– Проснулись, Ватсон? – спросил он.

– Да.

– Готовы к утренней поездке?

– Безусловно.

– Ну так одевайтесь. В доме все еще спят, но я знаю, где ночует конюх, и двуколка скоро будет запряжена.

Он чему-то усмехнулся, глаза у него блестели, и от вчерашней угрюмой задумчивости не осталось и следа.

Одеваясь, я взглянул на мои часы. Неудивительно, что дом еще спал. Было двадцать минут пятого. Я только-только оделся, когда Холмс вернулся и объявил, что конюх запрягает лошадь.

– Я хочу проверить одну мою теорийку, – сказал Холмс, надевая сапоги. – По-моему, Ватсон, вы сейчас находитесь в обществе одного из самых абсолютных болванов Европы. Я заслуживаю, чтобы меня прогнали пинками отсюда и до Чаринг-Кросса. Но, думается, ключ к разгадке этого дела у меня есть.

– И где же он? – спросил я с улыбкой.

– В ванной комнате, – ответил он. – Да-да, я не шучу, – добавил он, заметив мой недоверчивый взгляд. – Я только что побывал там и забрал его, и он у меня вот в этом саквояже. Идемте, мой милый, и проверим, подходит ли он к замку.

Мы спустились вниз как могли тише и вышли под яркий свет утреннего солнца. На дороге полуодетый конюх держал под уздцы нашу лошадь. Мы вспрыгнули в двуколку и помчались вперед по лондонской дороге. Кое-где мы обгоняли деревенские повозки с зеленью и овощами для столицы, но виллы по сторонам были безмолвными и безжизненными, будто город, привидевшийся во сне.

– Дело в некоторых отношениях очень своеобразное, – сказал Холмс, пуская лошадь галопом. – Признаюсь, я был слеп как крот, но все-таки лучше обрести истину позже, чем никогда.

В городе ранние пташки только-только начинали сонно поглядывать в окна, пока мы ехали по улицам суррейского берега. Свернув к мосту Ватерлоо, мы переехали через реку, промчались по Веллингтон-стрит, резко свернули вправо и оказались на Бау-стрит. Шерлок Холмс был хорошо известен в полиции, и два констебля у дверей отдали ему честь. Один взял лошадь под уздцы, а другой проводил нас внутрь.

– Кто дежурит? – спросил Холмс.

– Инспектор Брэдстрит, сэр.

По каменным плитам коридора к ним приближался высокий дородный полицейский чин в фуражке и расшитой шнуром форме.

– А, Брэдстрит! Как поживаете? Я хотел бы поговорить с вами, Брэдстрит.

– Разумеется, мистер Холмс. Прошу сюда, в мой кабинет.

Комната была небольшой и напоминала контору с огромным гроссбухом на столе и телефонным аппаратом на стене. Инспектор сел за свой стол.

– Чем я могу помочь вам, мистер Холмс?

– Я заехал по поводу нищего, ну, Буна, того, которого обвиняют в причастности к исчезновению мистера Невилла Сент-Клэра.

– Да-да. Его привезли и задержали для дальнейшего расследования.

– Да, я слышал. Он у вас здесь?

– В камере.

– Ведет себя спокойно?

– Никакого беспокойства не доставляет, но вот грязен негодяй донельзя.

– Грязен?

– Да. Руки мы его кое-как заставили вымыть, но лицо у него чернее, чем у трубочиста. Ну, как только его дело завершится, его ждет регулярное тюремное мытье, и, полагаю, если бы вы его увидели, то согласились бы со мной.

– Мне бы очень хотелось его увидеть.

– Да? Ну, устроить это очень просто. Вот сюда. Свой саквояж можете оставить здесь.

– Нет, лучше я возьму его с собой.

– Как угодно. Вот сюда, пожалуйста.

Он повел нас по коридору, открыл зарешеченную дверь, мы спустились следом за ним по винтовой лестнице и оказались в выбеленном коридоре с дверями по обе его стороны.

– Третья справа, – сказал инспектор. – Ну, вот!

Он тихонько отодвинул заслонку в верхней половине двери и заглянул внутрь.

– Спит, – сказал он. – Вы можете хорошо рассмотреть его отсюда.

Мы прижали глаза к решетке. Арестант лежал лицом к нам, погруженный в глубокий сон, дыша медленно и размеренно. Мужчина среднего роста, одетый так, как требовало его занятие. Сквозь прорехи в рваном пиджаке проглядывала пестрая рубашка. Он был, как сказал инспектор, на редкость грязен, но слой грязи не мог скрыть отталкивающей безобразности его лица. Широкий рубец старого шрама пересекал это лицо от глаза до подбородка и, заживая, вывернул часть верхней губы, так что три зуба обнажились в вечном оскале. Космы ярко-рыжих волос падали на лоб и на глаза.

– Красавчик, верно? – сказал инспектор.

– Ему, бесспорно, не мешало бы умыться, – заметил Холмс. – Я так и предполагал, а потому позволил себе некоторую вольность и захватил с собой все необходимое. – При этих словах он открыл саквояж и, к моему изумлению, вынул очень большую губку.

– Хе-хе! А вы шутник, – засмеялся инспектор.

– Теперь, если вы будете так добры открыть дверь как можно тише, мы очень скоро придадим ему более презентабельный вид.

– Почему бы и нет, – сказал инспектор. – Он, бесспорно, не делает чести камере Бау-стрит, не так ли? – Он вставил ключ в замок, и мы все вошли в камеру очень тихо. Спящий перевернулся на другой бок, но не пробудился. Холмс нагнулся к кувшину с водой, намочил губку, а затем дважды энергично провел ею вдоль и поперек лица арестанта.

– Разрешите мне представить вас, – воскликнул он громко, – мистеру Невиллу Сент-Клэру из Ли в графстве Кент.

Никогда прежде мне не доводилось видеть ничего подобного. Губка содрала лицо арестанта, будто кору с дерева. Исчез грязно-бурый цвет! Исчез и жуткий рубец вместе с вывернутой губой, придававший лицу вид мерзкой усмешки! Движение руки сдернуло рыжие космы, и теперь на кровати сидел мужчина с бледным, грустным, красивым лицом, протирал глаза и оглядывался по сторонам в сонном недоумении. Затем, внезапно поняв, что разоблачен, он испустил пронзительный крик и уткнулся лицом в подушку.

– Боже мой! – вскричал инспектор. – Это же и правда пропавший Сент-Клэр. Я узнаю его по фотографии.

Арестант обернулся с вызывающим видом человека, который смирился со своей судьбой.

– Пусть так, – сказал он. – И в чем же меня обвиняют?

– В убийстве мистера Невилла Сент… Но, погодите, вас же нельзя обвинить в нем, разве что усмотреть тут попытку самоубийства, – сказал инспектор с усмешкой. – Ну, я служу в полиции уже двадцать семь лет, но это бьет все.

– Если я мистер Невилл Сент-Клэр, то, очевидно, никакого преступления совершено не было, и следовательно, я задержан противозаконно.

– Совершено не преступление, а огромная ошибка, – сказал Холмс. – Вам было бы лучше довериться вашей жене.

– Дело не в ней, а в детях, – простонал арестант. – Богом клянусь, я не мог допустить, чтобы они стыдились своего отца. Боже мой! Какое разоблачение! Что мне делать?

Шерлок Холмс сел рядом с ним на кровать и сочувственно погладил его по плечу.

– Если вы доведете это дело до суда, – сказал он, – тогда, разумеется, огласки не избежать. С другой стороны, если вы убедите полицейские власти, что вас не в чем обвинить, я не вижу, как подробности случившегося могли бы попасть в газеты. Инспектор Брэдстрит, полагаю, запишет суть того, о чем вы можете нам рассказать, и представит рапорт надлежащим властям. Тогда дело вообще до суда не дойдет.

– Да благословит вас Бог! – вскричал арестант почти вне себя. – Я смирился бы с заключением, даже с казнью, лишь бы мой злополучный секрет не лег пятном на моих детей.

Вы будете первыми, кто услышит мою историю. Мой отец был учителем в Честерфилде, и я получил превосходное образование. В юности я много путешествовал, играл на сцене, а затем стал репортером одной лондонской вечерней газеты. Как-то раз редактор задумал серию статей о нищенстве в столице, и я вызвался написать их. С этой минуты и начались мои приключения. Собрать факты для моих статей я мог, только занявшись нищенством, как любитель. Когда я был актером, то, естественно, узнал все секреты гримирования и даже прославился своим искусством в артистических уборных. Я воспользовался этими моими способностями. Загримировал лицо, а для того, чтобы придать себе более жалкий вид, изготовил внушительный рубец и, вывернув губу, закрепил ее в таком положении кусочком пластыря телесного цвета. Затем, в рыжем парике и в соответствующей одежде, я занял место в самой оживленной части Сити, будто бы как продавец спичек, но на самом деле как попрошайка. Семь часов я просил милостыню, а когда вернулся домой вечером, то, к своему изумлению, обнаружил, что всего мне подали не более и не менее как двадцать шесть шиллингов и четыре пенса.