Какой все же он отважный!

В Уссурийском крае, где прошло мое детство, в пригородных зарослях лещины, дикой яблони и боярышника водилось много рыжехвостых сорокопутов. Однажды сорокопут ухитрился пригвоздить к шипам на ветке боярышника молоденького бурундучка, основательно раздолбив ему голову. Так что крупная добыча для него не редкость!

Как-то в глухой пустыне Сарыишикотрау я увидел из окна машины летящего большого сорокопута. За ним трепыхалась в воздухе длинная узкая белая ленточка. Птица летела медленно, видимо, ноша изрядно мешала полету. Показалось, что ленточка или, быть может, веревка случайно запуталась в ногах птицы, и вот теперь ей, бедняжке, приходилось нелегко.

Остановив машину, я бросился вслед за сорокопутом. И вдруг ленточка упала на землю. Когда я подошел к ней, то увидал молодою стрелу-змею. Это изящное пресмыкающееся — типичная обитательница пустыни. Она очень быстра в движении, ее главная добыча — ящерицы. У «стрелки» была расклевана голова, полуживая, она судорожно извивалась, сворачивая кольцами и расправляя свое стройное и тонкое тело.

Не ожидал я, что сорокопут охотится за змеями, да еще и может носить их по воздуху.

По-видимому, стрела-змея не случайная добыча маленького хищника. Через несколько лет, проезжая по шоссе из Капчагая в Сарыозек, я увидел ту же самую картину: сорокопут летел над зарослями саксаула с убитой им молодой стрелой-змеей. Почерк работы разбойника не изменился: у змеи была расклевана голова.

Сорокопуты — заботливые родители. Они заранее заготовляют пищу, накалывая на острые шипы растений насекомых. На дачном участке в густых зарослях жимолости и дикого абрикоса поселился сорокопут. Сосед по даче негодовал:

— В прошлом году тут соловей жил. Так распевал, так распевал! А нынче место заняла эта скрипучка!

Сорокопут, действительно, казался мрачным, сварливым и обладал неприятным голосом. Никого из птиц он не подпускал к зарослям. Больше всего от него доставалось воробьям. Вскоре на коротеньких сучках яблонек и урюка появились наколотые насекомые. Кобылки, жуки-навозники, хрущи, бабочки торчали в самых разных позах. Это была его работа.

Больше всего мне было жаль бабочку-стеклянницу, красавицу с чудесными, прозрачными, как стеклышко, крыльями. Где он ее разыскал, такую редкую! Несчастную бабочку вскоре обнаружили муравьи-тапиномы. Собрались толпой, прогрызли в брюшке дырочку, добрались до провианта и… пошла заготовка! Так и сновали вверх и вниз по дереву тапиномы. Появились муравьи кое-где и на других трофеях сорокопута.

Каждый день я собирался сфотографировать картинку муравьиного пиршества, но все мешали разные дела. Мало ли хлопот у дачника в разгар сезона.

Еще было интересно, долго ли просуществует коллекция насекомых сорокопута, воспользуется ли он ею или его запасы растащат муравьи.

Отцвели тюльпаны. Загорелись красные маки. Заголубел мышиный горошек. Из кустов жимолости все громче и громче стали раздаваться крики сорокопутов. Вскоре появились и молодые сорокопутята. Они были такими же крупными, как и родители. Неумелые и неловкие, они сидели по кустам и кричали во все горло, беспрестанно требуя корма. Один из них, самый горластый, кричал больше всех. Иногда птицы с жалобным писком бросались на пролетавших мимо воробьев, скворцов и даже удодов, очевидно, намереваясь получить от них подачки и не умея отличить от чужаков своих родителей.

Вот тогда неожиданно и исчезли с деревьев все ранее наколотые насекомые. Запасы, оказывается, делались заботливыми родителями не зря. Исчезла и стеклянница, наполовину объеденная муравьями, я даже не успел ее сфотографировать.

Другая замечательная коллекция насекомых, собранная сорокопутом, встретилась мне в небольшом тугайчике у реки Арысь. Мы мчались по шоссе издалека, торопясь домой. Вокруг тянулась бесконечная равнина, поросшая травами пустыни. И вдруг вдали показались желтые, высокие, как крепостные стены, лессовые обрывы, мелькнула река и послышался чудесный запах цветущего лоха. Мы соскучились по воде, по густой зелени, по деревьям и решили остановиться. А потом этот удивительный аромат лоха!

Едва поставили машину, как в кустах раздался скрипучий голос сорокопута. Здесь, среди колючего лоха, обнаружилась недавно брошенная стоянка скота. Возле нее на сухих ветках дерева темнели какие-то комочки. Это тоже была коллекция сорокопута.

Коллекционер оказался узким «специалистом»: на колючки накалывал только одних навозников. Все жуки торчали кверху ногами, и лишь немногие на боку. Почему-то у всех были раскрыты крылья, наверное, потому, что хищник ловил добычу на лету.

Вблизи этой коллекции другое сухое дерево разукрасилось белыми пятнами птичьего помета. На нем находился наблюдательный пункт охотников. Последнее время ветер дул с севера и жуки, учуявшие навоз, неслись с южной стороны мимо засады птиц.

Возвращусь снова к наблюдениям на дачном участке.

Молодые сорокопуты хотя и велики ростом, но глупы. Скрипят пискливо, трепещут крылышками, просят у родителей еду, гоняются за ними, сами не умеют охотиться. Старики не особенно обильно кормят. Пора самим учиться.

Но вот в сорокопучьем семействе — происшествие. Один взрослый сорокопут сел на изгородь возле душа и громко, пронзительно зацокал. В его необычном крике чувствовалась тревога. Мгновенно поблизости на проводах электропередачи уселся другой взрослый сорокопут, слетелся и молодняк. Появились два воробья и стали крутиться возле кричащего сорокопута. Вскоре собралась целая стайка воробьев. Сорокопут же не умолкал, орал во всю глотку, поглядывая на землю, иногда слетая вниз и тотчас же взмывая кверху. Чувствовалось, что собравшиеся птицы чем-то встревожены, и хотя были они разными, но друг друга хорошо понимали. Не зря кричал сорокопут, что-то случилось, что-то он увидал.

Меня так и подмывало посмотреть, на что поглядывала горластая птица. Но хотелось и дождаться, и посмотреть, что будет дальше и чем все кончится. Все же не выдержал: быть может, гибнет какая-либо пичуга, нужна помощь. Подошел к изгороди. Горланящий сорокопут сразу умолк, присоединился к своему семейству, уселся на проводах, к ним примкнули и воробьи. Все они не сводили с меня глаз.

Я присмотрелся к зарослям травинок. За изгородью вдоль арычка, по которому текла вода, медленно полз большой узорчатый полоз. Увидал меня и поспешно скользнул под душ. Так вот кто виновник переполоха!

Птицы посудачили еще немного и разлетелись.

Наш путь идет по широкой долине, окаймленной невысокими горами. По ее середине видна едва заметная полосочка реки. Местами она обозначена зарослями ив.

В стороне от дороги видно четыре больших черных каменных кургана. Они хорошо выделяются среди светлой земли, обросли темно-зелеными густыми кустами таволги и шиповника. По зарослям можно издалека определить, что курганы каменные. Влага от тающего снега и дождевых потоков, просачиваясь через камни, хорошо сохраняется у основания сооружения, благоприятствует росту кустарников.

Я подъезжаю к курганам, и вдруг с ближнего из них снимается большая стая розовых скворцов и, совершив над нами несколько виражей, уносится в сторону.

Подхожу к кургану. Камни, из которых он сложен, все, как на подбор, одинакового размера, оранжево-красные и красиво выделяются среди темно-зеленой рамки кустарников. Но что это? Птицы покружились в воздухе и уселись на другой такой же курган, расположенный от первого метрах в ста, а мой курган не затих, а продолжает звучать множеством птичьих голосов. Я забираюсь на курган, но птичий гомон не прекращается.

Какое-то мгновение все происходящее мне кажется чудом. С недоверием гляжу на камни, на кусты. Конечно, здесь никого нет! Все птицы до единой улетели. Я обескуражен, не могу понять, в чем дело, мне кажется: здесь какое-то необыкновенное чудо акустики, загадка природы, иначе как же может мертвый курган звучать так громко?