Рассказывал, что скорость у него была приличная, на фланге пробрасывал мяч мимо соперника, опускал голову и бежал. Легко уходил от одного, второго. Когда нужно было подавать, выяснялось, что поле уже закончилось, и он в песочной яме…

На моторном заводе почти до пенсии работал коленвальщиком. Параллельно на общественных началах тренировал школьную команду «Огонек». Летом я играл за нее в футбол на турнире «Кожаный мяч», а зимой в хоккей на «Золотую шайбу».

Одна из самых ярких картинок детства – мячи, которые валялись по нашей квартире. Их было очень много. Сдутые и накачанные, новенькие и латаные-перелатаные… В темноте о них обязательно кто-нибудь спотыкался.

Я помню, как отец штопал порванные мячи. Вырезал камеру, делал накладку из плотной ткани, сверху поливал ацетоном. Закаменев, она выпирала на пару сантиметров. Такой мяч служил еще долго. Правда, когда этим местом попадал в голову, было больно. Похожие истории я слышал от тех, кто играл в 50-е. Если в дождь разбухший мяч прилетал шнуровкой в лоб – сотрясение обеспечено.

Вся округа знала – на улице Панфиловцев, 25, квартира 211, всегда можно взять мяч и поиграть в футбол. Телефона у нас не было, мальчишки звонили сразу в дверь: «Дядя Гена, дайте мячик, пожалуйста». Погоняют – приносят обратно. У нас же и переодевались. Мама давала им что-то перекусить, поила чаем. Среди них даже были ребята, которых мы видели первый раз, – просто пришли с кем-то за компанию. Квартира иногда напоминала раздевалку. Вот в такой атмосфере я рос.

Отца во дворе называли дядя Гена. Или Геныч. Второй вариант мне нравился больше, я и сам в юности так к нему обращался. Он не обижался.

На тренировки со мной выходил ежедневно в любую погоду. Ни проливной дождь, ни 30-градусный мороз его не смущали. График зависел от школьного расписания.

Начиная со 2-го класса, каждые два года я учился во вторую смену. Если в первую, вставали в полседьмого, спускались во двор. Минут тридцать я наматывал круги по хоккейной коробке. Зимой – утопая в сугробах. Потом заходили в подъезд. На свой восьмой этаж я бежал наперегонки с лифтом. Опередить его было нетрудно – лифт древний, медленный. Позже заменили на более современный, но быстрее он не стал.

Гораздо сложнее было другое упражнение, которое придумал отец, – прыжки по лестнице. Пролет – 10 ступенек. Надо преодолеть за два прыжка: с места, не хватаясь за перила. Я и сейчас-то вряд ли так прыгну. А тогда, на фоне усталости, было очень тяжело. Хорошо хоть отец ограничивался несколькими этажами. До восьмого я бы точно не дотянул.

В доме до сих пор та же лестница. Приезжаю в Барнаул навестить маму, хожу по этим ступенькам и с закрытыми глазами могу определить, где скошенные грани, где ровные, острые…

Нагрузив меня с утра пораньше, отец мчался на работу, а я – на урок. Днем на автобусе с двумя пересадками ехал в динамовскую школу. Она находилась в центре, а наш район Сулима – на окраине. Сейчас с трудом представляю, как в семь лет ребенка отпускали одного через полгорода. В 80-е это считалось в порядке вещей. Вечером возвращался с тренировки – и вновь занимался с отцом во дворе.

Если была вторая смена, отец поступал хитро. Приезжал утром на завод, отмечался. Потом договаривался с дружком. Они земляки, родом из села Шелаболиха, что в 90 километрах от Барнаула. Много лет отработали в одном цехе. Отец таскал ему то банки с огурцами и помидорами, которые закатывала мама, то мешок картошки с огорода, то еще что-нибудь. Взамен была возможность отлучиться на несколько часов домой, чтоб провести со мной тренировку. Друг прикрывал.

Через проходную незаметно не проскочишь, поэтому отец перелезал через забор. Так же возвращался и работал до вечера. Как-то рассказывал – сиганул обратно с разбега, и вдруг увидел, что летит на стаю собак, которых прикармливали на территории завода. Им как раз кинули еду. Опустился возле них. От неожиданности собаки перепугались не меньше, чем отец. Цапнуть не успели – он быстро скрылся в цехе.

Честно, отцовских вылазок ждал с содроганием. В панельном доме было прекрасно слышно, как поднимается лифт. Я лежал в полудреме и думал с мольбой – только бы не на восьмой! Если доходил до нашего этажа и двери лифта с шумом распахивались, оставалась крошечная надежда, что это кто-то из соседей. Дальше в замке поворачивался ключ. Звук – как топором по сердцу. Понимал – пора!

Отец заглядывал в комнату, брал сетку мячей:

– Подъем! Завтракать – и на тренировку!

На голодный желудок никогда не гнал. Я шел на кухню, видел записку мамы: «Алеша, суп в холодильнике. Картошка с мясом на плите. Винегрет на столе».

Вообще-то сегодня любой спортсмен знает – есть нужно за несколько часов до тренировки. Я же начинал пробежку, когда еда еще стояла в горле. Первые минут пятнадцать колол бок. Я плакал. Отец, поворчав, давал паузу.

В то время меня часто душили слезы. Одно дело – играть в футбол в свое удовольствие. Совсем другое – когда ты с первого класса поставлен в жесткие рамки. Изо дня в день под присмотром отца выполняешь специальные упражнения. Рутина угнетала больше, чем любой кросс по сугробам.

Плюс в такие минуты отец становился диктатором. Он не просил, не требовал – заставлял! Иногда пинок под зад и – побежал! Вот и вся мотивация. Наверное, поэтому с детства я воспринимал его в первую очередь как тренера, а не как отца. Крен в наших отношениях сохранялся очень долго. Не уверен, что для ребенка это хорошо.

В отличие от брата, мне еще повезло. Он-то – старше, отец сильнее его гонял, экспериментировал на нем. Не знаю, как реагировал Женя, плакал или нет, мы ни разу об этом не говорили. Все отмечали, что ко мне отец относился помягче. Что не спасало от слез и обид. Думал: «Как же можно так относиться к родному сыну?!»

Я очень благодарен отцу за то, что дал мне дорогу в жизнь. Но заплатил за это высокую цену – родительским теплом.

Футбольного образования у него не было, работал с нами не по науке, а по наитию. Брал энтузиазмом, страстью, напором. Его заслуга не в том, что научил мяч останавливать или дриблингу. Для этого существует ДЮСШ.

Самое главное – он сформировал характер, способность работать через не могу. Несгибаемость, ответственность, стабильность – я играл именно на этом фундаменте, который заложил отец. Позже на собственном опыте убедился – у любого тренера в цене игроки, на которых всегда можно положиться. Если футболист менее талантливый, но держит планку, на поле будет выходить он, а не тот, кто яркие матчи чередует с провальными. Со мной такого практически не случалось. Стабильным был игроком.

Я реалист – по футбольным данным объективно не дотягивал до высокого уровня. Многие игроки техничнее, мощнее, быстрее. Потолок у каждого свой. У Месси и Криштиану Роналду, если брать сталинские дома, – метров пять. У меня – «хрущевка», два тридцать.

Допрыгнуть до потолка – уже достижение. Удержаться на нем дано единицам. Мне удалось, я завис на время в воздухе, словно Майкл Джордан, пускай мой потолок и ограничен «хрущевкой». Так что в футболе реализовал себя полностью.

Есть момент, который меня забавляет. Порой на улице узнают – и начинают нахваливать: «Ой, Алексей…» Что-то говорят о голах, красивых комбинациях. Утонченной игре. Сразу понимаю – слова не по адресу. Человек просто хочет польстить. Внутренне улыбаюсь. Все это можно сказать Мостовому, Аленичеву, Титову, Лоськову. Вот они – забивали и отдавали. А для меня лучшая оценка, когда слышу: «Вы, Алексей, бились из последних сил, проявили самоотверженность, характер…» Это действительно про меня.

Я играл за счет характера, силы воли, желания взлететь выше головы. Мне всегда хочется большего! Я вечно недоволен собой! Качество, которое сопровождает меня всю жизнь. Даже сейчас, когда футбольная карьера позади. Мужчина все время должен стремиться к чему-то новому и сложному. Это не перерастает в самоедство. Наоборот, дает возможность развиваться, двигаться вперед.

Валентина Тимофеевна Яшина, жена Льва Ивановича, рассказывала мне, что он ночью после матча ворочался, вздыхал: «Валя, я не вышел на перехват, не подстраховал». Она успокаивала – да перестань, сколько ты выручал, команда выиграла. А Яшин: «Нет, тут я мог лучше сыграть…»