Белла сама не замечает, как повторяет слова вслух. И как из глаз, словно по сигналу, текут слёзы. Доктор Грей говорил что-то об опухоли… говорил что-то о том, что ни в коем случае нельзя уходить без соответствующего осмотра. Это опасно. Это может летально кончится…
Что же она наделала! .. Что, о господи, она только что наделала?! Как вообще позволила себе совершить столь неоправданную, столь ужасающую по масштабу глупость?
Нет оправдания. Нет ни в слёзах, ни в словах мужа оправдания. И даже в его мольбе.
Можно потерять доверие любимого человека, можно потерять его любовь. Но только не его самого. Только не полностью…
Чтобы заглушить всхлипы, Белла прижимает ладонь ко рту. Полностью поворачивается к окну, стараясь одновременно спрятаться от Каллена и выпустить из поля зрения злосчастный билборд. Он послужил причиной её срыва. Он отвратителен.
Мысли всё идут и идут вперёд, к более страшным отметкам, к более страшным вершинам, а слёзы бегут следом. Их больше, больше, больше… Рука уже не справляется с поставленной задачей — время от времени отголоски её горя нет-нет да пробираются в салон.
Хоть какие-то оковы на рыданиях всё ещё держит лишь то, что она представляет себе маленький комочек, пока ещё полностью зависящий от неё. Свободную руку держит на животе. Уговаривает себя — хотя бы ради него — прекратить плакать.
А если что-то и с ним случится? Если пойдёт не так? Нет, нет! Только не Комочек, нет!
— Белла?
Она поспешно проглатывает рвущиеся наружу всхлипы, смаргивает слёзы. Пытается взять себя в руки и обернуться. Второе удаётся. Первое – нет.
В больших серых глазах с поразительной чёткостью уживаются горе, страх и нежность. Маленькая-маленькая, едва заметная, но всё же существующая. Когда смотрит на неё.
— Белла, я не умру, — обещает мужчина, стараясь унять дрожь в голосе и напустить на побелевшие, посиневшие губы что-то вроде робкой улыбки. Билборд видел. Знает, из-за чего она плачет. Одну из причин.
Миссис Каллен подвигается ближе. Не спрашивает ни разрешения, ни позволения для того, что делает. Просто протягивает руки вперед, а затем соединяет их за талией мужа. Обнимает, пытаясь заставить себя поверить ему. Он здесь, и Комочек тоже. Пока ещё они вместе. Пока ещё всё хорошо.
— Конечно, — бормочет, уткнувшись лицом в его футболку (благо догадалась забрать из дома хоть какую-то одежду на всякий случай), — ещё бы… я же тебе не позволю.
Скованность Эдварда, нервное постукивание пальцев по кожаной обивке салона малость приглушаются. Он делает ровные, глубокие (по возможности) вдохи, терпеливо выдерживая объятья жены. И даже в ответ, судя по робкому прикосновению к спине, обнять её пытается.
— Ты меня любишь, — прикрывая глаза, выдыхает он.
Всхлипнув громче прежнего, Белла быстро-быстро кивает. Отрывисто, явно, чтобы заметил.
— Очень, geliebter. Больше всех на свете.
В ответ не раздаётся ни звука. В ответ он молчит. Но слов и не нужно — прохладные губы робко прикасаются к её волосам.
Дважды. Дважды, как прежде.
И именно в этот момент к Белле возвращается надежда, что можно ещё всё исправить. И если не всё, то большую часть прежней жизни вернуть. Ради Комочка.
С огромным нетерпением жду ваших отзывов. Не забывайте, пожалуйста, про комментарии — это хорошая прикормка вдохновения для продолжения.
========== Глава 4 ==========
Из окна, в которое смотрел Эдвард, открывался чудесный вид на парк. Городской парк. Главный.
Конечно, он не был рядом — предстояло пройти ровно квартал, — но, благо, с девятого этажа обзор был достаточным, дабы разглядеть и кроны деревьев, и беседки под ними, и даже оранжевые стойки лотков с кукурузой.
Этот парк, как гласил туристический путеводитель, что они с Беллой купили ещё в первый приезд в Сан-Франциско, не думая, что когда-нибудь станут жить в этом промёрзлом и туманном городе, был заложен в 1957 году. Тогда же посадили и дуб, вымахавший за пятьдесят пять лет под стать тем столетним, что росли под домом Калленов в его детстве.
Именно под этим дубом — а разбили там большую площадку, выстланную зелёным искусственным газоном, — проходили все развлекательные мероприятия, которые принимал парк.
Но какие теперь развлечения?.. Теперь зима…
Глядя на небо, глядя на землю внизу, на людей, проходящих мимо, Эдвард то и дело проводит пальцами по стеклу открытого окна, но почему-то никаких следов они не оставляют — то ли на улице так тепло, то ли внутри него так холодно.
Из соседней комнаты время от времени слышатся разные звуки, рассказывающие, чем Белла занимается прямо сейчас. Скрип кровати, шелест смятого, только что снятого с матраца покрывала, неприятный звук скольжения по грубой материи свежих простыней…
Меняет бельё. Меняет вконец испорченное им бельё, подаренное её родителями на очередную годовщину, которое этой ночью было надето в последний раз.
Кровавые отметины на простыни и высохшее, но всё равно заметное большое бледно-жёлтое пятно на одеяле встретили их прямо на пороге, не дав даже разуться, — дверь в спальню была открыта. В полумраке обстановка некогда тёплой и уютной комнаты выглядела, как помещение павильона, готовящегося к съёмкам фильма ужасов.
Расправившись с застежками своего пальто, Белла немедля отправилась заканчивать с несвоевременной уборкой, а его попросила подождать и переодеться в пижаму. Пять утра временем для бодрствования не посчитала. Тем более с бессонной ночи.
Сидя на барном стуле на кухне, глядя на то, как медленно-медленно светлеет горизонт, Эдвард был благодарен жене за то, что не заставила его остаться в комнате или, чего хуже (хотя вполне справедливо), самому разбираться с грязным бельём. Даже в этом состоянии и в это время были плюсы. Было что-то приятное.
Ещё бы боль унять…
Сделав глубокий вдох, мужчина попытался абстрагироваться от ненужных ощущений, но попытка оказалась бесполезной. В любом случае, то, что этот доктор… как его… Грей, доктор Грей, не сделал своё УЗИ, за которое так ратовала Белла, — уже победа. Одно ведь её слово — и он бы приступил. Одно её слово — и не пощадил. А так хоть что-то внутри осталось… хоть что-то удалось спасти…
Впрочем, о возвращении в больницу не может быть и речи. Второй раз — не первый. Не переживёт.
Поморщившись, Эдвард кое-как встаёт со своего места, медленными, но уверенными шагами направляясь к кухонным ящикам. Оставляет в покое сиротливо приоткрытое окно, забывает про не задвинутый стул, о который так легко споткнуться, и даже стакан с водой на место не возвращает. Прежний порядок остался там же, где и всё остальное. Позади.
Подойдя к шкафчикам, навешанным ровным рядом вдоль северной стены, мужчина пытается вспомнить, где стоит коробка. Иногда, устраивая генеральные уборки, Белла меняет её местоположение по собственному вкусу. А недавно это как раз и произошло — в третьем ящике слева пусто.
Прочистив горло, Эдвард предпринимает вторую попытку. Обращается к чёртовой памяти, с такой дотошностью выдающей все детали недавней ночи, требуя помочь теперь, когда действительно нужно.
Где ножи и вилки – нет, где тарелки – нет, где специи — навряд ли… а сверху? Сверху! Сверху, над специями. Как раз на уровне его плеч — чтобы Белла сама смогла достать аптечку при необходимости.
Знакомая зелёная коробка. Ну наконец-то.
Внутри — разнообразие почище, чем в аптеке под их домом. Те полгода медицинской практики, кажется, Белла провела за изучением лекарственных препаратов. И всё, что знала теперь, видимо, собрала здесь. Дома.
И где же среди этого „великолепия“ искать обезболивающее?..
Эдвард никогда не тратил столько времени на поиски простой сиреневой баночки. Возможно, всё дело было в его невнимательности, а может, в том, что Белла пополнила запасы, обнаружив, что у большинства так и неиспользованных лекарств кончились сроки годности, но факт остаётся фактом. Во второй раз роясь в просторах глубокой коробки, он снова и снова встречал средства от изжоги, горла, тошноты, жара… были даже витамины с рыбьим жиром, которые он прежде никогда здесь не видел, но только не длинные белые таблетки.
