Открой глаза.

Холодной волной по мне прокатывается последняя волна боли, перед тем, как приступ растворяется в шуме реальности. Я раскрываю глаза, но по-прежнему ничего не слышу. Надо мной навис Плутарх и незнакомый миротворец. Его лицо окровавлено, но только это его кровь. Они с трудом оттаскивают меня в сторону. Неужели я все-таки набрал вес за последние несколько месяцев проведенные в Капитолии?

Но все хуже, чем я мог себе представить. Едва до меня долетают их крики, и я оборачиваюсь назад. Планолет грузно набирает высоту. Перед тем, как шлюз закрывается полностью, я замечаю очертания кроваво-алого зарева горизонта. Не того нежного оранжевого оттенка, что я любил с детства; не позолоченного ободка раннего солнца; не зеленого очертания посветлевших полей. Луг озарил черный туман, разнесший запах тлена на многие километры вокруг. Серебристые вагоны горят в свете утра. Один за другим вспыхивают баки с горючим веществом. Слышны крики – это догорают тела тех капитолийцев, которых я видел еще несколько минут назад. Вместе с ними в огне пузырятся мундиры капитолийцев. В этом огнище – они равны.

Взрыв и их стоны стихают. Шум планолета заглушает и боль, и страх, и отчаянье. Я чувствую только страшную усталость и тоску. Как давно меня не было дома. И как я рад, что, наконец, возвращаюсь туда.

Все кончится. Только усталость и тоска. Все кончится – и я заживу, как жил до Игр. Не счастливо, но спокойно. Не богато, но сытно. Не боясь больше ночных кошмаров, а радуясь наступлению утра. В глазах плывут лица Плутарха Хевенсби, испуганное и перепачканное кровью лицо миротворца. Стало до жути холодно.

Все кончится. Одно только безразличие. Усталость.

Все. Темнота.

Кончилось.

Нет, Мелларк. Для тебя все только начинается.

***

– Мистер Хевенсби, мы просто не можем скрывать от него правду…– сиплый, тихий голос разрывает тишину.

– Полковник, вам, я смотрю, не особо дорого ваше место?

Плутарх Хевенсби выстукивает по железной поверхности сидения. Он не замечает, что я пришел в сознание, и возможно, это единственная хорошая новость за последние сутки. Я пристегнут к сидению в отдалении от них, но из-за шума турбин, практически не слышу их дальнейшего разговора. Обрывки их фраз и хмурые, спорящие лица свидетельствуют о том, что предположения о том, кто все-таки взорвал поезд, у них все-таки имеются.

Я слишком хорошо разбираюсь в людях. Уверен, распорядитель не собирается посвящать меня в эти предположения. И тогда мой взгляд нашаривает взгляд миротворца, сидевшего напротив Плутарха. К моему изумлению он неотрывно следит за мной. Но то, что шокирует меня больше, так это то, что он продолжает вести беседу с распорядителем, но теперь уже куда громче.

– Вы просто ссадите его и отправитесь в Капитолий?

– Президент Койн должна знать об инциденте. Ее дальнейшие распоряжения относительно «Огненного морника» не должны дойти ни Пита, ни Китнисс, ни кого-либо из бывших победителей. Шайка революционеров ничего не изменит. То, что они живы – вопрос времени.

– Он – победитель, Хевенсби. И не нам с вами судить, каково это – быть выжившим.

– Мне кажется, вы переоцениваете свое положение в армии, полковник. На ваше место найдутся люди и поопытнее, и пособраннее. Мы ссадим вас в Двенадцатом. И ради Бога, поймите, что от того, как долго вы будете молчать о диверсии, зависит продолжительность вашей жизни.

– Дистрикт-12, – запрограммированный голос проводницы заставляет меня всего сжаться.

Дом. Я дома. Сердце старается выпрыгнуть из груди от волнения, и я мечтаю о том, чтобы наклонится над иллюминатором и увидеть родные земли. Хотя бы то, что от них осталось.

Я наигранно зеваю и оглядываюсь по сторонам. Мне на руку то, что этот бывший полковник на моей стороне. И то, что он будет находиться в Двенадцатом увеличивает мои шансы узнать правду. Все что мне нужно – сделать вид, что я не помню взрыва. Будто его и не было вовсе. Плутарх мгновенно расплывается в улыбке.

– Доброго вечера, Пит.

Полковник криво ухмыляется мне, и проходит в кабину пилота, оставляя меня и Плутарха наедине. Распорядитель потирает ладони и буравит меня пристальным взглядом. Кажется, он все же уверен, что я видел то, чего мне видеть не следовало.

– По-поводу увиденного вами…

– Да, хотелось бы знать, что именно заставило нас покинуть поезд, если нам ничего не угрожало? – спрашиваю я, с интересом.

– О, – Хевенсби издает странный, похожий на кряканье звук, – Это абсолютно моя вина. Маршрут был проложен через восьмой дистрикт. В это время в этой местности проводятся полевые учения, и мы оказались в ненужном месте, в ненужное время.

Я дважды оказывался в ненужном месте, в ненужное время.

– Разве это не кажется странным – учения в мирное время? – ложное подозрение должно сбить его с толку.

– Мы должны отличаться от прежнего Капитолия, хотя бы высоким уровнем подготовки. Мы должны быть готовы ко всему. Включая революцию, – Его беспокойный взгляд теряет ко мне всякий интерес. Я убедил его.

Планолет повисает в воздухе, а затем медленно опускается к земле. Уши закладывает неприятным звоном турбин, но кажется, даже эта мелочь не может омрачить моего счастья. Я чувствую слабость, как будто бы вот-вот сбудется моя заветная, неугасаемая, казалось бы, такая далекая, но вечная мечта. Долгие месяцы ожидания и лечения. Бесконечное количество лекарств, препаратов и капельниц. Наставления, промывка мозгов, через боль и страх, через приступы и неизбежные холодные и ужасающие ночи. Жуткие мысли переродка. Взрыв, унесший сотню невинных жизней. И так много вопросов, на которых у меня все еще нет ответов.

И самое главное – тишина. Переродок, будто умер в это счастливое мгновение. Есть только я и мое безмерное счастье.

– Разгерметизация салона, – отчеканивает девичий голос.

И шлюз с тихим гудением медленно опускается вниз. Планолет полностью оседает на землю. Сердце неумолимо стучит и мчится вперед. На самом деле я готов плакать. И, кажется, в глазах появляются слезы. Но я слишком счастлив, чтобы думать о том, как это выглядит со стороны. В одно мгновение я получил лучший подарок за всю мою прожитую жизнь. Плутарх продолжает рассказывать мне о прелестях нового строя Капитолия, но мне настолько плевать на его лепет, что я просто отстегиваю ремень безопасности, и на негнущихся ногах бреду прочь из планолета. В корпусе нет никого кроме меня и распорядителя. Выживших больше нет.

Но я упрямо смотрю прямо перед собой. На горизонте виднеется крыши домов. Многие из них покрыты рабочей пленкой, многие все еще в руинах и обвалах, но я узнаю их. Будто бы признавая своего бывшего жителя, мне на лицо ложатся лучи закатного солнца. Оно прощается со мной и заволакивает Дистрикт-12 в ночную пелену вечера. Планолет остается позади, а я все иду. Волочу за собой ноги , стараясь не потерять равновесия.

И тут происходит невероятное. Неожиданно вечерний бриз приносит с севера, забытый и смытый стерильным запахом Капитолия, аромат свежескошенной травы Луговины. Он словно пробивает нос, и я начинаю дышать прерывисто, часто, словно никогда прежде я и не дышал этим наполненным любовью и теплотой ароматом дома.

Я пытаюсь сделать еще один шаг, но запинаюсь и едва не падаю. Мгновенно ноги приходят в движение. Я несусь вперед. Несусь не от переродков и смерти, не от стального привкуса крови, ни от пыток, страданий и агоний – я несусь навстречу своим страхам. Хотя теперь неважно, что я увижу. Слезы слетают на холодном ветру, но я смеюсь. Я чувствую упругость мышц, ощущаю навеянные детством запахи, вижу знакомые улочки и дома…

А впереди только солнце, светящее в лицо. И я хочу домой. К матери. Прижаться и никогда больше не огорчать ее. Увидеть братьев и поблагодарить от всего чистого сердца, что они дождались меня. А потом… Потом снова к отцу. В пекарню, где я мог быть собой. Быть наедине с человеком, который никогда в жизни не придавал меня, а был рядом.

Но я сворачиваю в переулок, а за ним углубляюсь в потемки Двенадцатого. За ним Шлак. За ним – моя жизнь. И неожиданно перед глазами встают серые облака. Приятные, пушистые серые облака, плывущие по прежне голубому небу. Такие же серые, колючие, но бесконечно добрые глаза Китнисс. И я помню их…