— Это невозможно, государыня, у меня категорический приказ императора не беспокоить его. Он работает сейчас с министром.

Этот «министр» — красавица Карлотта. Жозефина дважды возвращается, и оба раза Констан не впускает ее, В тот же вечер император сурово говорит своему лакею:

— Императрица уверяет, будто вы сказали ей, что я запирался с какой-то дамой.

Констан без труда оправдывается, но эта история доказывает, что для Жозефины хорошо любое плутовство, лишь бы оно служило ее целям.

Однако на этот раз наша креолка ревнует не особенно сильно. За грехопадением г-жи Гадзани не последовало «ни шума, ни притязаний». Она продолжает выказывать почтение, преданность и привязанность своей хозяйке, а император на людях обращается с предметом своего увлечения почти холодно. Жозефина «тем быстрее принимает решение снисходительно отнестись к мужним забавам, что долго препятствовать им было бы все равно невозможно», да и Наполеон признался ей, что речь идет всего лишь о «прохладной связи». За исключением истории с Марией Валевской, он теперь, как правило, признается Жозефине в своих «галантных похождениях», которым не придает ни малейшего значения. Больше того, — рассказывает нам камеристка императрицы, — «он говорил ей о многом, чего она не хотела знать, описывал ей даже телесные изъяны близких с ним женщин и в связи с подобными признаниями называл ей пороки тех или иных придворных дам, о которых вопрос даже не вставал и которые не сумели ему ни в чем отказать».

Жозефина остерегается объяснять ему, что такое поведение годится скорее для бивуака, чем для будуара. Сделай она это, он, как часто бывало, назвал бы ее «своей коровушкой» и поцеловал бы в шею или в щеку.

Она пытается следовать советам Евгения, который 10 сентября писал ей из Монцы: «Не докучай императору и постарайся лучше упорядочить свои расходы. Не будь столь добра к тем, кто тебя окружает: они вскоре тебя обманут…»

Жозефина обещала сыну слушаться его, но вскоре Фуше не преминет втянуть бедную женщину в гущу драматических событий. И не ее вина, если ей вновь придется «докучать» мужу.

Случилось это в воскресенье, после обедни. Двор еще пребывал в Фонтенбло. Жозефина стояла в оконной нише и вдруг увидела приближающегося Фуше. Он поклонился и елейным тоном с места в карьер осмелился объявить ей, что «поскольку благо общества, равно как сплочение последнего вокруг новой династии требует появления у императора детей, ей следовало бы обратиться в Сенат, дабы тот поддержал ее обращенную к супругу просьбу разрешить ей пойти на самую мучительную для ее сердца жертву».

Жозефина почувствовала, что комната внезапно закачалась. Фуше рассказывает: «Лицо ее сперва покраснело, потом побледнело, губы вспухли, и я заметил повсеместные признаки приближающегося нервного приступа или какого-либо иного взрыва. Она, запинаясь, осведомилась:

— Вы получили от императора приказ дать мне такую рекомендацию?

— Я не получал никакого приказа, государыня, но предвижу потребности будущего.

Тут она чуть ли не в полный голос воскликнула:

— В этом вопросе я подчинюсь только приказу своего мужа».

Под предлогом «необходимости обсудить дело с одним из коллег» Фуше откланялся и ушел.

Министр действительно не получал приказа от Наполеона, но он говорил с императором и даже прочел ему докладную записку. «Я представил ему, — рассказывает он, — необходимость расторгнуть его брак, немедленно вступить в новый, более подходящий и приятный, и дать наследника престолу, на который его возвело Провидение. Мой вывод представлял собой логическое следствие самых веских и основательных соображений и доводов, какие только могут быть подсказаны потребностями политики и государственной необходимости».

Наполеон, «не дав никакого положительного ответа», ограничился намеками на обуревавшие его чувства. Разумеется, с точки зрения чисто политической «расторжение его брака было для него делом решенным».

— Но с другой стороны, — «поправился» он, — я как в силу привычки, так и уступая известного рода суеверию, чрезвычайно привязан к Жозефине. Объявить ей о разводе будет для меня неимоверно трудным шагом.

Принимая во внимание то, что он уразумел из «немногословных ответов» императора, Фуше, «движимый чрезмерным рвением», решился, по его словам, «пробить брешь и подвести Жозефину к пониманию неотвратимости великой жертвы, которой требовали прочность Империи и счастье императора».

Министру, как мы догадываемся, было наплевать на «счастье императора». Но, бывший цареубийца и палач Лиона, он боялся, как бы Наполеон не взял в жены одну из эрцгерцогинь, внучатых племянниц Марии Антуанетты. Сторонник «русского» брака, он предпочитал упредить события, стать инициатором развода, чтобы занять выгодную позицию, которая позволит ему теперь, после Тильзита, предложить императору брак с сестрой царя.

Фуше принимается расширять «брешь».

Через несколько дней, в полночь, г-на де Ремюза срочно вызывают к Жозефине. Он застает ее «непричесанной, полуодетой, лицо ее искажено». Она только что получила длинное письмо от Фуше. На этот раз министр силится прельстить ее возвышенностью роли жертвы — Франция станет обязана ей своим будущим.

«Не следует, государыня, закрывать глаза на то, что политическое будущее Франции ставится под вопрос отсутствием наследника у императора. В качестве министра полиции я обязан быть в курсе общественного мнения и знаю, как тревожит людей судьба подобной империи. Представьте себе, насколько более прочен был бы сегодня трон его величества, опирайся он на существование наследника!»

Заканчивает Фуше уверениями в том, что императору неизвестно о предпринятом им, Фуше, шаге. «Думаю даже, что он ему не понравится», — добавляет лицемер и советует императрице «держать все в величайшем секрете». Жозефина спрашивает мнение Ремюза. Речь ее прерывается рыданиями.

— Что мне делать?

— Государыня, настоятельно советую вам немедленно пойти к императору, если он еще не лег, или сделать то же самое утром, как только он встанет. Примите также во внимание, что вы должны выглядеть так, словно вы ни с кем не советовались. Дайте ему прочесть письмо и, если сможете, понаблюдайте за ним, но в любом случае покажите, насколько вы разгневаны непрошеными советами, и вновь заявите, что подчинитесь только его собственному недвусмысленному приказу.

Если верить г-же де Ремюза, Жозефина на другой же день утром кинулась к Наполеону. Если верить Гортензии, Жозефина последовала совету Фуше и выждала, пока муж сам обо всем узнает. Как бы там ни было, — тут обе версии сходятся, — Наполеон возмутился, дезавуировал Фуше и заявил, что тот говорил «без полномочий»:

— Впрочем, сердиться на него не нужно: это просто излишнее рвение. Достаточно будет, если мы отвергнем его мнение, а ты поверишь, что я не могу жить без тебя.

«Я был крайне шокирован поведением Фуше, — пояснит Наполеон на Святой Елене. — Я немедленно выгнал бы его за вмешательство в мои постельные дела, если бы это не было сочтено опровержением того, что мне важно было подтвердить».

В самом деле, поскольку почва подготовлена более или менее без ведома Наполеона, он — на этот раз по словам Гортензии — спрашивает жену, «что она обо всем этом думает». Жозефина может лишь повторить то, что сказала несколькими неделями раньше:

— Я никогда первая не потребую того, что могло бы отдалить меня от тебя. Наша судьба слишком необычна, чтобы не усмотреть в ней перст Провидения, и, отделив свою жизнь от твоей, я считала бы, что принесла несчастье нам обоим.

Она опять попала в цель, пробудив в муже суеверие, которое всегда дремлет в душе любого корсиканца. Однако она отдает себе отчет, что Фуше действовал с молчаливого согласия императора. Недаром же Меттерних^[69] писал в то время: «Ни один здешний министр не осмеливается ни на какой шаг без согласия императора и уж подавно не рискнет на это дважды». Наполеон — и это показательно — отказывается «выгнать» своего министра. «Для меня было ясно, — замечает Фуше, — что, если бы он уже не решил для себя вопрос о разводе, он не ограничился бы простым осуждением моего шага, а пожертвовал бы мною».