Этот «Армагеддон» самый нормальный здесь, несмотря на участие в подставе.

Громкий и бесшабашный, ссутулившись, клонит голову над бокалом шампанского. Запах спирта, утонувший в пузырьках, приводит в немую ярость; зато маленькие бутылочки с контрабандной водкой греют внутренний карман пиджака.

«Зови меня Пашка» подливает водку в чай Владе; водки там на восемьдесят пять процентов больше, чем чая.

Едва ли бурные, больше тихие посиделки с алкогольным чабрецом прерываются Мироном Дмитриевичем.

— Тебе нужно проветриться, без… — обрывает фразу. Паззл не сложно дособрать. Но Влада оставляет всё как есть. Нужно — дособерёт сам, хотя ей нахер это ненужно больше. — Мой брат — не самая лучшая компания.

— Не хочешь потрахаться в нестандартном месте? — притягивает к себе за галстук Пашку, не обращая внимания на Мирона. — На больничной койке двадцать третьей больницы. Я договорюсь с главврачом ради этого.

========== Часть XI. ==========

Лето раскидано по полу полароидными фотокарточками: море пенится под стеклянным столом; китайские фонарики, прикреплённые прищепкой к абажуру торшера, издают стрекотный треск; свет маяка делит комнату надвое; песок томится углями под ногами; сандалии с бусинами на ремешках выглядывают из-под кровати; бритый на лысо Петька с зауженными к подбородку скулами улыбается в верхнем ящике стола.

Влада прожигает сигаретой своё лицо на неудачных кадрах. Даня грозится выбросить их при случае (всё равно же не нравится); Влада апеллирует тем, что на них многослойные закаты (у неё коллекция). И они продолжают перебирать фотографии, курить и рассасывать кубики затвердевшей водки из морозильника.

Где-то в «Бродягах Дхармы» Керуака в страницы со средним размером печатных букв утыкается лицо Мирона Дмитриевича (лето было немного долгим и немного городским). Зубы отчего-то со злостью разламывают кубик водки.

Водка заканчивается, и они вынуждены выйти из добровольного затворничества.

В последнем дне потускневшего лета тепло, и солнце ложится на плечи размыленными приисками золота; в последнем дне огни автомобилей на уровне ключиц, Влада сползает куда-то к резиновым коврикам.

Они едут в супермаркет, где стеллажи под три метра, где Влада и Даня расходятся по разным отделам. Она собирает таблицу химических элементов в отделе с чипсами, газировкой и прочей дрянью, задерживающей обмен веществ; он — раскладывает в тележке бутылки водки так, чтобы не звенели.

— Влада? — голос Мирона проходит через рёбра нитью разряда из электрошока.

Влада подтягивает джинсовые шорты, сползшие ниже тазобедренных косточек, и поворачивается к бывшему учителю химии любовнику. Тёмная, потёртая ниже карманов джинса, рубашка в ровную клетку, выбеленная зубной пастой улыбка, платина кольца на безымянном пальце правой руки. В горло ударяет разгорячённая струя вздоха.

— Как ты?

— Терпимо, — скидывает в корзину пару пачек сухариков.

— Поступила куда?

— В геологоразведочный. Хотела на химфак, как ты понимаешь, но тройка подкосила всё, — сконструированная модель улыбки получается искренней, несмотря на всю натянутость шутки. — Женился? — косится на кольцо; отвести взгляд довольно сложно.

— Так точно. Она сейчас выбирает овощи.

Кислород твёрдый на подходе к губам; проглотить этот формальдегид не получится. Она кислородно обезвожена на десять секунд.

— Ты с кем-то сейчас встречаешься?

— Только с братом, — ей хочется, чтобы он неправильно истолковал её слова; хочется напроситься на инцест в его глазах.

— Всегда подозревал, что у Вас сильнейшая связь, — Мирон Дмитриевич играет в поддавки.

— Ну, прощай, — подбирает с пола корзинку и идёт к брату, везущего тележку по центральной линии.

Влада знает, что Мирон смотрит. Влада просовывает язык между зубов Данилы; Влада обсасывает губами его язык. В Дане водки шестьдесят пять процентов, поэтому он отвечает с дурным напором. И дай им Бог, чтобы в магазине не оказалось знакомых.

«Ты безумна, так же, как и полгода назад»

«Почему ты женился?»

«Иначе бы я сошёл с ума»

«Ты её любишь?»

«Я весь извертелся, чтобы тебя не любить. Она просто забрала часть тебя»

В автомобиле Влада захлёбывается слезами. И бритые виски не повод не рыдать.

Где-то в непрочтённых: «Я скучаю. Ты снова стала целой, блядь. Может, хватит, а?».

***

— Ты видел жену Мирона? — спрашивает Влада в треугольные скулы Петьки.

— Опять хочешь вернуться к старым баранам, Владик? — Никонов раскуривает сигарету. — Конечно, видел.

— Красивая?

— Твоя полная противоположность.

— Похожа, наверное, на мать Катерины…

— Она и есть мать Кати, — всплеск нагретой крови разрывает кожу Влады. — Знаешь, как она была счастлива? Если однажды тебе приспичит обратно прыгнуть в койку к Мирону, то будь осторожна — попадёшься моей жене, она не оставит тебя в живых.

— Это пиздец, Петь.

— Это жизнь.

***

«Мать Кати? Как ловко!»

«Так получилось»

«Организуем секс втроём?»

«Уймись»

***

В начале сентября у Петьки рождается сын.

Три кило.

Кирилл Петрович.

Влада присылает поздравительное смс в их стиле: «Пусть скулы и татуировки в тебя, а в Катерину ничего».

И вообще пошла она нахуй (из неотправленного).

В ответ три электронные улыбки и «счастлив».

========== Часть XII. ==========

Катерина звонит в середине октября.

— Владик, ты только не откажи, если она позвонит, — Петька застыл в её сентябре заботливым отцом с татуировкой (всё-таки Джокер с коляской) на правой лопатке.

Кирилл Петрович.

Октябрь покрыт сухой, старой краской. Он весь рассыпан. Город болен ангиной; водостокам всё сложно сглатывать и переваривать лужи.

Влада не отказывает приехать к шести часам вечера в квартиру Мирона Дмитриевича, чтобы посидеть с сыном Петьки.

Она опоясывает шею шарфом Дани, влезает в старые ненужные джинсы (дети… кто их знает), стучит «мужскими» ботинками по паркету. Взгляд выхватывает напоследок нити лесок под потолком. Они голые, без фотографий, как зубные нервы; фотографии убраны в коробку из-под обуви. Так бывает, если лето наскучило и смылось дождём.

***

У Катерины красивые лопатки; это подсказывает платье с глубоко декольтированной спиной.

Катерина слегка расплылась после рождения сына (Влада даже злорадствует; сама-то осталась худой, впалой, острой), но лопаток жир не коснулся. Волосы остались прежними — золото ржи уходящего солнца. Движения стали легче, плавней. Материнство значительно прибавило ей веса в глазах Влады.

— Отец должен вернуться к девяти, — она останавливается на секунду, обдумывает, — если хочешь, то я могу сделать так, чтобы вы разминулись. Я позвоню ему заранее, узнаю где он, они…

— Это лишнее. Мы же не дети.

— Как знаешь.

— А ты куда?

— На благотворительный вечер, — она продевает в дырки ушей изогнутые серёжки с рубином в центре. — Попробуем собрать достаточные суммы для лечения лейкемии у детей.

— Бог в помощь, — Влада равнодушна к меценатству; слишком эгоистичная, безразличная. — Показывай Кирилла Петровича.

— Он у нас получился спокойным, почти не плачет. Тебе его только покормить через два часа, я сцедила молоко в бутылочку, — Катерина пользуется стандартным набором слов стандартной мамы. — В холодильнике есть мамин пирог с лимоном и грецким орехом, на случай, если захочешь перекусить.

Кирилл точная копия Петьки в младенчестве. В нём нет ничего от Катерины. Абсолютно. И глаза не те, и волосы не те. Она бы не прочь подружиться с ним, когда тому исполнится семь или восемь лет. Петька в квадрате — это ли не предел мечтаний…

Влада провожает Катю взглядом до машины с террасы, на которой курит. Чужие дети её мало волнуют, они никогда не смогут конкурировать с сигаретами. Да и спит Кирилл Петрович; ей-Богу.

Катерина целуется с каким-то холёным мужчиной в идеальном пальто. Целуется, не устанавливая рамки, переходя границы Владиного понимания — её язык вылизывает всю полость рта. Эти девочки-девственницы с единственным парнем в кармане такие опрометчивые.