Письмо к нему лежит у тебя в кармане. Тебе как-то неловко. Ты словно пытаешься сказать ему то, что не требует слов, сказать человеку, который, возможно, вовсе не сможет это прочесть. Но есть вероятность, что это будет походить на надписи на стенах башни: сами по себе слова не важны, важно то, что ты пытаешься ими передать. Может, самое важное – это выплеснуть их на страницу, чтобы укрепить их у себя в сознании.

И ты в тысячный раз мучительно задумываешься о том, что, возможно, не до конца продумала свои действия. У тебя есть выбор. Можешь оставить все, как есть, как было прежде. Или… ты все же сделаешь это, и ненадолго вырвешься из тьмы, из молчания, и окажешься на дороге, по которой нельзя вернуться назад. Даже если ты выживешь.

Ты уже говорила обо всем этом Грейс, сказала ей все, что должна была сказать, чтобы та не сомневалась: все будет в порядке. И говорила все это любя, желая успокоить ее, вселить уверенность. Поддержать морально. И ты почти поверила, что она тебе поверила, ради твоего спокойствия и блага. Когда я вернусь. Когда мы решим эту проблему. Когда мы…

В кабинет заглядывает бледная любопытная физиономия, голова слегка склонена набок. Это Уитби, из кармана рубашки высовывается мышь – розоватые, почти прозрачные ушки, круглые черные глазки, крохотные лапки, похожие на человеческие ладошки.

Ты вдруг чувствуешь себя старой и безнадежно усталой, и все начинает казаться таким далеким – кресло, дверь за ним, дальше коридор, и Уитби, и каньон, зияющий где-то за многие мили отсюда. И ты тихо всхлипываешь, потом втягиваешь ртом воздух, пытаешься успокоиться. Даже покачиваешься от охватившего тебя на секунду отчаяния среди этой никому не нужной груды бумаг. И все равно знаешь: внутри у тебя есть стержень и он не должен сломаться.

– Помоги мне встать, Уитби, – говоришь ты, и он помогает. Этот маленький человечек сильнее, чем кажется на вид, он удерживает тебя, хоть ты и навалилась на него всем весом.

Ты стоишь, слегка покачиваясь, смотришь ему прямо в глаза. Уитби должен оставаться здесь до конца, пусть даже все пойдет прахом. Пусть даже распадется сам Уитби, потому что ни один человек не вынес бы того, что он видел, чему стал свидетелем, просто не смог бы жить с этим дальше на протяжении многих месяцев и лет. Но тебе придется попросить его об этом. У тебя нет другого выбора. Грейс станет руководителем агентства. Уитби должен стать его летописцем, его свидетелем.

– Ты должен записывать все свои наблюдения, все, что видишь. Это очень важно.

Ты слышишь шум прибоя в ушах. Ты видишь маяк. Слова на стене башни.

Уитби молчит, просто смотрит на тебя большими глазами. Но слов не надо. Достаточно того, что он просто стоит, пускай молча, но рядом с тобой.

Ты делаешь первые шаги к двери и чувствуешь, как на спину тебе давит груз твоего решения, твоей ответственности. Но ты стараешься не обращать внимания. Смотришь на тени, выходишь в коридор. Уже очень поздно. Флуоресцентные лампы светят тускло, но то ли от них, то ли от вентиляторов исходит тепло с неприятным запахом, проносится у тебя над головой, точно шепот. Неисправимая реальность.

Ночь охладит тебе голову, на улице наверняка пахнет жимолостью, и к этому аромату примешивается полузабытый запах, вернее, намек на запах морской соли; и кажется, что до цели рукой подать, предстоит такой знакомый путь под ясным серебряным полумесяцем, потом – через темноту, в которой вырисовываются очертания разрушенных зданий. Путешествие вместе с остальными членами двенадцатой экспедиции.

На границе вы входите в белые палатки контрольно-пропускного пункта Южного предела, и лингвиста, разведчика и антрополога разводят по отдельным помещениям, где они должны пройти последний этап обеззараживания и гипнотической обработки. Все это проводят медики в защитных белых костюмах, процесс почти полностью автоматизирован и предназначен для защиты самих членов экспедиции, а не Зоны Икс. Скоро ты окажешься у самой границы и пройдешь к ней со всем достоинством и грацией, насколько позволяет твоя высокая, крупная фигура. Пройдешь на свет и сияние, исходящие от огромной двери.

Ты наблюдаешь за всеми ними на мониторах. Все, кроме лингвиста, вроде бы спокойны, движения расслабленные, безо всяких признаков нервозности. А вот лингвиста с головы до ног сотрясает дрожь. Лингвист слишком часто моргает. Губы шевелятся, но она не произносит ни слова.

Технический сотрудник поглядывает на тебя.

– Позвольте мне пройти к ней, – говоришь ты.

– Но тогда нам придется обрабатывать вас заново.

– Ничего страшного. – И действительно, ничего страшного. Решимости тебе хватает на двоих. По крайней мере, на какое-то время.

Медленно и осторожно ты присаживаешься напротив лингвиста. Ты пытаешься прогнать воспоминания о своем первом путешествии через границу, о том, как оно отразилось на Уитби, и видишь сейчас перед собой лицо Уитби, а не Саула, и не твоей матери. Велика цена. Сколько человеческих потерь за эти годы, сколько оборвавшихся и искалеченных жизней, сколько горя. Сколько искажений и интриг. Сколько лжи, и все ради чего? Лаури, не способный видеть в этом иронию, поучал тебя в своей штаб-квартире: «Лишь определив дисфункцию и заболевание внутри системы, мы сможем начать выстраивать адекватный ответ, чья логика позволит устранить проблемы».

Лингвиста еще в самом начале посадили на психотропные средства. Затем ей сделали операцию, привели в порядок, снова сломали, потом устроили ей промывание мозгов, пичкали ложной информацией, чтобы убить в ней инстинкт самосохранения, потом собрали заново, и обо всем этом она так или иначе знала, на все пошла добровольно. Лаури нашел в ней некий суррогат Глории – похожее прошлое, семья, погибшая в Зоне Икс тридцать лет назад, насмешка над тобой, оскорбительная угроза. И, как считает сам Лаури, высшее творение его мастерства. Его тайное оружие, настолько тайное и обоюдоострое, что сейчас эта несчастная распадается прямо у тебя на глазах. Повторяется история с психологом из последней, одиннадцатой экспедиции, только в несколько ином контексте.

На лице отражается целая гамма чувств и импульсов, губы дергаются, рот приоткрыт, точно она хочет что-то сказать, но не знает что. Глаза прищурены, словно она ожидает удара и старается не встречаться с тобой взглядом. Она напугана, она страдает от одиночества. Она чувствует, что ее предали – еще до того, как она ступила в Зону Икс.

Ты все еще можешь использовать ее в экспедиции, можешь найти тысячу способов развернуть ее в нужном направлении, пусть даже она серьезно повреждена. Можешь скормить ее тому, что ждет вас внутри топографической аномалии. Скормить Зоне Икс, чтобы воздействовать на других членов экспедиции. Но тебе не нужны подобные отвлекающие маневры. Только ты. Только биолог. Твой план, основанный на догадках, исполняемый на ощупь.

Ты наклоняешься к ней, берешь ее руки в свои. Ты не собираешься спрашивать, хочет ли она идти туда, готова ли, сможет ли. Ты не собираешься приказывать ей идти. А к тому времени, когда обо всем узнает Лаури, будет уже слишком поздно.

Она смотрит на тебя с вымученной улыбкой.

– Ты можешь остаться, – говоришь ты ей. – Можешь уйти домой. И все будет в порядке, все будет хорошо.

Едва заслышав эти слова, лингвист резко отодвигается, потом уплывает куда-то в темноту вместе со столом, стулом и комнатой, словно это были лишь декорации. А ты снова летишь над Зоной Икс, проплываешь над тростниковыми зарослями, спускаешься прямо к пляжу, на который накатывает прибой. Ветер и солнце, и воздух такой теплый.

Допрос завершен. Зона Икс разделалась с тобой, забрала у тебя все до последней мелочи, и в этом ты находишь странное умиротворение. Рюкзак. Останки тела. Твой пистолет, брошенный в волну, и твое письмо Саулу, смятое в комок, подпрыгивая, катится по песку к сухим водорослям.

Ты все еще здесь, задерживаешься на мгновение, чтобы бросить прощальный взгляд на море, на маяк, на весь этот невыносимо яркий и прекрасный мир.