Вообще, «тайота», сменившая безвременную «мазду», казалась Эдварду лучшей из всех машин, бывших у него за жизнь. Во-первых, она была новой, только что с конвейера, а во-вторых, магнитола, прилагающаяся к ней, являлась лучшим подарком для любого меломана, которого Каллен недавно в себе открыл.

Звуки были настолько чистыми, басы настолько реальными, а голос певца звучал словно бы с соседнего сиденья… мужчина полюбил путь на работу, во время которого предоставлялась возможность насладиться хорошей музыкой.

И пусть теперь, вот уже как полтора года после переезда, добираться до офиса приходилось не пятнадцать минут, а хорошие сорок, но это никак не мешало и не омрачало существование.

Эдварду кажется, что уже ничто ему не омрачит. Жизнь, как бы пафосно такое ни звучало, никогда не была прекраснее.

Вчера Алиса назвала его папой. Сама, без просьб и подсказок, и, к тому же, достаточно четко, достаточно правильно. Они с Беллой были на седьмом небе от счастья.

А еще вчера звонила Розали, объявившая сестре о своей беременности. И Эммет, улыбаясь от уха до уха, как и он сам когда-то, когда впервые притронулся к животу Беллы, бубнил, что теперь они настоящие братья.

Вообще вчера – хороший день. Но сегодня все же лучше.

Эдвард улыбается. Сам себе, радостно, успокоенно, счастливо. Не может дождаться, когда вернется домой и снова услышит топот маленьких ножек, спешащих навстречу. И, может, снова услышит «папа». Снова до краев наполнится гордостью и восторгом.

Время идет, и многое меняется, многое забывается, многое меняет свою форму и наполняется другим смыслом. Боль, конечно же, остается и не проходит до конца, особенно если она была неожиданной и сильной, но теперь, веря по-настоящему словам своего бывшего психолога, Эдвард дает ей правильную оценку. И контролирует ее — если не полностью, то определенно на восемьдесят процентов.

По крайней мере, кое-что теперь он знает точно: если тебя любят и если в тебя верят, свернуть горы, даже самые огромные, самые опасные — внутренние, — возможно. Им лично доказано.

Мужчина поворачивает влево, отмечая, что до дома осталось три перекрестка, и натыкается на чудесного вида красный кирпич. «Дорога на ремонте», «Проезд воспрещен» — ничего не попишешь.

Каллен закатывает глаза, делая музыку чуть тише, и выруливает назад, на главную дорогу. Короткий путь отрезан. Короткий путь именно сегодня, именно в этот день решили перекрыть. К чертям.

Придется в объезд — не сорок минут. Почти час.

Он выжимает педаль газа. Он наскоро отправляет Белле СМС с объяснением причины задержки. И, радуясь хотя бы тому, что дороги в такое время пустые — большинство честных граждан уже дома и наслаждаются вечером среды в кругу семьи.

Десять минут езды, пятнадцать…

Приходит ответ от Беллы: «У нас с Алисой сюрприз для папочки, так что не задерживайся больше, чем на час. Принцессам надо спать, gelibter».

Мужчина смеется, прочитав его, и отправляет обратно: «Обещаю». Вправду обещает, даже не думая.

Еще десять минут… красный!

Череда красных светофоров, ей богу. Этот цвет отвратителен. Слава богу, что Алиса предпочитает зеленый, а Белла и вовсе фиолетовый. Он сам даже гранаты больше не покупает…

Цифры меняются с угнетающей медлительностью. Одно из самых долгих ожиданий, тем более когда дорога чиста и можно ехать… но что-то удерживает. Что-то не дает. И это что-то — проблемы с полицией. Она всегда появляется из ниоткуда.

Эдвард приглушает музыку и приоткрывает окно. В салоне душно, и пальто, к тому же чересчур теплое, рассчитано на настоящую, холодную осень с облачками пара. А тут такая насмешка!

Но не мысли о жаре и холоде вынуждают отвлечься, и даже не слова песни, которую солист поет внезапно севшим и боязливым голосом, а… две фигурки, движущиеся по тротуару в направление двух больших мусорных баков. Рядом дома с кирпичными стенами и давно потухшими окнами. Рядом ступеньки, ведущие в какой-то магазин, выкрашенные в черный, и с перилами темно-зеленого цвета… черт подери, это же та улица! Та самая!

Эдвард ошарашенно смотрит на табличку с адресом дома напротив, и худшие опасения подтверждаются. Да, она. Да, с переулком. Впереди парк, позади — аллея… он не ездил здесь больше двух лет. Он стер все воспоминания об этом месте, а то, что стереть не удалось, закопал глубоко внутри. Он ненавидит эту улицу… и эти гребаные немые кирпичные стены…

Появляется умное и отчаянное желание: уехать. Уехать поскорее, подальше. И никогда, никогда возвращаться. Их новая квартира, гораздо ближе к центру, в прекрасном районе с детскими площадками и двумя школами — в другой стороне. Каким боком он оказался здесь?..

Эдвард делает глубокий вдох, подавляя в себе зарождающуюся панику — давнее-давнее и, как казалось, забытое ощущение.

Держит руки на руле, впившись в него пальцами. Собирается нажать на педаль газа, и плевать на красный свет!

Но не может. Странно так, резко и неожиданно не может. Потому что две фигурки — это дети. Ну, или почти дети, подростки, которые наверняка, как и прежде, собираются здесь ближе к полуночи. Эти пришли пораньше. Эти, наверное, хотели прогуляться по улице вдвоем перед тем, как напиться и забыть о том, в чем смысл встречи.

Мальчик и девочка. И у девочки рыжеватые волосы…

Закусив губу, мужчина, отрешаясь от музыки и уже готового вспыхнуть желтым светофора, наблюдает за ними. За их шагами вдоль дома, а затем поворотом… в переулок. Без фонаря, конечно же. Без лишних глаз, где можно вдоволь…

Эдвард вспоминает. Опять, опять, опять и снова! И, к черту, снова! Все.

Это уже терпеть невозможно.

Каллен зажмуривается. Каллен, взглянув на телефон с номером Беллы, давит на педаль, так и не дождавшись позволения ехать.

Но в ту самую секунду, как шины со скрипом срываются с места, припаркованная возле мусорных баков машина оживает. В ней на мгновенье вспыхивает лампочка света, а потом открывается дверь.

И силуэт, отражающийся в заднем стекле, Эдвард знает. Всю свою жизнь будет знать. Этот человек специально ждал?..

«Какой красивый мальчик…»

Бывают моменты, когда чувства затмевают разум. Или когда воспоминания затмевают — не суть. Важно то, что в эту секунду человек не отвечает за то, что делает. Он просто не в состоянии. И Эдвард не исключение.

С яростью развернув машину на сто восемьдесят градусов, на волне адреналина, восставшей из смеси страха, отчаянья и ярости, прожигающей, убийственной ярости, мужчина паркуется едва ли не на тротуаре.

И, сжав зубы до того, что скоро треснут, с лицом, похожим на камни дома, идет к чертовому переулку, сжав руки в кулаки.

Алиса! Алиса, рыжеватые волосы, девочка… Алиса — как будто здесь. И Алису этот подонок сейчас…

В переулке так же темно, как и в ту ночь. Фонаря нет, воняет помоями и граффити, наверняка на месте. Здесь некому его замазать.

Он не слышит ни единого звука до тех пор, пока не делает первого шага внутрь. Он не видит ничего, кроме силуэта перед глазами. Он даже не дышит — почти. Незачем сейчас дышать…

А потом, как будто из огня в воду, — и человеческие возможности возвращаются.

Эдвард слышит крик, удар, беготню с хлопаньем ботинками по лужам и… голос. Егоголос. Да, Его.

— Ну и пусть бежит, малыш… мы успеем…

…Позже, уже дома, уже рядом с Беллой, сжимая ее в объятьях и глядя на то, как мирно спит Алиса под своим одеяльцем с медвежатами, Эдвард будет вспоминать подробности той минуты. Но сможет только смазано, только поверху — даже ночью не будет ясной картины. Адреналин, бурлящий в крови, не сохраняет памяти. Его свойство в другом — в силе. Причем такой, которая плохо поддается описанию.

Воспоминания возвращаются к Каллену, начиная с того момента, как он видит разбитое лицо мальчишки, с огромными синими глазами, не умещающимися на лице. И этот мальчишка, вжавшись в стену, к которой только что стоял спиной, полуприсев глядит то на него, то на распростертое на земле тело в черном… темная лужа возле головы насильника не из воды, мальчишка понимает.