Мы исходили из общего постулата: человеческая культура – это, прежде всего, система разумных запретов и ограничений.

1991–1992 годы

Когда в начале 91-го мы получили статус высшего профучилища (ВПУ), нас, учреждений нового типа в стране было чуть больше восьми десятков. Популярность их, однако, росла так быстро, что уже через год число ВПУ превысило две сотни. Кто-то наверху спохватился: слово «высшие» применительно к бывшим «фазанкам» показалось чересчур претенциозным. И решено было всех подровнять и переименовать в профессиональные лицеи и колледжи. Нас тоже преобразовали в профессиональный лицей, оставив, правда, прежний правовой статус без изменений.

Наши дела шли в гору, в московских кабинетах нас, провинциалов, принимали радушно, но мы чувствовали по малозаметным признакам, что под нас кто-то копает. Пока был могучий Госпрофобр, мы твердо знали, что профтеховцев сверху поддерживает сильная рука. Но когда после распада Советского Союза начали соединять Минвуз, Минпрос и Госпрофобр, стало понятно, что между бывшими образовательными монстрами начнется грызня. Прежде всего – грызня из-за денег, потому что на горизонте забрезжил мутный рассвет «рыночных отношений».

Мы, люди, выросшие при социализме, хорошо знали одно правило, которое помогало самосохранению в самых трудных условиях: чтобы выжить – надо объединяться. Объединяться со всеми, с кем можно.

Мы начали объединяться в ассоциации. Сначала я вступил в ассоциацию профлицеев и колледжей, которую возглавил некий чиновник из Минобразования. И сразу же попал на конференцию, проходившую в подмосковном поселке Мамонтовка.

Дело было зимой. Я с трудом разыскал занесенный метровыми снегами пансионат, в котором расселили участников конференции. Что-то у организаторов не заладилось с самого начала: в номерах температура не превышала плюс 12 градусов – холодновато. Плохо было и с питанием.

Мой сосед по номеру Окоемов, директор крупного металлургического лицея из-под Магнитогорска, краснощекий спортивный мужчина, достал из пузатого портфеля поллитровку зубровки и шмат сала. Я достал палку колбасы.

– Давайте за знакомство, – предложил он и разлил напиток по стаканам.

Мы выпили, заели салом и колбасой. Вроде стало немного теплее. Разговорились. Владимир Ильич Окоемов был не новичок: в нашей системе он работал два десятка лет, хотя было ему чуть за сорок. По рассказам коллеги я понял, что его «фазаны» мало отличаются от моих.

– Я надеюсь, что преобразование моего училища в лицей подстегнет всех – и учеников, и преподавателей. Ребятам мы откроем реальный путь для получения не только рабочих профессий, но и дипломов техников. Педагоги освоят новые программы. Дело стоящее.

Мы с соседом попили еще горячего чаю и спать легли уже за полночь. Но холод все же достал. Пришлось вставать, напяливать на себя все, что было. Сон все равно не шел.

На следующий день заседания не начались, и полуголодные участники бродили по безлюдному дачному поселку, пока не догадались на электричке поехать за провизией в ближайший городок Пушкино.

Странным было это сборище и по составу участников, и по обсуждаемым проблемам. Когда работник Минобразования чиновник Нырко, он же президент ассоциации, на третий день объявил начало работы конференции, сразу стало понятно, что разговор пойдет обо всем и ни о чем. Один из докладчиков, лысый и очень толстый мужчина, с трудом взгромоздился на трибуну и представился как директор профлицея с Урала. Он рассказал, что у его лицея имеется завод по выпуску ширпотреба, на заводе есть своя вагранка, литейный и штамповочный цеха, какие-то еще. Работает 300 рабочих.

– Но главное, – сказал толстяк, – это учащиеся. Наша задача – дать им повышенные разряды.

Так, с этим понятно. Другой выступающий был из Архангельска. Он рассказывал, что у его учебного заведения профиль – лесной:

– Мы готовим рабочих-лесорубов, но по особым программам и младших инженеров для отрасли.

Ни в тот момент, ни годы спустя никто так и не узнал, что это за квалификация такая – «младший инженер». Но мода на них почему-то держалась долго.

Следующий оратор был знатный директор из Забайкалья Бородин. Позднее мы с ним сошлись близко: Николай Семенович оказался компанейским человеком, очень мудрым педагогом и хозяйственником в одном лице – такое сочетание редко встречается. Он начал рассказ о том, что его агролицей владеет землями в несколько сотен гектаров, фермами, детскими садами, училищем и филиалом сельхозинститута. Агролицей готовит не только механизаторов и техников, но интегрируется с вузом для подготовки специалистов с высшим образованием: агрономов и инженеров. Бородина слушали плохо, потом почему-то и вовсе зашумели, захлопали, и он в расстроенных чувствах сошел с трибуны, так и не закончив своей речи.

Куда я попал? – думал я. Это же сумасшедший дом. Собрались одни богачи, и каждый поет о своем.

Неужели, размышлял я, у профлицеев может был такой широкий диапазон подготовки – от рабочих до младших инженеров и выше? Нет, что-то тут не так.

Потом началась какая-то свара, в которой я ничего не понял. Зал начал шуметь и раскололся на две группировки.

Кононец, известный директор речного лицея из Ростова-на-Дону, призвал своих сторонников уйти из зала вместе с ним. Не понимая, что к чему, я последовал за ним.

1992 год

Так я попал в ряды Ассоциации профессиональных лицеев России, президентом которой был Кононец, высокий осанистый, резкий в разговоре мужчина. Из донских казаков. На одной из следующих конференций, в Ставрополе, я ближе познакомился с Николаем Александровичем и был официально принят в состав новой Ассоциации, а год спустя избран ее вице-президентом. География лицеев, членов Ассоциации, была обширна: Ростов-на-Дону, Москва, Уфа, Ставрополь, Екатеринбург, Красный Чикой (Забайкалье), Калининград, Качканар, Красноярск, С.-Петербург, Старый Оскол, Шахты, Тирасполь (Приднестровье), Липецк, Хасавьюрт, Баку (Азербайджан), Челябинск, Тюмень и т. д.

Во многих из этих мест проходили научно-практические конференции нашей Ассоциации. Уровень конференций был высокий. На каждой присутствовали высокие чины из Москвы и кто-то из именитых ученых – наши профтеховские академики Беляева, Новиков, Ткаченко. В Москве мы группировались либо вокруг профлицея Мосэнерго, где директорствовал по-прежнему Темник, либо в нашей неофициальной штаб-квартире – Институте развития профобразования (ИРПО), где директором был профессор Смирнов, либо в секции профессионального образования в Российской академии образования у академика Новикова. Участие в работе Ассоциации было для меня хорошей школой.

Но главная беда, которая преследовала профлицеи, – при общей разбросанности интересов и учебных программ, – была в том, что у нас не было своего авторитетного научно-методологического центра (он так и не смог сформироваться в течение двух десятков лет), который определил бы четкие требования к содержанию разных ступеней образования – того, что позднее получило название образовательных стандартов. Для меня при составлении интегрированных учебных планов исходными документами были действующие государственные программы профобразования по рабочим профессиям и среднего специального образования по родственным специальностям. Отступления – шаг влево, шаг вправо – от этих программ, по моим понятиям, было недопустимо. Но не все мои коллеги считали так же.

В течение двух десятилетий профлицеи работали в режиме эксперимента (пока их, в конце концов, не прихлопнули в 2008 году), и все годы некоторые экспериментаторы, в зависимости от того, кто как понимал, сочиняли собственные учебные планы, временами допуская вольности: то обрезали количество часов на общеобразовательные или общетехнические дисциплины, то уменьшали периоды практики на производстве, то дипломное проектирование неоправданно заменяли госэкзаменами. Это привело к тому, что, несмотря на очевидные достоинства учреждений нового типа, уже в конце 90-х годов федеральным министерством образования был издан ряд циркуляров, ограничивающих их возможности, а в начале 2000-х предприняты настойчивые попытки запретить им реализацию программ ссузов.