И вот теперь, когда Михаил Георгиевич высказал свою безумную идею отказаться от вековечной практики женитьбы Романовых на немецких принцессах, да и вообще от сословных ограничений в матримониальных отношениях, она отчаянно пыталась отговорить его от этого. Самым ужасным было то, что цесаревич действительно был способен сломать двухсотлетнюю традицию, поставив легитимность и сакральность русской монархии под вопрос. Смерть старого императора была вопросом двух-трех лет, а уж дальше Мишель, показавший уже свою волю и страсть к преобразованиям, повторил бы все кощунства Петра, ломая страну через колено...

--   Поймите же, Sophie, -- вещал наследник. -- Дело даже не том, что эти принцессы отвратительно тощие и ведут себя в постели подобно доске. Вопрос в вырождении. Близкородственное скрещивание противопоказано даже скоту -- что уж говорить о членах царствующих домов? Если где-то аристократы еще не превратились в урожденных уродов с букетом наследственных болезней, то говорить спасибо надо их конюхам и кучерам. И если матушка Екатерина Алексеевна прижила-таки сына от богатырей Орловых, а не от полоумного голштинца, -- спасибо ей скажу первым именно я. Не нужно возмущаться и гримасничать: монархия, может, и свята, однако среди монархов святых куда меньше, чем среди их подданных. По Европе сегодня гуляет гемофилия. Вы знаете, что такое гемофилия, Sophie? Она прикончит любую династию быстрее батальона анархистов с бомбами. И вы предлагаете мне играть в кости на будущее своих детей? Нет уж, спасибо.

А что касается традиций -- отчего бы не вспомнить допетровские смотры невест? Вот вам хороший обычай родом из православного Царьграда. Мне наплевать на генеалогическое древо будущей невесты, если она не способна пройти заурядный медицинский осмотр...

Госпожа Аделинг, разумеется, догадывалась, что цесаревич ее поддразнивает. Однако... С такой же точно улыбкой он доказывал адмиралу Фрэзеру в Чанаккале благотворность новой мировой войны для здоровья белой расы. Чем развитее и культурнее цивилизация -- тем обильнее должно быть кровопускание. Первая мировая уничтожила миллионы, жертвами второй мировой станут десятки миллионов, ну а в третьей погибнут уже сотни миллионов человек. И чем дальше -- тем сильнее фаворитка убеждалась в том, что это был вовсе не блеф.

--   Разрэшите, Ваше Высочество? -- фраза, произнесенная с характерным акцентом, прервала пустопорожнюю дискуссию. Впрочем, обладатель акцента не дожидался разрешения, в доли секунды проникнув в опочивальню и аккуратно закрыв за собой дверь. Совершенно непримечательный внешне человечек. Голубой мундир жандармского полковника, пенсне, лысина, совиное выражение лица, коричневая папка в руках.

--   А, Лаврэнтий, -- цесаревич произнес имя полковника с тем же акцентом. -- Ты уже зашел, но все равно разрешаю. Что пишут из Питера господа физики?

Госпожа Аделинг не стала, разумеется визжать и неловко прикрываться. С неудовольствием поежившись, словно от неожиданного сквозняка, она встала, неторопливо надела пеньюар, вопросительно взглянула на Михаила, прочла в его глазах позволение остаться и снова устроилась на кровати.

--   Результаты вкратце здесь, -- полковник протянул цесаревичу папку.

--   К черту подробности, -- отмахнулся цесаревич. -- У меня сегодня будет тяжелый день, не хочу перегружать мозг. Что с плутонием? Есть успехи?

--   Никак нет, Ваше Высочество, -- развел руками жандарм.

Госпожа Аделинг некогда лично присутствовала при странном знакомстве цесаревича и безвестного жандармского офицера в Сухуме, но так и не поняла, что же произошло. Когда во время церемонии представления местного начальства Михаил Георгиевич наткнулся взглядом на офицера в пенсне, неожиданно подошел к нему и спросил фамилию, а растерявшийся ротмистр ответил, что фамилия его -- Берия, наследник просто коротко хохотнул, словно услышав анекдот, смысл которого во всем мире понимал лишь он один. Но когда через пару месяцев человечек в пенсне всплыл в Петербурге в совсем другом звании и стал ближайшим помощником цесаревича -- это поразило наповал всех в его окружении. Никто понятия не имел, зачем Михаилу Георгиевичу понадобился недалекий провинциальный ротмистр, да и сам он был порядком удивлен, став начальником охраны наследника и заодно шефом одного из утопических научных проектов по разработке взрывчатки в миллион раз мощнее динамита. В столичных салонах жандарма с совиным лицом обсуждали даже более оживленно, чем очередные перестановки в Комитете Министров: смена караула в Зимнем дворце была делом ближайшего времени, и фавориты наследника становились совершенно естественным образом хозяевами империи.

--   Хорошо, тогда пробуем так, -- цесаревич сел на кровати. -- Собираем всех причастных к проекту в каком-нибудь маленьком городке на Волге. Строим научный центр за семью заборами, где все они должны будут трудиться безвылазно. И туда же -- все мыслимые удовольствия: девок, хорошую выпивку, кокаин, театр какой-нибудь небольшой устроить, что там еще ученые любят? Ах да: еще ставим жесткие сроки по результатам, и если не уложатся -- всех расстрелять. То есть расстреливать не будем, конечно, но надо, чтобы они поверили. Ядерные бомбы необходимы неотложно, пять лет -- крайний срок.

--   Ваше Высочество, -- впечатленный Лаврентий снял пенсне, проморгался, протер стекла, нацепил обратно. -- Для этого нужны другие, совсем другие полномочия. И мне, и...

--   Ваше высокоблагородие, побойтесь бога! -- в притворном ужасе перебил его цесаревич, весело подмигивая госпоже Аделинг. -- Мы не на Балканах, в конце концов, а в Петербурге табакерки и шарфы уж сто лет как вышли из моды. Впрочем, это дело завтрашнего дня. Что у нас с торжественным приемом -- все готово? Мой верный народ горит желанием поприветствовать меня как следует? А что там с террористами? Не протянут они свою кровавую лапу к моей августейшей особе?

--   Это кабинетный разговор, ваше высочество, а не... -- на пару секунд Лаврентий запнулся, -- ... опочивальный.

И в этот момент госпожу Аделинг посетило очень скверное предчувствие. Не потому что ее еще ни разу не выставляли за дверь при серьезном разговоре (разговоры особо секретные при ней цесаревич попросту не начинал). И не потому что от голубых мундиров несло мерзостью и предательством за версту. Просто -- отчетливое ощущение, что хорошим этот день не закончится, и при этом предельно ясное понимание, что повлиять она ни на что не способна. Чувство не только страшное, но и до слез обидное и досадное.

Тем не менее, Sophie сдерживала слезы до тех пор, пока одевшийся цесаревич и жандарм не закрыли за собой дверь.

-- Так, и что это у нас? -- Ясмина приложила ухо к массивной стальной плите и стукнула кулаком. -- Тоооолстая, -- внушительно заметила она.

-- Да что ты говоришь, удивительно прямо, -- саркастично отозвалась Ю. -- А мы думали -- это просто кусок жести кто-то прилепил для виду.

-- Так это вообще дверь? -- я тоже не удержалась, провела здоровой рукой по стыку между плитой и стеной. Подогнано идеально, да. А так -- несколько разочаровывающий результат. После позолоченных замков, мин-ловушек, после загадочных документов из архивов Временной администрации, в которых упоминался таинственный "объект три-полста-четыре", мы в итоге пришли к здоровенной металлической двери размером где-то два на полтора, примечательной полным отсутствием видимых запорных механизмов.

-- Дверь, да, -- отозвалась Лу, подкатывая тележку с оборудованием. -- Правда, открыть ее можно только изнутри. Что больше всего и напрягает.

Я в это время пальцем чертила на пыльной поверхности знак биологической угрозы. По инструкции, увидев малейшие признаки связи объекта с разработкой оружия массового уничтожения, нам следовало свернуть все работы и немедленно уведомить местные власти.