Я замолчал, вспомнив встречи с детективом, которого нанял с целью найти близких по линии отца. Промелькнула мысль, что, возможно, следовало бы попытаться продолжить поиски.
– Но наверняка были в вашем детстве и какие-то светлые моменты? – журналистка попробовала подойти к начатой теме под другим ракурсом.
Я встрепенулся, радуясь возможности воскресить в памяти минуты детских восторгов:
– Конечно! Я обожал сидеть за рулем автомобилей, ремонтом которых занимался отец. Отполированная поверхность руля, запах салона – что еще нужно мальчишке для счастья? А как замирало сердце и еще где-то в районе желудка, когда отец подкидывал меня сильными руками высоко вверх, я делал вдох и выдыхал, только когда возвращался в широкие ладони отца. Когда он был дома, на меня проливалась лавина отцовской любви! Он меня щекотал, целовал пятки, мы с ним бросались невидимыми снежками. Помню, как отец смастерил для меня ружье, стреляющее привязанной пробкой, которую я тут же отвязал. Первым же выстрелом я чуть не убил кота, который предпочел прикинуться мертвым, вероятно пытаясь таким образом избежать контрольного выстрела. Отец остался для меня приятным коротким сном, который я видел когда-то. Без него первое время, словно сквозняк дул с одной стороны: исчезло ощущение защищенности.
Мама вообще была очень правильный и светлый человек. Я рос в любви и ласке. Перед сном она брала мои маленькие ручки в свои теплые мягкие ладони и покрывала их поцелуями, подбираясь всё выше и выше к щекам. Я смеялся и фыркал от удовольствия. Еще мама очень хорошо рисовала. Мое детство было наполнено яркими рисунками в виде комиксов, которые она без особых усилий за несколько минут наносила на лист бумаги. Естественно, главным героем сюжета всегда был отец, который спасал животных из огня, наказывал злодеев, тем самым подавая мне пример, как нужно вести себя в той или иной ситуации. Я бережно хранил эти рисунки в ящике стола. Они и по сей день находятся со мной в этом доме.
Мама запомнилась своей безграничной любовью к цветам. Угол нашей и без того маленькой комнаты занимали горшочки с различными сортами комнатных растений, с которыми она иногда разговаривала так, словно это ее дети. Я помогал ей поливать их и относить на рынок, когда появлялась такая необходимость. Она мечтала о собственном доме с просторной светлой оранжереей. Как же я хотел разбогатеть ради нее! Перед сном часто лежал, закинув руки за голову, и пялился в пожелтевший потолок. В такие минуты я представлял себя хозяином огромного цветочного магазина. А моя мама в красивом розовом платье прогуливается среди рядов экзотических растений, взгляд ее полон неги и счастья, она с упоением вдыхает дивный аромат цветов, тонкими пальцами прикасается к их лепесткам. Я стою в стороне и с гордостью наблюдаю за ее счастьем. Она умела видеть красоту в простых вещах и всегда делилась своим восторгом со мной; даже залетевшим в окно жуком могла любоваться, уверяя, что у него невероятно красивый оттенок панциря. Еще у нас было пианино, мама подолгу занималась со мной и говорила, что у меня абсолютный слух. Впрочем, подозреваю, что этим она просто хотела поднять мою самооценку.
Я сделал паузу, чтобы пригубить остывший чай. Журналистка, расценив это как финал приятных воспоминаний, обратилась с очередным вопросом:
– Расскажите про школьные годы. Вам легко давалась учеба?
– У меня рано проявились способности к математике. Вероятно, сказалось то, что я много времени проводил с дедом. В три года уже читал и писал. В четыре – знал таблицу умножения. В пять – решал задачи для третьего класса. Очень быстро я понял, что обладаю феноменальной памятью – словно фотографировал взглядом лист бумаги и затем читал с него воспроизводя в своей памяти. В школе без особых усилий запоминал ряд многозначных чисел и мог перемножать в уме трехзначные числа. Это была самая обычная школа, расположенная неподалеку от нашего дома. В каникулы я читал учебники, поэтому почти всегда на уроках активно поднимал руку и отвечал на вопросы учителя по новой теме. Домашнее задание предпочитал выполнять сразу после урока во время перемены, в то время как другие мальчишки бегали по коридорам, высвобождая излишки бьющей через край энергии. Я рос отрешенным и созерцательным ребенком. Мне были малознакомы радости и быт многолюдного двора, где все ребята играли в футбол. Я же оказался слишком медлительным для таких игр. Во время прогулок чаще мечтал о чем-нибудь, сидя в стороне на лавочке, вздрагивая, когда мальчишки просили пнуть им улетевший за пределы поля мяч. Мне исполнилось девять лет, когда от инсульта умер дедушка. К тому времени кризис в стране уже закончился, но потеря кормильца для семьи стала серьезным испытанием. Курт уехал на строительство небоскребов в Чикаго, где в это время началась вторая волна «архитектурных причуд». Там он женился, обзавелся детишками и благополучно прожил всю жизнь.
Потом у меня появился отчим. Денег не хватало, и мама, полагая, что появление мужчины в доме облегчит наше бедственное финансовое положение, терпела несносный характер своего нового мужа. Он любил маму, был весел и внимателен к ней, не экономил на продуктах, но все эти достоинства блекли на фоне его жестокости. Когда он был трезв, то чаще всего молчал и не замечал меня, однако алкоголь превращал его в дикое животное. В нем начинали бурлить энергетические потоки необузданной агрессии. А выпивал он, надо заметить, каждые выходные. Ему доставляло удовольствие издеваться над нами. Напиваясь, он иногда, потехи ради, заставлял меня съесть луковицу, я ел и плакал, а он, находя это невероятно смешным, хохотал во всю глотку! С тех пор не переношу даже запах лука.
От этих слов на лице журналистки отразилась крайняя степень сочувствия.
– Мама была беременна, – продолжал я свою исповедь. – Однажды отчим ее толкнул, она сильно ударилась, и ее увезли в больницу с кровотечением. Больше иметь детей она уже не смогла. Периодически у отчима случались приступы белой горячки. В такие дни мы прятались в нашей с бабушкой комнате, придвигая к запертой двери массивный комод. Этот кошмар длился три года. Когда его зарезали в пьяной драке, моему счастью не было предела. Мы снова зажили спокойно. Мама, я и бабушка. Опять в наш дом вернулись вечерние посиделки с соседями, мама музицировала, бабушка с миссис Татум пели песни, мы пили чай. Бабушка пекла воздушные пончики, такие же круглые и мягкие, как она сама. От ее одежды всегда пахло ванилью.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, я напросился в помощники к старому мудрому почтальону Вэйну Доэрти. Это была очень колоритная личность. Седой, с усами и бакенбардами, словно сошедший со старинной гравюры. Его дом тогда казался мне целой библиотекой. Одна стена была полностью отведена под полки с книгами в старых потрепанных переплетах. После занятий в школе я спешил к нему на почту. В юношеские годы он заменил мне деда. Вэйн научил меня двум вещам: курить и анализировать то, что я вижу. Например, он брал в руки конверт и по почерку, запаху, марке и адресу пытался охарактеризовать отправителя письма. Меня это ужасно забавляло! Мы наугад вытягивали конверт, словно карту из колоды, и каждый, бравируя своей наблюдательностью, пытался как можно больше рассказать об отправителе конверта. Я помогал ему разнести почту, а он мне за это каждый раз давал доллар и кормил в местном трактире.
В пятнадцать я уже разгружал баржи, работая у знакомого Доэрти. Все заработанные нелегким трудом деньги отдавал маме, которая к тому времени уже преподавала в музыкальной школе. Видели бы вы, с какой гордостью я это делал. Именно тогда я понял, что стал мужчиной! Окончив школу, поступил в Северо-Восточный университет на математический факультет, параллельно подрабатывая наборщиком в одной из типографий. Среди однокурсников пользовался уважением, но не более. Конечно, у меня была пара близких друзей, таких же, как и я, зажатых комплексами «ботаников». Девушки на меня внимания не обращали. Худой и сутулый очкарик, с большим прыщавым носом и густыми бровями, безвольно приподнятыми к центру лба. Поэтому вечера я проводил не на свиданиях, как все сверстники, а в своей комнате с книгой в руках.
