– Какая проблема?

– Я до сих пор видел меньше, чем десятую часть Кастелло ди Нава. С этим нужно что-то сделать. Немедленно!

– Что за причина такой ужасной спешки?

Элвин оглядывается с опаской, словно собирается поведать мне важную тайну. Потом склоняется почти к самому уху и шепчет:

– Мне скучно.

Я прыскаю, но тут же делаю строгое лицо.

– Займитесь переводом, сеньор.

– Я занимался им весь вчерашний день и сегодня больше шести часов. Я думаю и вижу сны на древнеирвийском. Еще немного – и окончательно забуду прочие человеческие языки. Тогда вы лишитесь удовольствия понимать мои колкости.

Прежде чем я успеваю сказать, что только об этом и мечтаю, он берет меня под руку.

Что за отвратительная самоуверенность? Отчего он так убежден, что я последую за ним? И почему я не возмущаюсь, но покорно позволяю ему увлечь себя по коридору?

– Бросьте, – рассуждает маг. – Грешно держать человека в неведении. Я уже почти два месяца брожу только привычными маршрутами из опасения заблудиться, умереть с голоду и пополнить ряды ваших фамильных привидений. Вы же добрая квартерианка, сеньорита, значит должны помочь. Покажите ваше фамильное гнездо.

Сопротивляться этому напору непросто. А главное – не хочется.

– Погодите! – я вырываю руку. – Надо кликнуть вдову Скварчалупи.

– О нет! Только не это, Франческа. Разве вы не знаете, что присутствие рядом пожилых склочных женщин вызывает меланхолию и разлитие черной желчи?

Вдову Скварчалупи трудно любить. Она всегда всем недовольна, особенно мною. Ей не в радость танцы, музыка, смех и любое движение. Будь ее воля, дуэнья бы только сидела с пяльцами у окна, осуждала знакомых и жаловалась на хвори.

Но я знаю – у нее была тяжелая жизнь и в глубине души вдова очень несчастна. В ответ на насмешки мага я проявляю подчеркнутое сочувствие к сетованиям сеньоры.

Однажды Элвин пробовал уколоть меня рассуждениями о том, как приятно видеть такую самоотверженную заботу. Я испортила ему удовольствие, сделав вид, что принимаю слова за чистую монету.

– Она моя дуэнья! Нам неприлично оставаться наедине.

– Разве мы одни? В замке полно народу. Не будьте жестоки, леди. Дайте вдове без помех насладиться сиестой.

И я подчиняюсь.

Мы проходим по верхней галерее, рассматривая портреты моих предков. Я рассказываю историю рода Рино. Элвин награждает каждую работу меткими забавными комментариями. Против воли снова смеюсь над его злыми шутками.

– Вы были прехорошенькой девочкой, сеньорита.

Наш семейный портрет. Мне на нем пять лет, и, по мнению всех домочадцев, я похожа на маленького фэйри. Сотни кудряшек, бархатный берет, платье в оборочку.

– А это что за юный шкодник?

– Мой брат.

– Плохо получился. Художник работал с похмелья?

Да, у Риккардо на картине слишком простодушный и одновременно озорной взгляд. Обычно брат куда серьезнее. И все же маг несправедлив к живописцу.

– У вас ведь больше нет братьев и сестер?

– Нет. Отец женился еще дважды, но вторая жена была бесплодна. А третья умерла родами, и ребенка спасти не удалось.

От воспоминаний становится грустно. Она умерла два года назад. Ей было восемнадцать.

Я любила Лукрецию как старшую сестру. Искренне молилась, чтобы роды прошли успешно, но боги решили иначе.

Мы подходим к последнему полотну в галерее, и у меня пересыхает во рту.

– А это… мой портрет. На шестнадцатилетие.

Он долго всматривается в работу Лоренцо. Потом переводит взгляд на меня, будто сравнивая с оригиналом, приподнимает бровь.

Я чувствую, что краснею. Мне самой немного неловко рядом с картиной, она словно свидетельство моего глубинного лицемерия. Женщина на портрете – воплощение чистоты, стыдливости и нежности. Глаза полуопущены, на лице улыбка, значение которой я сама тщусь разгадать. В жизни я никогда не была настолько… совершенной.

– Интересно… – бормочет северянин. – Художник хотел сказать, что всякий должен целовать ваши туфельки, и, пожалуй, ему это удалось.

– Его писал Лоренцо, – в моем голосе вызов.

– А. Тогда ясно. Значит, вот как он вас воспринимал, бедняга. Кстати, вам неожиданно идет белый.

– Почему «бедняга»? – я сама поражаюсь, как зло и вкрадчиво звучат мои слова.

Опасная тема. Магу не стоило бы ее трогать лишний раз, но Элвин Эйстер не стыдится вспоминать о своем преступлении.

Понимающая улыбка. Он берет меня за руку:

– Сами подумайте, сеньорита. Она слишком хороша для этого мира, ей бы по облаку ходить, – кивок на портрет. – Быть мужем такой дамы – значит ощущать себя святотатцем или вором, посягнувшим на сокровище. Да вы и сами все знаете. Признайтесь, вам это нравилось?

Слова жестоки, как бывает жестока истина. Лоренцо и правда боготворил меня. И да – мне это нравилось. Полные безмолвного восторга взгляды были так убедительны, что я чаще верила им, чем себе или зеркалам.

– Разве так не должно быть между влюбленными?

– И кого любил ваш Лоренцо на самом деле? Ее, – кивок в сторону портрета, – или вас?

– Она – это я!

Я пытаюсь вырвать руку, Элвин берет меня за плечи. Я ощущаю, какая сила таится в этих изящных пальцах. Голубые глаза странно сверкают, у меня перехватывает дыхание.

– Неужели вам так охота быть недоступным идеалом? Вы – живая женщина, Франческа. Как все люди врете, ошибаетесь и пользуетесь ночной вазой.

Какая отвратительная похабщина! Да как он смеет!

Я чувствую, как краснею. От возмущения и сказанной магом непристойности сразу.

– Ну хватит мерзостей! Лоренцо любил меня. И я любила… люблю его.

– Мертвецы всегда лучше живых. Поэтому их так удобно любить.

Мне хочется тоже сделать ему больно. Хотя бы словом.

– Вам так важно отнять у меня не только возлюбленного, но и память о нем?! Это… подло. Вы не умеете любить и радоваться, оттого и спешите омрачить чужое счастье! Из зависти.

– Из зависти? – с непонятной и пугающей интонацией спрашивает Элвин.

А потом он привлекает меня к себе и склоняется над моим запрокинутым лицом. Чувствую жар рук на спине, губы почти касаются моих, дыхание обжигает. Накатывает обморочная слабость, хочу забыть обо всем, подчиниться чужой воле.

– Ну ладно, пусть будет зависть.

В последний момент перед глазами встает злополучное озеро, безжизненные глаза Лоренцо. Как ведро холодной воды на голову. Вырываюсь из объятий и с размаху бью мага по лицу.

Неестественно громкий звук пощечины. Я с ужасом отшатываюсь, вспоминая, чем закончилось подобное для Лоренцо.

– Признаю, я это заслужил, – задумчиво произносит Элвин, поднеся руку к щеке. – Должно быть, вы правы насчет зависти.

Мне хочется опереться на что-нибудь. В голове сумбур, ноги не держат. Он подхватывает меня под руку.

– Оставим эту тему, сеньорита. Впереди еще несколько часов увлекательной прогулки.

Я покорно переставляю ноги. Что это было? Что со мной?

Элвин опять рассуждает об искусстве, восхищаясь ринской школой живописи. Я едва слушаю. Как маг может делать вид, что ничего не случилось?

Одурманенная, я не сразу замечаю, куда он направляется. Мы спускаемся по узкой винтовой лестнице. Пахнет плесенью и могилой. Живое пламя на распахнутой ладони мага бросает блики на стены, играет на каплях влаги. Я невольно придвигаюсь ближе к своему спутнику.

– О нет! Нам туда нельзя!

– Это еще почему?

– Кровавая башня.

– Чувствую аромат тайны. Скелеты в шкафу, пугающие семейные предания. Расскажите!

Мне не хочется ворошить грязное белье своей семьи, но эта история слишком известна, чтобы был смысл ее утаивать.

– Возможно, вы слышали, что мой прадед, Джеронимо Рино, был безумен…

– А, тот самый – знаменитый предок, который имел забавные кулинарные пристрастия?

Назвать людоедство «забавными кулинарными пристрастиями» – это чересчур. Даже для Элвина Эйстера.

– Ваш цинизм гадок, как кривлянья шута.

Он покаянно опускает голову: