— А помнишь, ты называла улицу Марияхуве «Мария-давай», — прыснула Нел, — потому что здесь полно ребятишек.
— Как же, помню, — ответила Стин. Помолчала и со злостью добавила: — Стоило мне у вас появиться, как он начинал хлопать дверьми, а когда я ему однажды сказала, что ты для меня не только дочь, но и подруга, фыркнул мне прямо в лицо.
Нел еще раз основательно высморкалась, сунула платочек в рукав и снова наполнила чашки.
— У меня еще есть кекс, — сказала Стин, — совсем забыла из-за всех этих передряг. — Она порылась в сумке. — Сколько он будет тебе платить алиментов?
— Шестьсот плюс квартирная плата.
Дождь барабанил в окна. Нел включила радио, скрестила руки на груди и лениво откинулась за спинку стула.
— Начну новую жизнь, — мечтательно сказала она, а мать убежденно кивнула, соглашаясь с ней.
— Надо оставить кусочек малышу, — вставила она, — пусть полакомится, когда проснется.
РАЗРЫВ ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Перевод И. Волевич
Сегодня он последний раз едет домой в это время и этим автобусом. Больше он уже не откроет дверь собственным ключом, не оставит портфель на вешалке и не сядет за накрытый стол. Если поспешить, то можно вернуться обратно тем же автобусом, который на конечной станции сменит табличку Марияхуве на Хаутруст и через десять минут снова остановится у почты.
Он протиснулся вперед, автобус рывком тронулся с места, пассажиры зашатались, как падающие костяшки домино, и он ухватился за молодую женщину, стоявшую рядом с ним.
— Извините, пожалуйста, — сказал он и вцепился в штангу рядом с ее худощавым запястьем. Пальчики у нее красные, обветренные, с мясистыми подушечками и обкусанными ногтями. Рукав плаща задрался до локтя. Ей, наверное, холодно, подумал он, заметив, что светлые волосенки на бледной обнаженной коже ее руки стоят торчком. Взглянул на затылок. Волосы точь-в-точь как у Нел — жидкие, бесцветные, жирные, с перхотью в проборе. Теща уверяла, что волосы у Нел золотистые. В Индонезии все прямо-таки сходили с ума, туземцы, по ее словам, говорили, что у дочки туана волосы как у ангелочка, а когда теща в сотый раз долбила одно и то же, она надменно задирала свой морщинистый нос и восторженно смотрела на Нел, которая, конечно, считала себя писаной красавицей. У Нел, разумеется, не такой отставленный широкий зад, не такие уродливые ноги в стоптанных туфлях и нос картошкой, как у ее мамаши, но, в общем, она такая обыкновенная, такая ничем не примечательная, что он быстро отучился на нее глядеть.
Лицо его матери походило на печеное яблоко, но все же на нее можно смотреть и даже терпеть, как она чавкает за столом. А недовольные складки по сторонам Нелиного рта, стоит ему только пристально на нее взглянуть, напоминают ее пудинги из концентратов — когда их вынимают из формы, они трескаются и разваливаются.
— Почему не проходите вперед?! — крикнул шофер. — Чего толпитесь у входа! Эй, там, на задней площадке, проходите!
Он протиснулся дальше. Девица вытащила из-под его руки свою ручку с обкусанными ногтями и скользнула на свободное место, которое никто из стоявших в проходе мужчин, несмотря на их утомленный вид и неудобную позу, не хотел занять.
В автобусе пахло мокрой одеждой. Окна запотели, кое-где в них протерли глазки́. У них дома окна тоже туманились, если Нел включала увлажнитель, чтобы сухость воздуха не портила цветы и ее кожу. Как-то он сел за стол выписать несколько квитанций, а эта штука вдруг завыла и разбрызгала воду так сильно, что чернила растеклись и пришлось начинать сызнова.
«Сам виноват, — сказала Нел. — Если тебе приспичило работать, отправляйся в спальню».
С тех пор он так и работал, устраивался со своими бумагами и пишущей машинкой за маленьким столиком, с которого всякий раз приходилось снимать швейную машину. У него такая прорва работы — чем больше людей, тем больше страхующихся, и надо не только выписывать полис, но и давать консультации. Два месяца назад ему, например, дали премию в пятьдесят гульденов за то, что он отказался страховать здание на улице Ланге-Потен из-за плохой электропроводки. Через неделю дом сгорел дотла, а ведь страховой компании пришлось бы выложить триста, а то и четыреста тысяч гульденов.
Но Нел его делами не интересовалась и отнеслась равнодушно даже к такой важной операции. Поэтому, думал он, я ей о пятидесяти гульденах ничего не сказал, она и так постоянно хнычет, что я мало даю ей на расходы и что сто гульденов карманных денег для меня слишком много. Он уже давно сыт по горло ее попреками, а ведь рюмочка можжевеловой стоит теперь полтора гульдена и надо еще платить за сигареты и за автобус.
Вчера вечером, когда он постелил себе на кушетке и лег, она ворвалась в комнату, зажгла люстру и потребовала шестьсот гульденов плюс деньги в уплату за квартиру — иначе она развода не даст. Спросонок он пробормотал, что согласен, но теперь решил поторговаться, ему ведь придется платить матери за комнату самое меньшее сто гульденов да за еду, за густо намазанные бутерброды, какие мать ему приготовляла еще до женитьбы.
На улице он поднял воротник пальто и медленно направился к дому, где там, наверху, она день-деньской курит сигареты и бездельничает. Даже в выходные он сам забавляет Йохана, когда тот не спит, а в субботу утром таскает его вместе с покупками в фирменной тележке универсама «Алберт».
Господи Иисусе, о ужасом подумал он, ведь все зло от ее мамаши, этой помешанной на мужчинах ханжи с елейной физиономией. Это она с первых же дней попрекала его тем, что он называл ее не мамой, а мефрау. Это она настояла, чтобы они поженились, она сделала выписку из метрики, она заказала пригласительные билеты и экипажи. Когда они жили на бульваре Мердерфорт, она целыми днями сидела сложа руки и только вечером мыла посуду, варила кофе и заставляла его ходить на цыпочках, чтобы не разбудить ребенка. И всегда у нее в запасе был сальный анекдот, над которым она же первая скалилась. Иногда она приходила в такое возбуждение, что на шее выступали красные пятна. Или захлебывалась слюной и просила постучать ее по спине.
Какова мать, такова и дочь. Первые месяцы Нел щипала его, где бы они ни были, а в постели заставляла проделывать такие штучки, что у него ныла спина и подступала тошнота. Потом она, неудовлетворенная, осыпала его насмешками, а он рыдал как последний идиот.
Он злорадно подумал, что Нел еще долго будет взбираться на пятьдесят пять ступенек, и остановился перед дверью, чтобы отдышаться.
Пригладив чуб, он выпрямился, сделал непроницаемое лицо и позвонил.
Немного погодя он услышал, как открылась дверь комнаты и оттуда донеслись звуки радио. Напевая, она подошла к входной двери. Ишь, прикидывается, будто он пришел к ней в гости. Его передернуло. В комнате его поджидала теща; задыхаясь от ненависти, она бросала на него уничтожающие взгляды, притопывая ножищами в такт музыке.
Коротко об авторах сборника
БЕЛЬКАМПО (Герман Питер Шёнфельд Вихерс, род. в 1902 г.) — автор сатирических, гротескно-фантастических и философских рассказов. Изучал право и — уже в возрасте сорока лет — медицину. В 50-е годы работал врачом. Свой псевдоним заимствовал из романа Э. Т. А. Гофмана «Эликсир дьявола», где фигурирует парикмахер Шёнфельд по прозванию Белькампо. Первые рассказы Белькампо опубликовал еще в студенческие годы [«Рассказы» (1935), «Странствия Белькампо» (1938)], однако расцвет его творчества приходится на 50-е годы, когда вышли в свет сборники «Новые рассказы» (1946), «Прыжки в прибое» (1950), «Великое событие» (1958) и др. Творчество Белькампо характеризуют прихотливая фантазия, гротеск, мастерство в построении сюжета и виртуозность владения языком.
Рассказ «Великое событие» взят из сборника «Замерзший фейерверк» (1962).
СИМОН КАРМИГГЕЛТ (род. в 1913 г.) — мастер короткого рассказа. Прошел хорошую журналистскую школу, работая в 1932–1940 гг. в социалистической газете «Воорёйт» («Вперед»). В 1936 г. начал печатать на страницах этой газеты короткие рассказы и фельетоны, собранные в 1940 г. в книге «50 глупостей». В период оккупации Нидерландов сотрудничал в нелегальной газете «Хет пароол» (1942–1945), где работает и по сей день. Под псевдонимом Кронкел он публикует здесь свои иронические, иногда грустные рассказы, принесшие ему всенародную известность.
