Рядом на высоких скалах сидела стая скальных голубей, мелодично пел удод, на большом камне кричали и ссорились поползни, в воздухе трепетала пустельга. Но вот высоко в небе раздался флейтовый голос пустынного ворона, ему ответил другой, потом первый ворон крикнул как-то особенно пронзительно, лисицы сразу остановились, застыли на месте, повернув головы в мою сторону, и потом за короткое мгновение исчезли за хребтиком. Будто их и не было, а так, показалось!

Подумалось: неужели ворон, увидев меня, издал крик тревоги, предупреждая об опасности лисиц? А почему бы и не так! Животные, особенно постоянно обитающие в одной местности, превосходно знают друг друга и понимают обоюдные сигналы.

Чем же объяснить веселую игру лисиц? В это время никакого гона среди них не было. Возможно, здесь случайно встретились братья и сестры одного выводка и обрадовались друг другу.

— Какой примитивный антропоморфизм! — с возмущением скажет ученый зоолог, привыкший все явления поведения животных сводить к инстинктам и рефлексам.

Мы привыкли обездоливать животных в своих представлениях, лишая их чувств и действий, в какой-то мере свойственных и человеку. Вспомнилось, как мой знакомый зашел ко мне с молодым фокстерьером. У меня был тоже щенок из того же помета. Как они обрадовались друг другу, как весело и азартно, буквально до исступления, играли! Вспомнили счастливое детство.

Мелким животным достается от хищнических наклонностей лисицы, хотя она не пренебрегает возможностью полакомиться и насекомыми и пауками, а кое-когда проявляет вегетарианские наклонности и употребляет в пищу плоды лоха. Однажды в горах пустыни Малай-Сары я проследил, как лисица тщательно обследовала ложбину около километра длиной, разыскивая логовища каракуртов. Судя по разоренным логовищам, около двадцати пауков, толстых самок, стали ее добычей.

Иногда лисице досаждают ее неприятели. Вспоминаю один такой случай.

Приближался вечер. Степь порозовела от лучей заходящего солнца. Свернув с дороги к холмам, мы устроились в небольшом распадке, поросшем редкими кустарниками.

Рано утром, едва взошло солнце, с вершины холма вблизи нашей стоянки раздался настойчивый громкий стрекот сорок. Что-то произошло! Надо выбираться из палатки, узнать, в чем дело.

Дело же действительно необычное: две сороки настойчиво преследуют лисицу, летят за нею совсем рядом неотступно и назойливо. Поведение птиц кажется странным. Можно было подумать, что они тревожатся о своем гнезде и находящемся в нем потомстве. Но его здесь негде устроить, вокруг только низенькие кустики. Дело и не в птенцах-слетках. Они сейчас уже большие, умеют летать. Причина, значит, какая-то другая!

Я, стараясь не выдать себя, спрятался за куст, вооружился биноклем, наблюдаю. Лисица занята своими обычными делами, охотится, принюхивается к норкам полевок — их здесь много — роется в земле, мышкует, как говорят охотники. Иногда хищница бросается на птиц, очевидно, не выдерживает их назойливого приставания, но те легко и грациозно увиливают от опасности.

Зачем сороки преследуют лисицу, чем она им досадила? Постепенно я начинаю догадываться, в чем дело. Неужели… Впрочем, буду наблюдать дальше.

Неожиданно лисица бросила охоту, затрусила в сторону от своего пути, скрылась за холмом. Сороки же остались, уселись на землю. Их теперь интересует что-то другое, они занялись на земле каким-то делом. Я тороплюсь, изо всех сил бегу в гору к сорокам, чтобы не опоздать. Птицы, напуганные мною, разлетаются по сторонам. Там же, где они сидели, я вижу среди разрытых норок полурастерзанный трупик полевки.

Так вот какие вы ловкие вымогатели! Одолели лисичку своими назойливыми и громкими приставаниями, требуя от нее подачки. Добились своего!

К осени округлые холмы предгорий Заилийского Алатау пожелтели, травы засохли, выгорели на солнце. Лишь в ложбинках зеленеет растительность, да куртинки шиповника и сорняка софоры выделяются на желтом фоне темным цветом. В это время по предгорьям иногда гуляют пожары. Цепочка огня медленно ползет по холмам, пожирая на своем пути сухие растения и оставляя позади себя черную обугленную и покрытую пеплом землю. Ночью в темноте красные огоньки далеко видны. Они тянутся изогнутыми линиями, отдаленно напоминая иллюминацию города.

Предгорная степь горит несколько дней, пока огонь не остановится, встретив дорогу, полоску зелени, овражек или какое-либо другое препятствие.

Интересно, что оставляет после себя пожар. Я добираюсь до черных холмов. Земля здесь мертва, хрустят под ногами обугленные веточки кустарников, оставляя на одежде черные полоски.

Все же пожар кое-кого привлек, кто-то ковырялся среди обугленных стеблей растений, оставив следы своей работы в виде кучек земли, выброшенной наверх. На них я вижу грушевидные и сложенные из золотистого материала размером с грецкий орех шары, полые внутри, с толстыми стенками. Да это же навозные шары лунного копра!

Надо внимательно присмотреться: копанки, оказывается, всюду свежие, есть они и там, где не прошел огонь. По характеру раскопки, по добыче землекопа я узнал работу барсука. Норы этого отъявленного врага крупных насекомых видны по склонам оврага. Он живет здесь издавна, но заниматься промыслом подземной добычи стал только сейчас, в середине сентября. В чем же дело?

Секрет открывается просто. Еще ранней весной жуки выкопали норки, заготовили в них из лошадиного навоза отлично окатанные груши и положили в каждую по яичку. В грушах стали развиваться личинки жуков, а когда выросли и едва окуклились, только тогда на них и объявили охоту барсуки.

Оказывается, барсук — заботливый хозяин своих охотничьих угодий. Только когда личинки достигли предельного возраста, он стал их раскапывать. Немного раньше — невыгодно, личинки еще малы, питаются сохранившимся в груше навозом, о который барсук только выпачкается. Немного позже — мягкая белая куколка отвердеет и станет невкусной и непитательной.

Но как барсук узнает, что пришло время сбора урожая, пора охоты на подземные кладовые лунного копра? Из опыта случайных раскопок! И как он находит личинки, спрятанные в прочных, с толстой оболочкой колыбельках, расположенных на глубине не менее 20–25 сантиметров да еще среди густого запаха гари? Видимо, для того, чтобы обнаружить добычу, необходимо острейшее обоняние. А может быть, обоняние ни при чем. Охотника выручает острейший слух, ничтожное движение толстой личинки, заключенной в полый шар. Не может ли быть при этом и какого-либо излучения? Проверить догадку было бы нетрудно: заранее прикрыть гнездо копра экранизирующей свинцовой пластинкой.

Если бы не барсуки, то лунных копров, наверное, было бы много. Навозники же полезны. Они удобряют почву, затаскивая на нее навоз. Первейший истребитель хрущей, отъявленных врагов садоводства — барсук, оказывается, не всегда полезен. Но как относительны понятия вреда и пользы! Впрочем, в природе нет ничего полезного или вредного. Эти понятия действительны только, если приложены к хозяйственной деятельности человека.

Мой знакомый, пригласивший меня побывать на своей даче, расположенной близ Алма-Аты на Каменском плато, рассказывает:

— Весь сад мой какая-то зверюга перекопала ямками. И кто этим занимается, не пойму. Подкараулить бы да подстрелить этого землекопа!

Действительно, в саду виднелись небольшие копанки. Ямки шли до глубины двадцать-тридцать сантиметров. И здесь я сразу узнал работу барсука. Неутомимый охотник за жуками-хрущами, он славно поохотился на участке моего знакомого, истребляя крупных белых личинок семиреченского хруща.

Осматривая дачный сад, в самом дальнем и заросшем малиной его углу я обнаружил уборную этого зверя. Есть у него такая особенность соблюдать чистоту на своей охотничьей территории. Содержимое уборной состояло из остатков личинок хрущей. Сколько же он истребил этих прожорливых тварей, какую принес громадную пользу!