно, ну и ладно если это очень больно он захнычет стиснет зубы когда взрослый вставит ему до упора и обрадуется особенно если взрослый вставит до самого упора он несказанно обрадуется если этот огромный залитый кровью член вывернет ему зад наизнанку выдерет внутренности наружу оставит воронки от снарядов измочалит и все перероет словно он засунул поглубже руку чтобы нащупать и вырвать сердце вытянуть все это через анус в пенистых сгустках он зальет своей спермой раны на трупе сжимая свой хуй обеими руками как хорошо когда тебя заебут до смерти

это не так уж сложно, но стоит попробовать, и все запутывается, херится, становится невозможным, с таким же успехом можно вернуться в ту дыру, из которой вышел, этим беднягам в городах тепло, так утешительно скучиваться, точно икринки в рыбьем брюхе, многие икринки погибают, но им все равно, их много