При всем нашем уважении к писательнице О. Ларионовой, думается, что уже на стадии замысла этого «произведения» ей полностью отказало чувство меры и ответственности перед именем великого поэта. Невинная, казалось бы, шутка на тему о всемогуществе электронных и безэлектронных машин на деле оборачивается пропагандой вседозволенности. Ткань забавного анекдота набрасывается на лелеемый столетиями памятник национального гения. Хотя повесть написана с большой дозой иронии, под маской легкомысленности главных героев скрывается бездумная патологическая жестокость. Попытке заставить Пушкина писать стихи по указке молодого ученого не мешает ни один из сотрудников заповедника. Более того, одно лишь присутствие их при этом «эксперименте» делает сотрудников заповедника, обязанных по крупицам собирать и хранить наследие великого поэта, соучастниками кощунственного замысла.

Мрачную картину представляет и сам народный заповедник — село Михайловское. По его святым холмам, аллеям и рощам бродят и купаются в реке Сороть механические роботы. По меньшей мере удивление вызывает и трактовка автором характера Пушкина. В финале повести поэт предстает этаким бретером, решающим все конфликты лишь выстрелом из дуэльного пистолета.

Можно ли согласиться с подобными идеями и общим пафосом повести? Можно ли, даже в фантастическом произведении, допустить, что в 21 веке наши потомки будут подобным образом относиться к духовному наследию великого поэта? Близка ли подобная безответственная фантазия нашему национальному чувству? Уверены, ответ может быть один: категорическое нет!

К сожалению, и четвертое художественное произведение в сборнике — повесть Е. Войскунского и И. Лукодьянова «Аландские каникулы» — не обладает какими-либо заметными достоинствами. Повествование практически лишено сюжета. К фантастическому или научно-фантастическому жанру эту повесть можно отнести с большой натяжкой, разве что по формальному признаку: профессия главного героя — космонавт.

Уставший от славы, бывший покоритель космоса Алексей Новиков с женой и сыном отдыхают на безлюдных Аландских островах. Авторы подробно описывают реалии быта отпускников. Чтобы все-таки как-то столкнуть действие повести с места, они вводят в повествование эпизод с подъемом подводной лодки, затонувшей во время второй мировой войны. В финале повести хорошо отдохнувший Алексей Новиков доволен собой и окружающим миром. Он «еще не идеальный, но в целом разумно устроенный мир». Следя за эволюцией умиротворения героя, почему-то не верится, что перед нами страстный до самозабвения, опаленный смертельными опасностями исследователь и первооткрыватель далеких планет, знакомый нам по повестям «Формула невозможности», «Сумерки на планете Бурь» и др. Невольно возникает вопрос: может быть, все-таки дело не в усталости героя космоса? Не пришло ли время писателям Е. Войскунскому и И. Лукодьянову открывать новые темы, искать оригинальные идеи и гипотезы для создания новых интересных научно-фантастических произведений?

Как мы уже писали, в рукописи вслед за четырьмя художественными повестями помещено произведение Г. Гуревича с неточным, как в стилистическом, так и в формальном отношении, названием: «Жизнь — главная тема жизни». Прямо скажем, определить жанр этого произведения очень и очень непросто. Что это, литературоведческое эссе или записки мемуарно-биографического характера? На семидесяти семи страницах машинописного текста автор подробно рассказывает о перипетиях сочинения и издания собственных научно-фантастических романов на тему долголетия и продления жизни. Содержание этого произведения наиболее точно отразило бы следующее название: «Долголетие — главная тема моих произведений».

Характерной особенностью записок Г. Гуревича является то, что он говорит только о собственном опыте постановки этого вопроса в художественной литературе. В записках нет ни слова, что на эту тему писали и как пытались разрешить подобные проблемы многие советские и зарубежные писатели. Автор подробно пересказывает содержание своих романов, дает оценки собственным замыслам и полноте их реализации.

В настоящей рецензии мы отказываемся от анализа, насколько Г. Гуревич объективен в самооценках. (В записках говорится о нескольких романах, разбору их пришлось бы посвятить отдельную рецензию.) Однако нельзя не напомнить, что критический разбор творчества какого-либо писателя без сравнительного анализа общего литературного процесса, особенно если этот разбор ведется самим писателем, выглядит во многом панегириком собственному творчеству. Наиболее важной задачей нашей рецензии мы считаем вопрос: правомерно ли помещение записок Г. Гуревича о собственном творчестве в коллективном сборнике художественных произведений? Можно согласиться, что тема — проблема долгожительства — сама по себе интересна и заслуживает внимания. Но решается она не в форме художественного произведения и носит сугубо субъективный характер. Думается, место этим запискам — авторское предисловие или послесловие к собранию сочинений Г. Гуревича или публикация в литературоведческой рубрике периодического журнала: «писатель о собственном творчестве».

Рецензия наша подходит к концу. Мы хотим подвести итоги работы составителей над рукописью сборника. Представленные в рукописи все четыре повести страдают очевидными просчетами, как идеологического, так и художественного характера. Можно прямо сказать, составители не проявили должного чувства ответственности и профессиональных качеств, неверно поняли цели и задачи издания сборника, предназначенного в первую очередь для воспитания в молодом читателе жажды знаний, тяги к новым открытиям, укрепления высоких принципов коммунистической идеологии. Рекомендовать к печати рукопись сборника «Только человек» не представляется возможным.

Что же пожелать издательству в дальнейшей работе над составлением сборника научной фантастики? В последние годы в Сибири сложилась собственная оригинальная школа художественной фантастики. Самобытными, талантливыми авторами проявили себя Сергей Павлов, Вячеслав Назаров (Красноярск), Виктор Колупаев (Томск), Аскольд Якубовский, Михаил Михеев (Новосибирск), Дмитрий Сергеев, Борис Лапин, Юрий Самсонов (Иркутск), Александр Шепиловский (Чита), Владимир Митыпов (Улан-Удэ). Из произведений этих писателей можно составить не один коллективный сборник, а целую библиотеку.

Чтобы не уподобиться щедринским пошехонцам, которые со «своим самоваром ездили в Тулу», необходимо полностью отказаться от ориентации на столичных «звезд», практикуемой некоторыми провинциальными издательствами. Книги Магаданского издательства предназначаются, прежде всего, для молодого читателя, работающего на ударно-комсомольских стройках Сибири. Кому, как не этому издательству, знакомить сибиряков со своими талантливыми земляками? Кому, как не этому издательству, выпускать и пропагандировать книги сибирской школы фантастики, чьи произведения давно уже стали неотъемлемой частью общего литературного процесса в этом перспективном жанре».

Г. И. Гуревич (ноябрь 1978): «Опус Медведева я прочитал. Типичное страстное и пристрастное произведение групповщинника. Недостатки, может быть и подлинные, но мелкие, выводы сокрушительные и могучая ссылка на мнимую сибирскую школу, которой на самом деле нет и которая ничуть не лучше выбранных Вами авторов. А почему Прашкевича не причисляют к сибирской школе? Я подозреваю, какие подозрения могут лежать в основе этих недоразумений, и тут Вам не помогут ни хлопоты Юлиана Семенова, ни речи А. Казанцева. Вам надо представить заверенное генеалогическое свидетельство о том, что Ваши предки никогда не ходили в синагогу…»

Виталий Бугров (декабрь 1978): «Сколько всего мы могли бы сделать — даже при минимальных наших возможностях! Ей-ей, невольно временами закрадывается грустная мысль о том, что все, над чем бьешься, в принципе не нужно массе других людей, могущих в чем-либо подобную работу по сплочению фантастических сил — становлению фантастики на ноги в море окружающих ее и, мягко говоря, отнюдь не жаждущих ее становлению сил и тенденций — подвинуть. Временами, напротив, думаю: может быть, как раз в момент такой разобщенности нашей НФ мы и нужны? Но тогда, опять же, эту свою полезность мы должны в полной мере реализовать, использовать. Нас, как кукушек Мидвича, слишком немного».