Навалившись спиной на тёплую корягу, лейтенант Смирнов с наслаждением следил, как бесшумно и медленно распускаются в мутноватой морской воде дымные струйки, нежные шлейфы тонкого взбаламученного песка, как невидимое и неслышимое течение крутит шапочки мутной пены.
Кровь дракона
1
Даже во сне стояло над Смирновым смутное мерцание, дымка нежная, рык доносился издали — низкий, тревожный.
«Мория!»
«Даин, Даин!»
Непонятно о чём, но страстно, страшно в ночи кричали.
Звёзды густо высыпали над мрачным кострищем, над кирпичными руинами, мир казался плоским, как до всеобщей истории. Поднимись вода хотя бы на сантиметр, ничего в мире не останется, кроме чёрных зеркал. И тогда затрубит рог. И злобный волк Фенрир поглотит Солнце. И всплывёт из глубин змей Ёрмунганд. И великан Сурт взмахнёт пылающим мечом, когда пыхнёт на него летящий над лесами дракон — дымом и смрадом.
Да нет, нет! — спохватился Смирнов.
Какой Ёрмунганд? В Сибири драконы не водятся!
Разве что занесёт какого там из Китая. А так у нас всё в порядке. Все спящие царевны надёжно упрятаны в толстых ледяных линзах, как в хрустальных гробах. Тёмные волосы, зелёные глаза.
2
А Элберет Гилтониэль
Сереврен Ренна мириэль…
3
Из нежных зарниц деревянная лодка бесшумно выдвинулась.
Отведя туман рукой, дева речная глянула: «Ты что делаешь?»
Ответил обдуманно: «Ход времени изучаю».
Дева речная вспыхнула: «Ты же в воду смотришь, на рыб».
Смирнов ответил так же обдуманно: «Они и указывают ход времени».
Покачала головой: «Ну, пусть так. А какое у тебя семейное положение?»
Смирнов промолчал, тогда недоверчивая дева речная подвела итог: «Врёшь ты всё».
И сразу невидимый, как гром отдалённый, прокатился над низким — морем и над низким островом глухой страшный рык — может, правда, случайного дракона из Китая в Сибирь занесло. В безумных вспышках зарниц, будто занавес разорвали, треск понесло, — невидимая скотина портила воздух.
4
Влюбиться бы по-настоящему.
Все в этой жизни хотят большой любви.
Вот в жизни лейтенанта Смирнова была, например, Юля.
Эта Юля твердо считала, что молодой человек всегда и везде обязан придавать девушке значительность, подчёркивать её миловидность, ясность ума, нравственную неприступность. По этой причине ужинать разрешала себя водить только в дорогой ресторан «Мао», куда её одну не пускали. Юля считала — из-за юного возраста, а охранники считали, что вести себя не умеет.
Со Смирновым Юля всегда, ну, просто всегда выигрывала на ресторанных презентациях то бутылочку «Хеннеси», то фляжку «Курвуазье». Проводящие акции блондинки — сто восемьдесят и выше, стройные, в облегающих голубых платьях «совершенно случайно» вытягивали билетики с её именем. Жаль, что вопрос о выигрыше «порше» решался на другом уровне. Но пару раз Смирнову всё же намекали на то, что Юля впервые вышла замуж в шестнадцать лет, а задолго до этого дружила с опытным клоуном из Удмуртии, фамилия — Ёптышев.
Ну и что? Ну и дружила. Смирнов умилялся, когда Юля запрещала заказывать к столу российское шампанское: «Оно дешёвое, я от него полнею». Волновался, когда она немножко хвасталась: «Я на курсах училась в Бельгии». Смотрела на Смирнова глубоким европейским взглядом, несколько даже высокомерно: «Ну, там знание языков и всё такое прочее.
В целом мне Европа не нравится. Я в этой Бельгии семь кг прибавила из-за дешёвого шампанского».
Смирнов смотрел на неё, как на оперу.
Смирнов слушал её голосок, как музыку.
Кашемировое пальто песочного цвета. Тренч цвета хаки — под кожу. Вот, Смирнов, вот где оно — богатство воображения! Бежевый кашемировый свитер с V-образным вырезом. Белая майка-алкоголичка. Бездна ума. Бездна вкуса и нежности. Маленькое чёрное платье. Смирнов с ума сходил — маленькое, чёрное. И сумочка «клатч» в руке.
Но в Бельгии Юле, правда, не понравилось. Там и язык чужой, сильно от этого устаёшь, дураки, по-русски не понимают. Там от дешёвого шампанского полнеешь, а за проживание в тесной общей комнате — шестьсот евро в месяц, жильцы отстойные, у некоторых девочек были кражи. От своей беспрестанной ночной работы в Бельгии Юля похудела как велосипед — при росте сто семьдесят весила всего сорок шесть килограммов.
5
Чудесно звёздами усыпало сладкий сон.
Спи себе и спи, но Смирнов приподнял голову.
Боялся упустить момент, когда вдруг из кустов выбегут чудесные эльфийские девы.
«А Элберет Гилтониэль сереврен ренна мириэль». Если верить умничке Юле, эльфийские девы, к сожалению, теперь тоже не те. Конечно, российское шампанское они пить не станут, и в руках у них не старинный гримуар, а удобные электронные книжки. Переписывать заклинания от руки — таких дур нынче не найдёшь, проще скачать из Сети. И рыцари если набегут, то с электрошокерами. И про дракона не надо. После танковых сражений двадцатого века — с драконами особых хлопот нет больше. Пару бутылок «коктейля Молотова», и отпрянет гад. Или зенитная ракета. Пхх! — и вот уже ветерком угарным несёт обрывки перепончатокрылых.
Тихо-тихо распространялись по воде голоса.
«У эльфов уши совсем не острые…»
«И орков гони, говорю, гони, нет им спасения…»
«И вообще, чего это Фродо вовремя не тормознули на границе?..»
Сумеречность утренняя. Тишина. Дева речная, почти невидимая, как сотрудница «наружки», нежится в деревянной облезлой лодке. Знакомиться на расстоянии неудобно, всё же крикнул:
— Я Смирнов.
— Ну и что с того?
— Возьми на материк!
— Вот ещё. Зачем тебе такое?
— Ну, как. Я живой. По дому соскучился.
— Если живой, то зачем голый у костра плясал?
— Когда это? — не поверил Смирнов. — Когда я мог вытворять такое? Ты что! Это ты меня, наверное, с соседями по лестничной площадке путаешь. Вот кто вытворяет, вот кто выкомаривает, с ними вмиг поседеешь. Каждый божий день дерутся до часу ночи, а потом воют: ой мороз, мороз…
Дева речная обиделась и медленно, как в кислоте, растворилась в мареве распадающихся утренних бликов.
6
«Мория!»
«Даин, Даин!»
Отовсюду это: «Даин, Даин!»
И вопли, звон мечей, страстные стоны.
«Гномы, к топорам!» Грохот щитов, звон мечей. «Победа или смерть!»
Сквозь утренний свет ломились сквозь низкие заросли, по одному и группами выскакивали из-за сосен полуголые люди — страшные, молодые, кто с бородой, кто вообще без ничего, а кто в кольчуге или просто в набедренной повязке. А некоторые ни бород, ни личин на себя не цепляли, без того сразу видно — гоблины.
Стрела, задрожав, впилась в сухую корягу рядом с рукой Смирнова.
«Чур меня, чур», — неумело перекрестился лейтенант. Такая стрела запросто могла зашибить взрослого сохатого. Протянул руку. Знал, что всё это — сон. Знал, что крики — сон и полуголые люди в кольчугах — сон. Но деревянное древко под рукой страшно и неожиданно спружинило.
И сразу как обвал — низкий рык с перекатами со стороны руин.
Горящей серой, кислым железом жжённым, тухлятиной понесло.
По щиколотку в песке, позорно оступаясь, обгоняя ораву струсивших островных грибов (Pedestrians, грибы-пешеходы), Смирнов кинулся в ближайшие заросли. Боялся получить такой вот упруго и страшно подрагивающей стрелой между потных лопаток, мчался, не оборачиваясь, пока не споткнулся и не упал в канаву, как шерстью поросшую тёплой сухой травой.
На этот раз голоса прозвучали рядом, в кустах — знакомые голоса.
«Дракон, ну, что дракон? — бормотал Цезий. — Я из рода шаманов, я мир тонко чувствую. У китайцев дракон вроде лягушки, ему только дай поквакать, а этот, ну, ты сам посмотри, ты не вороти морду, ты посмотри, посмотри, Федосеич. Тут не лягушка жалкая. Тут настоящая западноевропейская скотина, на цветах зла взращена…»
