На одной из остановок с шумом раздвигается дверь. Появляется офицер в сопровождении двух вооруженных солдат, что-то говорит по-русски. Тот самый их одинокий попутчик переводит. Двое мужчин с ведрами спускаются из вагона и вскоре возвращаются с водой. Из одного ведра наливают бочку, из другого наполняют самовары и чайники. Люди немного оживают: будет чай. Дверь вновь со скрежетом закрывается.
Фатма Бегим наблюдает за происходящим, будто из другого мира. Она сидит, скорчившись, не делая ни одного движения. Старая Рейхан, соседка по нарам, наклоняется, шепчет:
- Попей чаю, дочка. Сколько дней ты уже не ешь, не пьешь... Почернела вся.
- Зачем? - едва раздвигает запекшиеся губы Фатма Бегим.
- Э-эх... - вздыхает старушка. - Если молодые жить не хотят, что нам, старикам, делать? - она гладит высохшей натруженной рукой черноволосую головку Рои и продолжает. - Не торопи смерть, сама придет. Что хорошего, если девочку сиротой оставишь?
Фатма Бегим молчит, и старая Рейхан, сокрушенно покачивая головой, начинает тихо напевать печальные баяты.
Тянется, тянется дорога... Приближающиеся большие станции узники угадывают по звуку репродукторов. Там поезд останавливался очень редко, а если и останавливался, то состав всегда загоняли на самые глухие пути, подальше от нарядных вокзалов и беспечно снующих по платформе вольных людей.Однажды где-то уже за Ростовом поезд неожиданно замедляет ход и, дернувшись несколько раз, замирает. В наступившей тишине снаружи слышны резкие голоса конвойных, чьи-то истошные вопли и плачь. Дверь раздвигается, и Фатма Бегим видит в открывшемся проеме ослепительное солнце и кусочек бескрайней зеленой степи, наполненной стрекотанием кузнечиков и пеньем птиц.
- Можно выйти... - командует один из военных, и дети, уставшие от тесноты и неподвижности, шумной стайкой устремляются на свежий воздух следом за мужчинами. Женщины остаются в вагоне. Фатма Бегим жадно вдыхает запахи степных трав и чувствует, как кружится, плывет голова. Она почти теряет сознание...
С десяток мужчин солдаты собирают у одного из вагонов. Детям конвойный делает запрещающий жест. Все тянут головы в ту сторону. Женский плач там становится все надрывнее. Из дверей теплушки вытаскивают что-то длинное, завернутое в белое, передают с рук на руки. И какая-то женщина чуть ли не вываливается из вагона на землю, причитая и крича... Ее удерживают... Мужчины и старики стоят, опустив головы, и даже ребятишки, только что со смехом валявшиеся в густой пыльной траве, затихают. Все звуки перекрывает разом стук железа лопат о землю...
Наконец стража командует: "По вагонам!" И скорбный поезд, набирая ход, двигается дальше, оставляя за собой метрах в пятидесяти от насыпи холмик свежей желтоватой земли.
Полушепотом молится старая Рейхан... Молчаливы мужчины. Затаились в своих уголках дети.
Фатма Бегим смотрит, как Роя, осторожно зажав кружку с остывшим чаем прозрачными пальчиками, подносит ее к губам, и тихонько говорит дочери:
- Пей, родная, пей... Нужно жить...
Она не сказала вслух, но подумала о том, вспомнив рассказы Абдуррахмана о лагере, что для таких, как они, жить - значит не поддаться той темной страшной силе, которая пытается извести их со свету, схоронить безвременно под холмиками земли в чужой стороне... Эта мысль пришла к ней, как озарение, и она вдруг успокоилась и как будто другими глазами увидела все вокруг: и этот жалкий вагон, и людей в нем. Жить - вот то единственное, что они могли противопоставить произволу нелюдей. Жить, помогая и поддерживая друг друга, - в этом и заключалась сегодня их борьба.
Эшелон перевалил Волгу, затем реку Урал и устремился на юг. На людей в щелястых теплушках пахнуло жаром, как из тендира. Даже ночи не приносили облегчения; скрипел на зубах песок, и тонкий его слой теперь покрывал все в вагоне, песок забивался в волосы, в глаза, в уши... Вода, которую приносили в ведрах, имела горько-солоноватый вкус и не утоляла жажды. Поезд вошел в зону закаспийских пустынь.
"Куда нас везут?" - этот безмолвный вопрос мучил людей, с тоской разглядывавших на остановках в открытую дверь вагона расстилающийся перед глазами простор. До горизонта - безжизненные пески, солончаки, поросшие колючкой края насыпи, над которыми обжигающий ветер закручивал маленькие злые смерчи. И каждый втайне ужасался тому, что именно здесь однажды остановится поезд и прозвучит приказ выходить... И каждый чувствовал: конец пути близок.
По ночам плакали, маясь от духоты и жажды дети, а бессильные помочь чем-либо старшие уже не находили слов, чтобы успокоить, утешить их.
Все больше свежих могильных холмиков оставлял за собой состав. Все суше становились глаза женщин. Все безнадежнее - у мужчин. Дни, проведенные в пути, уже не считали. Казалось, этой дороге не будет конца.
А уже миновал месяц, как их оторвали от дома...
- В преисподнюю что ли везут нас?.. Какие наши грехи? - говорит старушка Рейхан своему старику мешади Аббасу. Рейхан третий день почти не встает: ослабели, отекли ноги, она задыхается, жадно ловя горячий воздух посиневшими губами.
- Что ты, что ты, жена! - мешади Аббас вместе с невесткой подкладывает в изголовье Рейхан одеяло, чтобы той было легче дышать. - Не думай о плохом... Мы с тобой столько лет прожили в мире и согласии, да продлит Аллах твою жизнь...
Рейхан молчит, глаза ее закрыты. Мешади Аббас внезапно пугается, осторожно касается руки жены, чувствует ледяной холод, и лицо его становится растерянным: - Ты слышишь меня, Рейхан? Слышишь? Открой глаза! Да перейдет на меня твоя болезнь... Помнишь, как я тайком приходил к твоему дому, чтобы подсмотреть, как ты работаешь в саду?..
- Наш Алабаш никогда не лаял на тебя... - вдруг шепотом откликается Рейхан, веки ее вздрагивают, приподнимаются, а лицо разглаживается и освещается слабой улыбкой. Подбодренный переменой в состоянии жены, старик продолжает погружаться в прошлое, чтобы вырвать ее из цепких лап окружающего их кошмара, куда неумолимо вползала смерть.
- А помнишь, как я впервые увидел тебя? Я пришел к реке напоить коня, а ты пригнала ягнят на водопой... С того дня ты лишила меня сна и покоя...
- Ах, какая вода в нашей реке... Сладкая, будто шербет... Говори, говори, Аббас!.. А потом что... - голос Рейхан тает с каждым словом, превращается в легкое дуновение воздуха, хищно впитываемое жарким дыханием пустыни, обступившей двух стариков со всех сторон и надвигающейся все ближе и ближе, сжимающей теснее и теснее в объятиях песка, бесконечного, равнодушного, неутомимо пожирающего все живое.
- Рейхан...
С того места на нарах, где примостилась Фатма Бегим, ей не видно лица старика, но она вдруг замечает, как начинают мелко-мелко дрожать его плечи и голова. Ей самой перестает доставать воздуха, она хватается рукой за горло, чтобы разорвать душащий ее ворот платья, и тут же слышит истошный крик невестки Рейхан и понимает: все кончено...
После похорон Рейхан ночью в вагоне особая тишина. Даже дети не плачут. И Фатма Бегим забывается коротким сном, пока серый рассвет не продирается между решеток в верхней части наглухо задраенных окон. Или это голоса мужчин разбудили ее? Сквозь стук колес она едва различает разговор:
- Не убивайся так, мешади Аббас! Твоя страдалица Рейхан теперь созерцает свет... А вот нас еще неизвестно, что ждет, - это говорит тот самый их одинокий спутник, Исмаил. Он, наверное, ровесник Аббаса, но выглядит не погодам молодцевато, несмотря на свою седину. По всей его манере держаться видно, что он из ученых слоев. Обитатели теплушки лишних вопросов не задавали, но с самого начала прониклись к нему уважением.
Старик молчит, зато вступает его старший сын, Сафар:
- Разве наша мать заслужила такую смерть, Исмаил бек? В этой пустыне...
- В этой пустыне... - задумчиво повторяет Исмаил бек.
- Куда теперь прийти нам, ее детям и внукам, чтобы поклониться ее праху?.. - горестно продолжает Сафар.
