- Вот это охота - выдохнул дед, когда волнение в поле прекратилось - пойдем что ли домой, а то завтра вставать рано.

На утро Тим никак не хотел подниматься. То ли от насыщенной сельской программы, то ли от обилия свежего воздуха, глаза отказывались открываться, а тело было непривычно тяжелым. Дед, первый раз искренне проявив сочувствие, согласился, чтобы тот "понежился" еще часок, пока он сам съездит за молоком. Как только во дворе утихли звуки борьбы старой Нивы с последствиями осадков, Тим открыл глаза и увидел обстановку комнаты в серо-сизом свете зимнего утра, после чего накрылся одеялом и тихонечко завыл. Некому было закатывать истерики, не от кого было что-то требовать, он впервые плакал наедине с собой, по-настоящему. Хватило двух минут и ему стало стыдно: "Не по-мужски, прекращай!" - приказал он самому себе и прекратил. Потом он попытался представить родителей на отдыхе, как мама, играя в пляжный волейбол, растягивается морской звездой на песке, а папа давится от смеха газировкой, и та выходит наружу через его волосатые ноздри. Тим улыбнулся.

Ничего - решил он, - они вернутся с чувством вины и, чтобы его загладить, купят ему последнюю модель плей-стейшен. С этим он резко раскрылся и резво скатился с дедовой кровати. Побежал в сени прямо в трусах, пританцовывая там от соприкосновения голых ступней с холодным дощатым полом и так, подпрыгивая, помочился в ведро, поставленное дедом специально для него, чтоб не ходить каждый раз в "теремок" в конце огорода. Вернувшись в комнату, мальчик сделал пробежку на месте, как делал после побудки дедушка, затем заправил постельное бельё на кровати и сложил дедову раскладушку, оделся и почистил зубы с кружкой воды над тазиком.

За два дня он научился топить печь, подогревать чайник, завтракать под звуки потрескивания дров, не вспоминая домашние трапезы под неутомимые весёлые возгласы канала Карусель или Дисней. Съев сдувшийся омлет, приготовленный дедом перед отъездом, он заварил какао и оставил напиток остывать, а сам направился к занавеске на стене, отодвинул её и подёргал для проформы ручку двери, оказавшейся там. Он знал, что за ней находится вторая комната, в которой когда-то дед жил с бабушкой, знал, что она всегда закрыта, но в каждый приезд хотя бы раз пытался её отворить. Это скорее был уже обязательный обряд, а не попытка проникнуть внутрь, но в этот раз дверь почему-то поддалась.

Тим вошел осторожно, как будто опасаясь, что внутри на него нападут исподтишка. Комната намного меньше той, где располагалась лицевая часть печки, была странной, светлой и пестрой. На кровати, точно такой же, какая стоит в соседней комнате, лежало овальное разноцветное покрывало вязаное крючком, на нём стояли две пирамиды из подушек разной величины, каждая накрытая будто фатой кружевной накидкой. У стены слева стоял огромный деревянный сундук, а над ним висел ковёр с сосновым бором и медведями. Справа от кровати напротив двери два маленьких окошка с коротенькими белыми занавесочками, а в простенке между ними подлокотник к подлокотнику два кресла с круглыми подстилками, выполненными на тот же манер, что и покрывало. В комнате взгляду почти не за что было зацепиться, однако по ощущениям Тиму открылся новый, неведомый доселе мир. Он знал, что дед после смерти бабушки полностью обосновался в соседнем помещении, но эта комната казалась не менее жилой и даже более уютной, чем та. Вскоре Тим понял почему. Он заметил на подоконниках горшки с цветами, по одному большому и сильному растению на каждом. Вот, что делало воздух здесь живым.

Дед задерживался. Тим, покинув "тайную комнату" и тщательно расправив за собой занавеску, скрывающую дверь, залпом выпил какао, оделся и отправился самостоятельно во двор. Под корявой сливой всё ещё стояла старая Манькина конура. О собаке мальчик помнил только то, что она была кудлатая, постоянно грызла окружность входа в свой деревянный домишко и в руки не давалась. Здесь же до сих пор торчал колышек и лежала цепь с пустым ошейником. Где-то тут и саму Маню закопали, умершую от старости во сне позапрошлым годом.

В огороде было непривычно и равномерно белено, ни следа от архи-точной геометрической системы дедовых грядок и гипотонических вен утоптанной почвы для ходьбы между ними. Снежность.

Впереди, метрах в ста пятидесяти, стояла вышка с антеннами. Вот что с лета не изменилось нисколечко, башня всё также светила ленивым красным и манила самонадеянных сорвиголов лестницей: с одной стороны, металлической, а значит надёжной; с другой стороны, - такой отвесной, что первопроходец должен был обладать стальными нервами, чтобы подняться по ней, а потом еще и спуститься. Тимоха подумал, что звонил бы родителям каждый день, если б у деда был сотовый.

- Эгегегей...-донесся откуда-то издалека дедов голос - Эгегегей...

Тим сорвался с места и проскочив двор, рванулся за ворота на сельскую дорогу. Где-то на полпути к трассе стоял дед рядом с увязшей машиной и изо всех сил махал ему шапкой.

- Хорошо, что додумался покричать - радостно говорил он внуку, когда тот, запыхавшись и еле волоча ноги по рыхлому снегу, спустя двадцать минут, наконец, до него дошёл. - дай, думаю, попробую, вдруг проснулся да чудом на улице окажется?

- Да я уже давно проснулся. В огород ходил.

- Что, узнал огород-то? - засмеялся дед и белые облачка на месте век засветились словно звёзды на смуглом лице.

- Неа, не узнал. А ты застрял что ли?

- Да, Тим. Без тебя бы не выбрался. Давай-ка, бери вот эти дощечки, да под колеса подкладывай. Я буду вперед проезжать, а как снова пробуксовывать начнёт, ты опять дощечки подкладывай. Будешь следом идти, я все равно как черепаха поползу.

- А как ты досюда доехал?

- Таким вот способом и доехал, а ты как думал? Я ж и туда также ехал, а на обратную дорогу, видишь, сил уже не хватило.

Спустя час, разгорячённые и уставшие, Тим с дедом ввалились в дом и сели перевести дух. Отобедав позавчерашним борщом вприкуску с варёными яйцами и хлебом, позволили себе поболтать без дела.

- Ну что, Новый год уж на носу! - вспомнил дед и подцепил нос Тимохи отогревшейся ручищей. - как настроение?

- Пойдёт... Жаль только у тебя украшений нет, да и ёлки тоже.

- Ну ёлка, что ж ёлка? Не могу я радоваться дереву, срубленному из глупой прихоти. И на участке, ты знаешь, не переношу бесполезных посадок. Это дачникам декоративные подавай, а я живу тут, - мне с каждого деревца прокорм нужен.

- Угу - смиренно протянул Тим.

- Но! Если ты не против изобретений, а ты не против - вспомнил дед трубу от трактора и заговорщицки подмигнул, - то мы сами ёлку сделаем.

- Как это? - не поверил Тим.

- А я тебе покажу. Ну, кончай Антошкой придуриваться, займёмся делом! - и дед встал, напяливая на ходу фуфайку - нам бы до темноты управиться.

Через три часа в полумраке посреди двора высилось ассиметричное сооружение, отдаленно напоминавшее по форме осыпавшуюся ёлку с неправдоподобно толстым скелетом. Дед с внуком похаживали вокруг, удовлетворённо пробуя её на прочность, трогая и шатая.

- Ух, сколько дров псу под хвост... ну да ладно! - махнул рукой дед, подбоченившись и склонив голову, окидывая сколоченное гвоздями творение заключительным оценивающим взглядом.

- Теперь надо украшения придумать, раз уж взялись - деловито возразил Тимоха.

- Украшения? ... Будут тебе украшения, и салют праздничный будет. А теперь пойдём купаться. Сжалился я над тобой вчера, но сегодня не буду. Новый год надо чистыми встречать, а всю грязь, застаревшую, в прошлом оставлять.

Следующий час мальчик наблюдал как дед суетился, разогревая ведра с водой, выуживая из углов ушат, ковшики и мочалки. Тим уже начал привыкать к отсутствию телевизора и бессмысленных диалогов, ему начинал нравиться физический труд, заслуженный отдых и не частые разговоры с дедом, после которых в сознании оставалось больше, чем от несмолкающих нотаций городских взрослых.

- Вот мыло, мочалка и полотенце. У тебя пять минут. - отчеканил командирским тоном дед.