- С самым большим – чем? – весело переспросили из аудитории.

- Да-да, господа, вы нисколько не ошибаетесь, – продолжал рассказчик, – именно об этой штуке и идёт речь. По местным обычаям, после смерти короля женщины острова выбирают ему преемника. Нужно сказать, что меня Бог статью не обидел, и я решился спросить, а не позволяют ли обычаи каким-то образом оспорить королевский титул? Танега рассмеялся и говорит: пожалуйста, извольте, коли не шутите. Было бы сказано! Ближе к ночи я взял шлюпку и тайно отправился на остров. Le rite s'est trouvé pas trop agréable^[30]: Мы с королём стояли обнажённые в свете факелов, а островитянки подходили, смотрели, щупали и выражали своё мнение. Во время этого действа отметил я одну особенность: чем моложе женщины, тем меньше времени они тратили на изучение нашей анатомии, между тем как старшие проявляли больший интерес. Две старых ведьмы вообще так вошли в раж, что минут двадцать от нас не отходили, а потом как давай тягать друг друга за космы: видимо, не сошлись во мнении. Совершенно непонятная мужскому уму особенность, не правда ли, господа?

Ответом был единодушный смех присутствующих. Максим Крыжановский смеялся громче всех. Его здорово зацепила искромётная история, в которой причудливо переплетались правда и вымысел.

- Так вот, да будет вам известно, что абсолютным победителем соревнования признали вашего покорного слугу, – искренне убеждал собравшихся Американец, – собственно, это с самого начала было понятно. Танега сник ещё тогда, когда я только скинул панталоны. Мог бы и без боя признать поражение: женщин ведь в таких делах ещё никому одурачить не удавалось. А он, убогий, непонятно на что надеялся. Вот так я стал королём дикого острова Нука-Гива. Тут же выяснилось, что к королевскому титулу полагаются немалые привилегии. Во-первых, на тело предстояло нанести особые почётные татуировки, а во вторых, что вполне понятно, никто на острове не имел права ослушаться королевских указаний. Представляете – никто! Ни один мужчина, ни одна женщина…

- И сколько же местных красавиц удостоились чести? – дурным голосом спросил некоторое время назад пробудившийся Жерве.

- Ах, сударь, двадцать, – последовал «скромный» ответ, на что Жерве недоверчиво цыкнул.

Толстой сделал эффектную паузу и продолжил:

- Но это за два дня… Когда же нужда в женском обществе меня оставила, стал я думать, как использовать своё королевское положение в соревновании с Крузенштерном. И, таки-придумал! Вернувшись на «Надежду», я стал вести себя скромнее обычного. О приключившемся на острове, конечно, молчал. Когда же спрашивали о татуировках, что теперь покрывали всё моё тело, неизменно отвечал, что это просто для красоты и экзотики. Но вот, на наш корабль снова пожаловал Танега Кеттонове. Следуя моим указаниям, он продолжал изображать из себя королевскую особу. Крузенштерн же, ничего не подозревая, в этот раз был особенно любезен с дикарём. Как только он не расшаркивался, каких поклонов не отвешивал, каких заверений в дружбе не высказывал! Вдоволь насмотревшись на эту картину, ваш покорный слуга решил, что настал его черёд появиться на сцене. Тотчас я вышел и подал команду: «Танега! К ноге!» Бывший король немедленно встал на четвереньки, приблизился ко мне и стал вилять задом на манер собаки, которую подозвал хозяин. Да так искусно, что стало понятно: в нём погиб великий комедиант. А я взял трость, бросил её за борт и крикнул: «Пиль, апорт»! Туземец ринулся в воду, достал трость и, держа в зубах, принёс мне. За это я потрепал его по щеке и наградил куском сухаря. Можете представить себе физиономию нашего дражайшего капитана, который перед этим спектаклем выражал человеку-собаке всяческое почтение, причём на глазах у подчинённых!

- Так вот за какую проделку вас, граф, высадили на необитаемом острове! – сквозь громогласный хохот честной компании решительно пробился доселе молчавший пожилой подполковник-артиллерист.

- Нет, не за эту, – ответил Толстой, пустив в потолок пару колец дыма. – Да, к тому же, не высадили, а бессовестно обманули и бросили… Позвольте, а откуда вам вообще известно о том, что меня куда-то высаживали?

Артиллерийский подполковник ответил смиренно:

- Фамилия моя – Беллинсгаузен, может, слыхали? Родственник мой вместе с вами плавал на «Надежде» мичманом. От него и наслышан про ваши художества.

- А, Фаддей^[31]! Мы с ним были весьма дружны одно время. Но он оказался более привязан к Крузенштерну, нежели ко мне.

- Неужели, Фёдор, ты сотворил нечто более каверзное, чем выходка с дикарями? - хихикнул Вернер.

- Да нет, знаешь ли, сотворил я всего лишь сущую безделицу. И то – в ответ на дурное поведение Крузенштерна. Он ведь, вместо того, чтобы оценить шутку с Танегой и от души над ней посмеяться, стал мелочно и неуклюже мне мстить. То, используя своё положение, безо всякого повода накажет гауптвахтой, то не разрешит сойти на берег в очередном порту, как это произошло в Бразилии.

- А что же ваш непосредственный начальник, граф Резанов - почему он никак не вмешался и не прекратил распрю? – заинтересованно спросил Крыжановский.

Толстой внимательно посмотрел на Максима и стал объяснять:

- Резанов – сущий мизерабль. Совершенно устранился от событий. Почти не покидал каюты. И это несмотря на то, что имел на руках высочайший указ, каковым предписывалось именно ему осуществлять всё руководство кругосветной экспедицией. Иногда только выйдет на люди и давай раздавать глупые распоряжения. Крузенштерна это бесило пуще, нежели мои кунштюки. В конце концов, он так насел на Резанова, что тот попросту стал бояться капитана, никак ему не переча. Последний же полностью узурпировал власть.

Толстой допил свой пунш, помолчал некоторое время, как бы вспоминая былое, а потом вернулся к повествованию:

- Ну, так вот, на «Надежде» с нами плыла обезьяна - самка породы орангутанг, принадлежавшая Крузенштерну. Весёлое, право, существо - не чета хозяину. А уж как была переимчива! Бывало, утащит мою трубку и давай меня же копировать. Как я набиваю табак, как чиркаю огнивом, как пускаю дым. Ну, просто умора! Должен сказать, что мы сильно привязались друг к другу. Раз взял я чистый лист бумаги и начал писать. Обезьяна долго наблюдала, а потом захотела попробовать того же. И стала криками и жестами требовать перо. Я отвёл её в каюту хозяина, когда тот был в отсутствии и дал письменные принадлежности. Поверьте, господа, моя подружка потрудилась на славу: исписала весь шканцевый^[32] журнал и кипу прочих важных бумаг. После этой невинной шалости Крузенштерн совершенно взбесился и приказал нас обоих сплавить на «Неву», к Лисянскому. И как только догадался, чьих это рук дело? С тех пор мы с Наташкой, так я назвал славное животное, стали неразлучны до самой её кончины. А Лисянский, видимо, по наущению Крузенштерна, когда однажды пристали к безлюдному берегу, коварно предложил прогуляться, а сам, как только я покинул борт, быстренько поднял паруса и был таков. Мне оставалось лишь помахать вослед шляпой. Так мы с Наташкой оказались одни-одинёшеньки на заброшенном острове в Русской Америке, где нам было уготовано множество невероятных приключений. Но об этом расскажу как-нибудь в другой раз. А сейчас позвольте закончить. Глотка пересохла, а чаша пуста. К тому же, как вы помните, господа, меня преследует неистребимое желание сообразить банк. Думаю, теперь никто не станет возражать, – Толстой потянулся к отложенной на время колоде карт, а другие присутствующие стали живо обсуждать услышанное…

- Постойте, граф, только один вопрос! – подал голос Александр Жерве, который в процессе повествования то просыпался, то снова засыпал. – Смотрите, что получается: боевой опыт у нас с вами примерно одинаковый, ведь оба при Бородине получили ранения в ногу, оба, не вылечившись до конца, поспешили вернуться в армию, но у меня нет вашего опыта по женской части, вот и интересуюсь одной вещью.

- Какой же? – доброжелательно спросил Американец.