Да плевать. Он даже не пытался меня остановить. За три года – ни слова сыну, который спас шкуру его олимпийских друзей. Стыдится меня? Что ж, хорош отец.

И все же… Новый Орлеан. Аннабет. Свадебное платье. Все эти пустозвонные слова, пафосные слезы, радостные оклики. Но ты сам хотел быть частью этого, и что самое ужасное – рядом с ней. Мне нужно выпить. Снова. Забыться. Отпустить. Но прошло три года.

Она – в Новом Орлеане. Я – в глухом отеле, с окнами, что даже не открываются.

– На твоем месте, я бы поехал, – чей-то голос нарушает тишину полумрака.

Я приподнимаюсь на локтях и встречаюсь с усталым взглядом ди Анжело. Он уселся в рваное кресло напротив меня, упершись локтями в колени. Словно злился на меня, честное слово.

– Ты не на моем месте.

– Я долго спрашивал себя, почему вы расстались. Не то, чтобы это интересовало меня, но вы были отличной парой, – следя за моей реакцией, произносит он. – Ты ведь ушел из лагеря после окончания поиска. Можешь себе представить, в каком все были шоке? Кто знал, что ты в порядке?

– Она знала.

Нико попытался сказать что-то еще, но, словно запнувшись, замолчал.

– Мне нравится моя новая жизнь.

– Ты лжешь, – слишком грубо выплевывает он.

От удивления я даже привстаю с кровати. Сын Аида по-прежнему в кресле. Во всей его позе читалось, что он не слишком уж рад нашей встрече.

– Ты стал перемещаться по теням намного быстрее, бесшумнее, – заметил я. – Прогресс. Папочка гордится тобой?

Это не слишком задело его. Словно он слушал болтовню маленького ребенка, и не более того. Я вспомнил, как встретил его впервые. И мне стало по-настоящему грустно, словно меня ткнули носом в самый гнусный мой поступок. Я подвел Нико. И всю жизнь, наверное, буду помнить об этом.

– Тебе не нравится твоя новая жизнь. Ты бежишь от реальности, вот и все.

Меня пробрал смех. Семнадцатилетний мальчишка учит меня тому, чего еще сам не переживал. Когда приступ смеха отступает, я вытираю выступившие слезы. Кажется, это нервное.

– Серьезно? Ты думаешь, что я напиваюсь не в удовольствие?

– Нет.

– Потому что пытаюсь забыть эту… блондинку? Да ты в курсе, чем я занимался последние три года? Сколько подобных Воображал у меня было? – я даже скалюсь, – Нико, я не считал тебя таким сентиментальным.

– И все же ты не назвал ее по имени.

Удар ниже пояса. Я пытаюсь возразить, придумать аргумент, способный сломить его самоуверенность, но на языке вертится только что-то вроде: «Иди ты в зад, Ди Анжело». Глухо и пусто становится на душе после его слов. Я невероятно зол на сына Аида, но скорее от того, что он прав. Мне ненавистно то, что семнадцатилетний мальчишка разбирается во мне лучше меня самого. Мне ненавистно то, что кто-то делит ее со мной. Мне ненавистно то, что я допустил ошибку. Испугался, а теперь плачу за это сполна.

– Тебе не нравится эта жизнь, – повторяет Нико, ковыряя потрескавшуюся краску комода. – И, возможно, лучший способ понять это – увидеться с Аннабет.

Ее имя повисает в комнате и мне становится стыдно. Будто она могла увидеть эту грязь, непристойную комнату, вроде борделя. Наверняка бы покачала головой, печально улыбнулась и сказала: «Как ты изменился, Рыбьи Мозги». После этих мыслей становится еще хуже, и я готов рвать на себе одежду, лишь бы не ощущать неожиданно вошедшего чувства вины. Я слишком отвык от чувств, чтобы теперь они свалились на меня целым скопом.

– Я не хочу видеть её, – как можно более слажено вру я.

– Я подумал, что было бы здорово поговорить с тобой, – неожиданно просто говорит Нико. – Ну, вроде, как с братом. Мы ведь давно не виделись.

Слова застревают в горле. Нико. Назвал. Меня. Братом?

– Но теперь, мне кажется, я ошибся. Лучше нравоучения Гроувера, чем твое вранье, – он встает, отряхивая джинсы, чтобы исчезнуть в тенях.

– О чем ты хотел поговорить?

Глаза Нико неожиданно вспыхивают азартным огоньком. Черт, всего лишь уловка.

– Сначала, конечно, о тебе и об Аннабет. Все же я не монстр, и мне не все равно, где живет мой друг. Но…

Нико вдруг покраснел, словно сказал что-то неприличное. Так, это совсем ненормально.

– Но? – подхватываю я.

– Тебе не нравится твоя жизнь, – снова завел свою пластинку Нико, – потому, что Аннабет была для тебя… Вроде как якорем, что не давал срываться в бездну. Ты много раз был на краю смерти, но все равно выживал, чтобы спасти ее. Ты ставил ее жизнь превыше своей.

Вот честное слово, скажи мне кто, что Нико станет поучать меня, разбил бы идиоту лицо.

– Нико, – прочистил горло я, – не уверен…

– А потом я понял, что нельзя жить такой жизнью. Той, что жил я после смерти Бьянки, – голос его неумолимо вздрогнул, даже после стольких лет. – Просто… просто нужно знать, для кого жить. Найти этого человека и разбиться насмерть, но не отпускать его, просто потому, что скатишься вниз. Я не удержал Бьянку, и нет, в этом нет твоей вины. Никогда в жизни я не найду ей замены, даже не смотря на то, что Хейзел сделалась мне родной сестрой… Но я ошибся.

Слова доходили до меня медленно, словно я переводил их с древнегреческого. Но Нико говорил на моем родном языке, а я все равно плохо понимал его. Сын Аида странно улыбнулся той печальной, ностальгической улыбкой, какой бы могла улыбнуться Аннабет, найдя меня посреди этого хаоса.

– Я не оставлю тебя здесь. Мы друзья, ясно? А друзья выручают друг друга. Мне плевать, что ты о себе думаешь, Джексон. Сегодня вечером мы улетаем в Новый Орлеан.

– Она выходит замуж. Ты в своем уме?

– Ты идиот, Перси, – нервно одергивает меня Нико. – После стольких лет… Стала бы она присылать тебе пригласительное, если бы не хотела, чтобы ты остановил ее? Прошло три года и погляди, в каком ты состоянии. Она – стратег. Думаю, она ждет твоего выхода, когда ты все исправишь.

– Что… кто это с тобой сделал? – едва шевелю губами я.

Мрачный парень, словно обжегшись, передергивает плечами. Нико отводит глаза, испепеляя взглядом пол. Значит, я не ошибся.

– Неужели это случилось? Олимпийские боги, ди Анжело влюбился.

– Я не… Иди в зад, Джексон!

– Кто она? Нет, я серьезно? Богиня? Может, колдунья? Не говори, что фурия, потому что я все равно не поверю, – мне вдруг стало так тепло на душе, что я даже улыбнулся. – Серьезно? Фурия?

– Какая к черту фурия? – Нико покраснел, словно помидор.

– Ну, крылатая, я надеюсь, потому что это будет эффектно смотреться на фоне твоего мрачного вида.

– Беатрис. Ее зовут Беатрис. И она человек. Даже не пытайся, нет у нее крыльев. Доволен?

Я смотрю на раскрасневшееся лицо Нико, и мне становится по-настоящему хорошо. Боги, как давно мне не было так спокойно, так душевно, так просто. Я странным образом благодарен той самой Беатрис, что превратила его… Кто этот парень, что примерил на лицо улыбку? И я благодарен Нико. За эти его слова. Все теперь изменится. Не может не измениться. Потому что, если Нико прав, я по-прежнему нужен Аннабет.

– Слушай, иди ты к черту, а? – обиженно резко бросает Нико.

Прежде, чем я успеваю возразить, тени окутывают его, словно кокон, и затем он испаряется. Нет больше могильного запаха, боли в глазах, нет больше того Нико, что я знал прежде. Он прав. Прав настолько сильно, что эта его правота жжет изнутри. Но теперь я не собираюсь хвататься за бутылку. Довольно с меня.

– Спасибо, Нико, – в пустоту шепчу я.

Три года – не так уж много времени, чтобы снова не поверить тебе, Аннабет. Твой план должен сработать. Я верю тебе.

========== 2. ==========

II

– Перси!!! – вопль Хейзел, кажется, заглушил вой двигателей авиалайнера.

Я заметил их у трапа самолета. Мои лучшие друзья изменились до неузнаваемости. Мне бы хотелось, чтобы так оно и было, потому что узнавать в них тех семнадцатилетних подростков, переживших Гею, стало бы последней каплей. В данную секунду я хотел бежать. Куда глаза глядят, честное слово. Настолько невыносимо было видеть их приветливые, добрые взгляды, и знать, что я предал их. Просто кинул на целых три незапамятных года. Стыд распирал меня изнутри, но Нико подтолкнул меня плечом. Его красноречивый взгляд говорил, что-то вроде: «Да ты издеваешься надо мной, ни шагу назад, Джексон», и поэтому я иду вперед.