- Можете одеваться.

"Ордер на арест выписывает", - думал, одеваясь, Олег, и какое-то безразличие вмиг нашло на него.

- Скажите, гражданин Казаринов, лежали вы в больнице Водников в феврале этого года? - спросил следователь.

- Нет, - мгновенно настораживаясь, ответил Олег.

- Предупреждаю, что врать вам смысла нет: мы пошлем в больницу запрос.

- Запрашивайте сколько хотите, - ответил Олег и уже хотел прибавить: "Лежал в больнице Жертв революции", но какое-то неясное чувство удержало его: чем меньше сообщать о себе, тем лучше! К тому же есть еще непонятная связь между его болезнью и вопросом о больнице.

- Скажите еще, каковы у вас отношения с гражданкой Бычковой Екатериной Фоминичной?

- Никаких отношений нет, живем в одной квартире и только.

- Нет у нее каких-либо оснований быть недовольной вами?

- Насколько мне известно - никаких, - сухо ответил Олег и почувствовал, что даже угроза ареста не может заставить его изменить тем правилам, в которых он был воспитан.

- Подойдите сюда и подпишите свои показания, - сказал следователь.

Олег внимательно прочел протокол: записано было более или менее точно. Он подписал. Следователь отпустил врача и начал ходить по кабинету, поскрипывая крагами.

- Вот что, Казаринов, - сказал он, останавливаясь перед Олегом. - В вопросе о гибели Дмитрия Дашкова есть странные противоречия. Вы здесь чего-то недосказываете. Вы у меня на подозрении, и положение ваше очень шаткое. Вполне возможно, что вы не пролетарий и не рядовой, а такой же гвардеец, как и Дашков, а может быть, даже... - Он не договорил.

- Весьма странно! - сказал Олег. - Такие документы, как у меня, ни один человек не пожелал бы выдать за свои! Наведите справки в Соловецком концлагере - нас там проверяли и фотографировали сотни раз. Вам вышлют самые точные сведения, что то был я собственной персоной.

- Это все ничего не значит, - ответил следователь, закуривая. - То будут сведения, начиная с двадцать второго года, а я говорю о том, что было до этого.

- Не могу запретить вам подозревать себя, - возразил Олег, - но моя вина была установлена по свежим следам боевыми отрядами чека, и мне было инкриминировано только то, что я не выдал властям белогвардейского полковника. Наказание за эту вину я уже отбыл. Разве в Советском Союзе могут что-либо значить подозрения, основанные на личной неприязни?

- Могут, если тут затронуты интересы рабочего класса. Вы - махровая контра. Я это чую носом. Лагерь ничему вас не научил, и вы напрасно принимаете такой независимый вид - приказ о вашем аресте уже готов. - Он подошел к столу и помахал какой-то бумагой, однако Олегу ее не показал. Поймите, что отсюда два выхода - в тюрьму и на волю!.. - И, подойдя к Олегу, как бы невзначай прижег папиросой его руку. Олег не шевельнулся. Однако у вас все-таки есть один шанс сохранить свободу, но это будет зависеть от вас.

- Как от меня?

- Да очень просто. Если вы согласитесь приносить нам пользу, мы могли бы с вами договориться.

- Я приношу уже пользу там, где я работаю. Какая же еще польза?

- Может быть и другая, если вы захотите.

Олег молча смотрел на следователя ОГПУ.

- Могли бы уже понять. Я предлагаю вам заключить с нами некоторое условие, помочь нам кое в чем. У нас есть несколько лиц, за которыми нам необходимо установить наблюдение. Ваши давние знакомства и симпатии в бывших дворянских кругах, ваше умение себя держать с бывшими господами могли бы нам пригодиться. Желаете вы сотрудничать с нами?

- Нет, не желаю.

- Почему же это, Казаринов? Напоминаю вам, что положение ваше весьма шаткое. Ваша готовность служить интересам Советской власти изменила бы к лучшему ваше положение во всех отношениях. Знать об этом никто не будет. Тайну мы вам гарантируем - это в наших интересах столько же, сколько в ваших.

Олег молчал.

- Вы, очевидно, предполагаете, что мы попросим вас наблюдать за гражданкой Дашковой? Это было бы очень желательно, особенно ввиду неясности в конечной судьбе ее мужа, но если в вас еще так сильны прежние привязанности, мы можем вас освободить от этой, обязанности и дать вам список других лиц.

- Не трудитесь! У меня к этому делу нет ни навыка, ни способностей. Хитрить и изворачи-ваться я не умею. Короче говоря, я не желаю.

Следователь подошел к нему совсем близко.

- А дрова в гавани по пояс в воде грузить желаете? - прошипел он почти над его ухом и вновь прижег папиросой руку Олега.

- Я семь лет грузил - привык. Этим вы меня не запугаете.

- Показалось мало? Еще захотели?

Олег не отвечал.

- Ну так как же, Казаринов, в тюрьму или на волю?

- Агента гепеу вы из меня не сделаете! А запрятать в тюрьму, конечно, в вашей власти.

Следователь опять схватил револьвер и приставил его к виску Олега. Сохраняя бесстрастное выражение, Олег смотрел в окно.

- Вам, что ли, жизнь надоела?

- Да, пожалуй, что и так.

Следователь положил револьвер и подошел к столу.

- Вот вам пропуск, чтобы выйти из здания, а вот ваше удостоверение личности. Подпишите, что разговор наш останется в тайне. На днях я вас вызову еще раз. На досуге обдумайте мое предложение. А теперь вы пока свободны.

Когда Олег вышел, то удивился, что все еще был день и светило солнце. Странно было опять увидеть залитую солнцем улицу, воробьев и детей, радовавшихся жизни. Он остановился у подъезда и, охваченный внезапной усталостью, прислонился к стене, но тотчас мелькнула мысль, что лучше скорей уйти от этого здания. Он побежал за трамваем и вскочил на ходу, лишь бы убраться скорей от проклятого места.

Глядя, как в окнах трамвая сменяются улицы, он пытался вспомнить, кого напоминал ему этот следователь. Напоминал кого-то, знакомого с детства... И вдруг вспомнил... Когда восьмилетним мальчиком он поправлялся после скарлатины, мать читала ему вслух Киплинга. И он, и маленькая сестричка особенно любили "Рики-тики-тави", который охотился за Нагом - страшной коброй с зелеными глазами и гипнотизирующим взглядом. Наг этот казался Олегу необыкновенно отвратительным, особенно когда он обвил шеей кувшин и заснул. Образ этого Нага настолько прочно завладел тогда его воображением, что позднее стал олицетворением нечистого духа, с которым ассоциировалась мысль о загробных мучениях. Если жизнь его будет греховна, он будет отдан после смерти во власть этому Нагу, и тот обовьется вокруг его груди и станет медленно душить. Это не описано в дантовском "Аде", но мог ли Данте предвидеть следователей большевистских карательных органов!