В ответ Американец выкинул одну из тех штук, за какие молвою был наречён человеком диким и туземным: посреди мёртвого и поруганного города раздался громкий молодой хохот.

Глава 9

Явление зверя

1 (13) октября 1812 г.

Москва.

Возвращение в уцелевшие кварталы показало, что там теперь не безлюдно. Проснувшиеся французы заполонили улицы и сновали по своим делам.

Максим и Фёдор особо не таились. Правда, полковник счёл возможным выразить некоторую опаску относительно того, что, Анри Бейль мог поднять тревогу. Но Толстой лучился безмятежностью. По мнению графа выходило, что несчастный интендант настолько удручён духовными и телесными страданиями, что ему не до того.

У ворот Голицынской больницы бросилась в глаза роскошная крытая коляска с обгорелым верхом. Запряжённая в экипаж изголодавшаяся, полудохлая кляча благородных кровей тоже вполне соответствовала общей картине светской жизни захватчиков в мёртвой Москве.

Помня слова наблюдательного Бейля о бросающейся в глаза сытости их собственных лошадей, русские решили привязать оных за углом, подальше от клячи, чтоб не создавать опасных контрастов. Для этого пришлось пройтись пешком, но зато удалось избежать досадной встречи со знакомым лекарем – тем самым, что после дуэли пользовал раненого Франсуа. Лекарь как раз спустился по лестнице и уселся в недоеденную огнём коляску, каковая немедленно тронулась с места. Бедная лошадь из последних сил влекла экипаж – предчувствуя близкую кончину, она жалобно ржала.

- Судьба за нас! – заявил, глядя вслед, Толстой. – Теперь никто не помешает побеседовать по душам с малышом Франсуа. Если не считать, конечно, господина Кериака. Но его, как я понимаю, ты Максимус, легко отвлечёшь светской беседой.

Максим сердито поглядел на графа, но отвечать не стал: пусть, мол, себе издевается, коль ему от того легче живётся.

Внутри больничного корпуса, всюду, исключая лишь лестничные марши, вповалку лежали раненые. К удивлению компаньонов, кроме французской речи до них донеслась и русская. Была ли здесь причиной благодатная больничная атмосфера или что-то другое, но воины обеих противостоящих армий сдружились. Безрукие и безногие инвалиды более не чувствовали враждебности и не винили друг друга за причинённые в бою увечья. В общем гомоне проступали обрывки разговоров:

- Moscou n'existe plus pour nous — tout est devore par les flammes^[82].

- Жаль, никто не догадался тушить огонь молоком только что отелившейся коровы. Сие есть самое верное средство, чтоб пожар не перекинулся на соседние постройки.

- Брехня! Следовало бросить в полымя камень яхонт, Это бы всё погасило. Сам же камень остался бы в целости…

Поиски Франсуа Белье не заняли много времени. Тот расположился в отдельной комнате, где, судя по обстановке, до нашествия, помещались больничные прачки. Теперь же сюда втащили койку. На ней и сидел забинтованный драгун: в одном сапоге, стеная от боли, он пытался натянуть второй.

Первым делом Толстой быстро прошёл в противоположный конец прачечной, где приметил ещё одну дверь, приоткрыл её, убедился, что там всего лишь кладовка, наполненная грязным бельём, и с лучезарной улыбкой обернулся к раненому. Максим тем временем опёрся спиной о косяк, перекрывая единственный выход, и скрестил руки на груди.

- О, как это любезно господа, что вы не оставляете меня перед столь важным шагом, – вскричал Белье гнусавым голосом, не прекращая при том борьбу с непослушным сапогом. – Но позвольте заверить, что я чувствую в себе достаточно сил, и уже почти собрался…

- Знаем, знаем, – ласково промурлыкал Толстой. – Вы, друг мой, несомненно доказали что обладаете могучей силой воли. Но необходимо убедиться в том, что телесные муки не затронули ваш разум…Таков приказ генерала. Поэтому прошу повторить всё, что надлежит делать. И оставьте, наконец, в покое злосчастный сапог.

«Что за кунштюк затеял Американец?» – недоумённо подумал Максим. – Не антимонии разводить надо, а отнять у болвана карту – и дело с концом».

- Извольте же! – Белье закрыл глаз, и стал заученно излагать:

- Подойти к калитке, ответить на тайный знак стража, предать себя в руки Ордена…

- Вот видите, Франсуа, как вы беспечны, – перебил Толстой, – только представьте реакцию стража, если случайно ошибётесь с ответом.

- Я не ошибусь, – заверил Белье и сотворил в воздухе следующее: вытянул вперёд руку, словно отодвигая от себя преграду, а затем коснулся тыльной стороной ладони того места, где под бинтами угадывался лоб.

- Хорошо, продолжайте, – не прекращал мучить раненого Американец.

- Когда члены капитула станут задавать вопросы, я должен буду говорить истинную правду, и ничего кроме правды. И так до тех пор, пока мне не позволят узреть свет свободы, и из неофитов я не перейду в полноправные эзотерики, – ответ Франсуа закончил умильным жестом – сложил руки молитвенной лодочкой.

- И последнее! Нам нужно удостовериться в том, что вы действительно готовы полностью вверить себя в руки Ордена, – с этими словами Толстой взял из груды белья несколько полотенец, связал из них подобие верёвки и подступил к Франсуа, который успел снова заняться сапогом.

- Что это значит! – оторопел Белье. – Вы… вы не…, – он метнулся к своей шпаге, но железные руки полковника Крыжановского мягко помешали такому развитию событий. Тут же ловкие пальцы Толстого запихнули в рот незадачливого неофита полотенце. Через две минуты Франсуа оказался раздет до исподнего, спеленат, подобно младенцу и водружён на кровать.

- Ага, есть! – торжествующе вскричал Американец, отбрасывая в сторону распотрошённый мундирный сюртук драгуна, и потрясая сложенной картой.

Единственной пометкой, присутствующей на карте, оказался аккуратный кружок, заключающий в себе некий небольшой участок в левом нижнем углу.

- Как же, как же! Усадьба Трубецких в Хамовниках! Сие место мне хорошо известно! – Толстой заметался по комнате, явно будучи одержим какой-то идеей.

Максим понял, что зерно подаренного им прошлой ночью пожелания «импровизировать», из которого граф взрастил большое ветвистое дерево с вычурными цветами, нынче готово вступить в новый жизненный цикл и уронить на землю тяжёлый налитой плод. Это и произошло.

- Максимус! Мне в голову пришла замечательная идея! – решительно заявил Американец. – Как тебе понравится, ежели я, скрыв лицо бинтами, отправлюсь на сборище таинственного ордена вместо нашего дорогого Белье. Посмотри, на руках все козыри: схожесть фигур, необходимые знания…

Услыхав слова графа, несчастный Франсуа стал мычать и метаться на кровати.

- …А главное – незаурядный талант, – окончание фразы Толстой произнёс гнусавым голосом, очень точно копируя Белье.

Крыжановский, однако, не высказал должного энтузиазма. Идея показалась ему абсурдной и лишённой малейшей надежды на успех. Но Толстой совершенно не желал воспринимать разумных доводов и стоял на своём:

- Помилуй, Максим, у нас ведь с тобой дуэль, а не военная операция! Следовательно, нет никакой необходимости действовать сообща. Пусть каждый поступает сообразно собственному замыслу. А там поглядим, на чьей стороне фортуна!

Крыжановский понял, что дальнейшие споры и препирательства бессмысленны. Кроме того, совершенно разъяснился вопрос: за что именно Толстого в своё время изгнали из гвардии? Вот за эти самые необузданность и неспособность к совместным действиям.

Диспозиция получилась совершенно немудрёная: Американец, надев личину Белье-младшего, к одиннадцати часам дня открыто отправится на сборище ордена в усадьбу Трубецких. Максим же, проберётся туда тайно. А далее оба, действуя по обстановке, станут искать Понятовского.

Времени почти не оставалось, поэтому компаньоны рьяно взялись за дело. Для начала, сняли с Франсуа бинты, которые Крыжановский тут же стал очень аккуратно наматывать на голову Толстого, стараясь сделать так, чтоб кровавое пятно на каждом последующем витке совпадало с таким же пятном на витке предыдущем. Когда «осиное гнездо» полностью перекочевало на «свежую» голову, а её владелец надел на себя французский мундир и принялся сражаться с непослушным сапогом, точно так же, как это недавно делал Франсуа, Максиму на миг показалось, что графа вдруг не стало, а на его месте очутился Белье-младший. Эффект подкреплялся тем, что настоящий Белье, лишённый повязок, совершенно не ассоциировался с собою прежним.