Заметьте, – сказал Холмс, откладывая том энциклопедии, – внезапный крах организации совпал по времени с исчезновением Оупеншо из Америки с их бумагами. Вполне возможно, что тут мы сталкиваемся с причиной и следствием. Неудивительно, что за ним и его близкими охотились абсолютно беспощадные люди. Легко понять, что этот список и дневник могли скомпрометировать каких-то ведущих деятелей Юга и что многим по ночам не спится из-за их пропажи.

– Так, значит, страница, которую мы видели…

– Именно такая, какой следовало ожидать. Если я помню верно, на ней значилось: «Зернышки А, Б и В». То есть им послано предупреждение. Затем следуют записи, что А и Б убыли, то есть покинули страну, и, наконец, что В навещен с, боюсь, зловещим исходом для В. Ну, думается, доктор, мы пролили некоторый свет в эти потемки, и, по моему мнению, единственный шанс для молодого Оупеншо тем временем – поступить так, как я ему сказал. Сегодня вечером больше нечего обсуждать или предпринять, а потому передайте мне скрипку, и попытаемся на полчаса забыть удручающую погоду и еще более удручающие деяния членов рода человеческого, к которому принадлежим и мы.

К утру развиднелось, и солнце сияло за дымным пологом, висящим над великой столицей. Когда я спустился, Шерлок Холмс уже завтракал.

– Простите, что не стал вас дожидаться, – сказал он. – Предвижу, мне предстоит нелегкий день в связи с делом молодого Оупеншо.

– Какие шаги вы предпримете? – спросил я.

– Это зависит от результатов моих начальных розысков. Возможно, мне все-таки придется поехать в Хоршем.

– Вы не отправитесь туда сразу?

– Нет, я начну с Сити. Позвоните, и горничная принесет вам кофе.

В ожидании я взял со стола неразвернутую газету и начал ее проглядывать. Глаза мои приковал заголовок, от которого мое сердце похолодело.

– Холмс! – вскричал я. – Вы опоздали!

– А! – сказал он, ставя чашку на блюдце. – Как я и опасался. Каким образом это было устроено? – Тон его был спокоен, но я видел, как глубоко он потрясен.

– Я увидел фамилию Оупеншо и заголовок «Трагедия вблизи моста Ватерлоо». А вот заметка: «Вчера вечером между девятью и десятью вечера констебль Кук из восьмого участка, дежуривший вблизи моста Ватерлоо, услышал крик о помощи и всплеск воды. Однако ночь выдалась на редкость бурная и темная, так что, несмотря на содействие нескольких прохожих, предпринять спасение оказалось невозможным. Тревога все же была поднята, и благодаря помощи речной полиции тело утопленника было найдено. Им оказался молодой джентльмен, которого, как следует из адреса на конверте в его кармане, звали Джон Оупеншо, и он проживал вблизи Хоршема. Предполагается, что он, вероятно, торопился успеть на последний поезд с вокзала Ватерлоо и в спешке, да еще в непроглядной тьме, сбился с пути и сорвался с края одной из небольших пристаней для речных катеров. На теле не обнаружено никаких следов насилия, и нет сомнений, что покойный стал жертвой несчастного случая, который должен бы привлечь внимание городских властей к состоянию речных пристаней».

Несколько минут мы сидели в молчании. Никогда еще я не видел Холмса таким угнетенным и расстроенным.

– Моя гордость ранена, Ватсон, – сказал он наконец. – Без сомнения, чувство мелочное, но моя гордость ранена. Теперь это стало моим личным делом. И если Бог даст мне здоровья, я изловлю эту шайку. Он обратился ко мне за помощью, а я отправил его на смерть!.. – Холмс вскочил на ноги и в неописуемом волнении начал расхаживать по комнате. Его бледные щеки покраснели, длинные худые пальцы сплетались и расплетались.

– До чего же хитрые негодяи! – воскликнул он наконец. – Как они сумели сманить его вниз? Набережная ведь не на пути к вокзалу. На мосту даже и в такую ночь должно было быть настолько людно, что там они осуществить задуманное не могли. Ну, Ватсон, поглядим, за кем останется победа. А теперь я пойду.

– В полицию?

– Нет. Я сам стану полицией. Когда я сплету мою паутину, полиция сможет забрать мух, но не раньше.

Весь день я занимался своими пациентами, и был уже вечер, когда я вернулся на Бейкер-стрит. Шерлок Холмс еще не возвратился. Было уже почти десять, когда он вошел, бледный, измученный. Подошел к буфету, отломил кусок булки и с жадностью съел, запив большим глотком воды.

– Вы сильно проголодались, – заметил я.

– Умираю с голоду. Как-то вылетело из головы, и после завтрака у меня крошки во рту не было.

– Ни крошки?

– Ни единой. У меня не было времени думать о еде.

– И вы преуспели?

– Вполне.

– У вас есть зацепка?

– Они у меня в кулаке. Молодому Оупеншо недолго оставаться неотмщенным. Знаете, Ватсон, давайте отправим им их собственное дьявольское предупреждение. Отличная мысль!

– Какая же?

Он взял с буфета апельсин и, разорвав его на куски, выдавил на стол зернышки. Взял пять и засунул в конверт. На внутренней стороне клапана написал «Ш.Х. за Дж. О.», затем заклеил конверт и написал адрес: «Капитану Джеймсу Колхауну. Барк «Одинокая Звезда», Саванна, Джорджия».

– Оно будет ожидать его, когда он войдет в порт, – сказал Холмс с усмешкой. – И может обеспечить ему бессонную ночь. Для него зернышки явятся таким же знамением его судьбы, как они были для Оупеншо.

– Но кто такой капитан Колхаун?

– Вожак шайки. Я доберусь и до остальных, но он первый.

– Как же вы их выследили?

Он вытащил из кармана большой лист бумаги, испещренный датами и названиями.

– Весь день, – сказал он, – я просидел над регистрами Ллойда и подшивками старых газет, выясняя будущие плавания каждого судна, которое заходило в Пондишери в январе и феврале восемьдесят третьего. Имелось тридцать шесть парусников приличной грузоподъемности, побывавших там в эти месяцы. Из них мое внимание тотчас привлекла «Одинокая Звезда», поскольку, хотя портом отбытия был указан Лондон, это прозвище одного из американских штатов.

– Техаса, по-моему.

– Я не был уверен какого, но понял, что это американское судно.

– Что дальше?

– Проверил сведения о Данди, и, когда обнаружил, что барк «Одинокая Звезда» заходил туда в январе восемьдесят пятого, мое подозрение превратилось в уверенность. Тогда я навел справки, какие суда стоят сейчас в лондонском порту.

– И?

– «Одинокая Звезда» прибыла сюда на прошлой неделе. Я отправился в док Альберта и узнал, что парусник этот отплыл с утренним отливом, направляясь в Саванну. Я протелеграфировал в Грейвсенд и узнал, что он прошел там некоторое время назад, а поскольку ветер восточный, не сомневаюсь, что он уже оставил Гудуинс позади и теперь где-то вблизи острова Уайт.

– Так что вы предпримете?

– Он у меня в руках. Он и два помощника, как я выяснил, единственные урожденные американцы на борту. Остальные – финны или немцы. Еще я знаю, что они все трое отсутствовали вчера вечером. Я узнал это от грузчика, участвовавшего в погрузке их судна. К тому времени, когда их парусник придет в Саванну, пакетбот уже доставит это письмо, а каблограмма уведомит полицию Саванны, что эти три джентльмена подлежат отправке сюда, чтобы ответить за убийство.

Однако даже самые лучшие людские планы натыкаются на нежданные помехи, и убийцам Джона Оупеншо не было суждено получить апельсиновые зернышки, которые показали бы, что некто такой же хитроумный и настойчивый, как они, вышел на их след. Очень долгими и очень свирепыми были равноденственные штормы в том году. Мы долго ждали известий об «Одинокой Звезде» из Саванны, но так их и не получили. Наконец мы случайно узнали, что где-то далеко в Атлантическом океане между волнами был замечен разбитый архештевень парусного судна с буквами «О.З.», вырезанными на нем, и это все, что нам довелось узнать о судьбе «Одинокой Звезды».

Айза Уитни, брат покойного Илайса Уитни, доктора богословия, ректора Богословского колледжа св. Георгия, был курильщиком опиума. Пристрастие это выработалось у него, насколько я понял, в результате глупой проказы, когда он еще учился в колледже. Прочитав у Де Куинси описание его грез и ощущений, он намешал в табак опия в попытке испытать что-нибудь подобное. Как многие и многие, он обнаружил, что привычку эту приобрести куда проще, чем от нее избавиться, и в течение долгих лет он оставался рабом этого наркотика, вызывая у своих друзей и родных ужас, смешанный с жалостью. Я словно вижу его сейчас перед собой, съежившегося в кресле: желтое одутловатое лицо, набрякшие веки и зрачки не шире булавочной головки – скорбные руины некогда благородного человека.