Так мы и поступили. Она распустила волосы, я захватил их в кулак, сделал вид, будто тащу ее за собой, и, разыгрывая эту немую сценку (она — горестно поникнув головою, я — самодовольный, торжествующий), мы вышли из дому.

Стало гораздо тише, не только потому, что многие рейссенцы уже покинули город, но и потому, что количество других существ значительно уменьшилось. Диковинных животных, которые утром были столь многочисленны, почти совсем не осталось. Вполне возможно, что Страшный суд был назначен на этот день не по всей Земле и что мы встретились здесь со странствующим воинством.

До цели мы дошли быстро, почти незамеченными. Иногда я ласкал ее, обнаружив, что чудовища мучили женщин интимными прикосновениями своих отвратительных тел.

Один раз мы здорово напугались. Было это на Смиттенэнде, где дорога шла вверх. Два черта, решив, что она слишком сильно сопротивляется, захотели мне немножко помочь. Жестом, означавшим «Оставьте, я и без вас управлюсь», я охладил их пыл. При этом на лбу у меня выступил холодный пот.

На площади Схилд было по-прежнему оживленно, словно перед закрытием ярмарки, когда народ толпится лишь у самых интересных аттракционов.

Я довел ее до того места, где дорога на небо прикасалась к мостовой, незаметно разжал кулак, в нужный момент моя рука скользнула вниз по волосам, я отвернулся и скрылся в толпе.

Когда я снова поднял голову, чтобы взглянуть на нее, она уже успела подняться довольно высоко. Без помех она шла, летела ввысь, только раз она оглянулась в мою сторону, и в эти полсекунды лицо ее выразило всю полноту любви и благодарности. Я смотрел ей вслед до тех пор, пока мог различить ее среди других.

Операция удалась. С чувством глубокого удовлетворения я снова уселся на ступеньки городской ратуши, усталый душой и телом. У меня не было никакого желания совершать что-нибудь еще, я был доволен тем, что сделал, доволен самим собой и некоторое время наслаждался самоуважением и одобрительным шелестом высоких каштанов.

Однако я тотчас забыл об этом, когда понял, что день Страшного суда близится к концу. Поток рейссенцев редел, все больше ангелов и чертей покидало Землю. Пора было вновь подумать о собственной безопасности, неразумно сидеть на виду в одиночку. Конечно, какой-то черт должен оставаться последним, только это особое положение я предпочел бы не афишировать. Я еще немного подождал, но, когда заметил, что адские врата вот-вот закроются, а несколько ангелов на лету сворачивают полотняную дорогу в небо, я подумал, что пора смываться. Незаметно скользнул я в узкий проход между городской школой и старым домом Де Плессе, вышел на площадку для игр и скрылся в одной из кабин уборной, предназначенной для школьников. Здесь меня не найдут. Я запер дверь на крючок.

Все тише и тише становилось на Земле — одинокий возглас, шум крыльев в воздухе.

Поскольку опасность вроде бы миновала, я впервые начал сознавать, в каком положении очутился. И чего я в конце концов добился своими хитростями!

Выходит, я останусь один на необитаемой Земле, как взбунтовавшийся моряк, выброшенный на необитаемый остров с небольшим запасом провианта. Я стал бессмертным, я могу считать Землю собственной квартирой, ковчегом, на котором я веками буду бороздить вселенную. Но уцелеет ли Земля? Не погибнет ли она скоро, быть может, сию же минуту, не утонет ли, не развалится ли, не сгорит ли, не растворится ли, не испарится ли? И что будет тогда со мной? Буду летать в безвоздушном пространстве автономным небесным телом, человеком-метеоритом? Парить невесомым, словно в ванне? Но вечно одиноким — ни животных, ни предметов рядом. Разве не лучше было попасть в ад, где хотя бы существует общество, коллективное страдание?

Дышать в уборной становилось с каждой минутой труднее, и я вышел наружу, на свежий воздух.

Рейссен обезлюдел, нигде никого не осталось.

Воробьи прыгали по улице, животный мир ничуть не пострадал. Никаких сверхъестественных явлений, обычное вечернее небо. Ни малейших признаков других перемен на Земле.

Значит, опять все готово для нового зарождения жизни, для нового человеческого рода, в крайнем случае для нового отряда приматов, чтобы развитие повторилось? Меня часто удивляло, почему именно мы, люди, являемся носителями культуры, почему не насекомые, которые из-за своих небольших размеров должны гораздо сильнее нас отзываться на впечатления этого мира.

А мне суждено скитаться среди этой новой жизни пережитком неведомого прошлого? Вечным жидом? Или агностиком, каким я был до сих пор? Нет, агностиком я больше не был. Скажем, христианином. Вечным христианином?

С такими мыслями я брел по Большой улице. Такой знакомой, но теперь такой чужой. Вот и мой дом. Мой дом? Все дома теперь мои. Я могу войти в любой дом и облазить его снизу доверху, могу даже поехать на велосипеде в любую европейскую столицу и прочесть в правительственных канцеляриях самые секретные дела и документы. Но для кого? Зачем? Разоблачения теперь бессмысленны, каждому уже вынесен приговор.

Все на свете стало моим — Государственный музей, Лувр, Нормандия, алмазные копи Южной Африки, египетские пирамиды. Я стал королем, императором, властелином мира. Никогда еще обладание земными вещами не казалось мне столь иллюзорным, как теперь, когда я обладал всем.

Что мне, собственно говоря, теперь делать? Есть и спать мне уже не нужно. Чего-то добиваться? Все и так к моим услугам. Наслаждаться природой, книгами? Все время копить наслаждения, никогда не имея возможности поделиться ими с другими, — разве можно назвать это наслаждением?

Овладевшее мной уныние немного развеялось при мысли, сулившей хоть какое-то занятие. В Народном парке был вольер с красивыми птицами, золотыми фазанами, цесарками. Их надо было накормить и выпустить на волю. В ближайшие дни намечалось широкое поле деятельности: выпустить из клеток зябликов и канареек, сначала в Рейссене, потом в Энтере, Бирдене, Холтене.

Но сделать этого я не успел.

По дороге к Народному парку, в конце улицы Хангерад, я вдруг с изумлением услыхал жалобный стон. Осторожно подошел поближе и увидел ангелов. Трое, видимо в полном изнеможении, сидели на крестьянской повозке, двое других выходили из дома, где они, должно быть, что-то искали.

— И здесь не нашли? — спросил один из сидевших.

Печальный жест был ему ответом. Я подумал, что они систематически обследуют все дома, и решил спокойно продолжать свой путь, от ангелов я не ждал никаких неприятностей.

Заметив меня, они начали оживленно совещаться. Отдельные громкие возгласы мне удалось разобрать:

— Не делай этого!

— Ты не смеешь!

— А я все-таки попробую!

Самый старший из ангелов внезапно отделился от группы, подошел ко мне и учтиво сказал:

— Разрешите спросить, не встретился ли вам тут случайно кто-либо из людей?

— Нет, по-моему, людей тут не осталось, я не встретил ни единого человека.

Мои слова, по-видимому, привели ангелов в отчаяние, двое подняли к небу умоляющие лица, остальные сидели молчаливые, поникшие, плечи их вздрагивали, что было заметно по трепетанию больших белых крыльев.

Отчаяние этих прелестных существ глубоко меня тронуло. Они, наверное, испытывали серьезные затруднения, если один из них унизился до обращения ко мне, чего я ни разу не видел за весь Судный день.

Я направился к ангелам и осведомился самым любезным тоном:

— Возможно, я сумею вам помочь, вы кого-то ищете?

Самый старший воскликнул, сдерживая слезы:

— У нас особое задание, мы ищем Белькампо!

О таком исходе я не смел и мечтать. С радостным «Да вот же он!» я сбросил маску и в тот же миг очутился в окружении пяти ликующих ангелов.

Под светлую мелодию пятиголосного хорала меня подхватили нежные, чистые руки, и мерные взмахи крыльев повлекли меня в небеса.

Симон Кармиггелт

Перевод С. Белокриницкой