Литмир - Электронная Библиотека

И отец продекламировал на память строчки, которые растрогали мать настолько, что судьба моего имени, а значит, в какой-то степени и моя собственная, была предрешена:

Не разъять нам сплетенных рук.

Этой ночью, слепой и длинной

мы легли на гончарный круг,

и любовь наша стала глиной.

По телам разгоняя жар

над шершавым горячим кругом,

нас с тобою лепил гончар,

перемешивая друг с другом.

А по венам текло вино,

пахло хлебом и пряным тмином.

Два дыханья слились в одно,

и мы стали с тобой кувшином.

Был разлит в него сладкий мёд

нашей первой случайной встречи.

И огнём раскаленных звёзд

обожгли его в тот же вечер.

Дождь ли будет стучать в окно,

вьюга злиться ли ночью длинной,

мы с тобою теперь одно,

нераздельное на половины.

Я бы не рассказывал вам всё это, потому что ситуация с выбором моего имени непосредственного отношения к моей истории не имеет. Но я решил, что лучше вам всё это заранее поведать, чтобы потом не отвлекаться и не объяснять, почему для меня так важно имя Игорь — то, которое дали родители. Именно оно, а не остальные мои имена, в том числе возникшее в предчувствии матери и догнавшее меня через сорок лет имя — Янус Многоликий. Возможно, Янус считает теперь себя главным. Может сдаться, так оно и есть. Люди с возрастом меняются, а я, хотя внешних событий жизни у меня гораздо меньше, чем у других людей, пережил очень многое и Игорь не вправе считать, что занимает по-прежнему главенствующее положение в иерархии моих личностей. Но я усилием воли всегда стараюсь отождествлять себя именно с ним.

2. Катастрофа

Это пока не история. История началась год назад. Беда, с которой я был до этого едва знаком, в один прекрасный день решила, что я ей нравлюсь и поэтому стоит сделать наши отношения более близкими. Беда — дама решительная, с ней не поспоришь, она умеет настоять на своём, и твоё мнение о том, хочешь ты с ней водить знакомство или нет, её совершенно не интересует. Если она решила тебя поиметь — просто будь готов к тому, что поимеет. Сопротивляться бессмысленно. Можно расслабиться и попытаться получить удовольствие. Беда любит преподносить своим жертвам приятные сюрпризы. Вот и надейся на то, что они будут не слишком болезненными. А что ещё остаётся? Попросту ничего.

Беда пришла в начале обыкновенного рабочего дня и сходу обрушилась на меня. Обрушилась в самом, что ни на есть, прямом смысле этого слова — в виде сорвавшейся с высоты тридцати метров разгрузочной площадки. Конечно, если бы меня придавило плитой, от меня бы и мокрого места не осталось. А так — мокрое место очень даже осталось, приехавшие эскулапы признали его живым, соскребли на носилки и с диким воем машина «скорой» понеслась по городу. Почему-то врачи понадеялись, что пятно на земле сможет когда-нибудь вновь принять форму человека. Беда не собиралась меня убивать, она не придавила меня плитой — просто скинула вниз ещё не сгруженные с площадки кирпичи. Могло случиться так, что амортизатор каски выдержал бы, тогда бы я, возможно, успел отскочить, но первый же удар меня оглушил, я потерял сознание и упал, а остальные кирпичи превратили мое тело в кровавое месиво.

Всего этого я не успел почувствовать. Просто шёл в направлении подъёмника, придумывая, какими словами устрою монтажникам взбучку за то, что накануне они не вернулись к работе после обеда, а потом оглядываюсь и вижу — никуда я уже не иду, а лежу себе в больничной постели, палата одноместная, чистенькая, вокруг ни души. Вроде, я целый. Изо рта не торчат, как у больных в кино, разные трубки, но хочу встать — а ни рукой, ни ногой не могу шевельнуть. Я их просто не чувствую. Боли, вроде, никакой, только на грудь что-то давит, в голове сильно звенит, и на душе муторно и даже, можно сказать, страшно.

Я не стал звать медсестру — кнопку вызова мне не нажать, а кричать, не зная, что случилось, мне показалось унизительным — может, пустяк какой, а я к своей персоне внимание привлекать стану. Раз я не на операционном столе, раз вокруг меня никто не суетится — значит, всё под контролем, рано или поздно кто-нибудь появится и мне всё растолкует.

Не успел я так подумать — отворилась дверь и в палату вошёл Сергей Мухин, мой зам на стройке. Он-то мне первым и рассказал всё, что случилось. Оказалось, я провёл в искусственной коме ни много, ни мало — три месяца. А до этого меня чудом спасли. Когда на место катастрофы подъехала «скорая», я был размазан по земле потрохами наружу, с изломанным позвоночником, все думали — я мёртв, но врач определил пульсацию и меня повезли не в морг, а в Институт мозга. Меня штопали трое суток, бригады врачей сменяли одна другую, вставляли на место органы, сшивали нервы, сосуды, фиксировали осколки костей, и всё это время я держался и не пытался умереть — видать, родители знали секрет, как слепить меня основательно и надёжно. А потом нейрохирурги уступили очередь бригаде генетиков, трансплантологов и регенерологов. Не все кости и ткани удалось восстановить естественным путём, и они начали колдовать над тем, чтобы моё тело само произвело недостающие части. Меня ввели в искусственную кому, чтобы я, не дай Бог, не пришёл в себя и не помер после стольких усилий врачей от болевого шока.

Я, конечно, слышал про чудеса медицины, про то, что нынешние врачи научились выращивать за несколько месяцев утраченные органы и даже конечности, но не предполагал, что они продвинулись так далеко — мне восстановили даже фрагменты мозговой ткани — часть её была повреждена при катастрофе. Но когда на мне всё наконец зажило и началась восстановительная терапия, первая же проверка рефлексов показала, что руки и ноги мои не реагируют ни на какие раздражители. Проходимость нервов была нормальная, но, очевидно, мозг перестал распознавать импульсы, идущие от конечностей, хотя физически я был в полном порядке. Мозг как бы ослеп — он перестал воспринимать руки и ноги как часть моего тела. Такое вообще-то случается с вероятностью один к пяти тысячам. Вот этим единственным из пяти тысяч невезунчиков оказался я. Со временем, возможно нервная, связь могла возобновиться, но с гораздо большей вероятностью мне предстояло провести остаток жизни в постели. В любом случае, эскулапам не было больше необходимости держать меня в состоянии бессмысленного овоща, и мне перестали давать коматозные препараты. Странно, почему меня не эвтанизировали? — отстранённо подумал я. — Лучше бы я умер, не узнав всего этого.

Впрочем, я не до конца осознавал безвыходность своего положения, хотя всё, что рассказывал Сергей, казалось мне ужасным и невероятным. Я был потрясён — не забывайте, мой организм чувствовал, что всего лишь полчаса назад я шёл к подъёмнику и собирался устроить разнос монтажникам. А тут оказалось, что разнос устроили мне. И какой разнос! На тысячу мелких кусков.

Я спросил, кто занял моё место на работе. Сергей ответил, что прорабом стал новенький, только что испечённый в институте специалист, я успел застать его появление, но представлял себе совсем смутно — какой-то бестолковый мальчишка. При этом я отчётливо помнил, что сегодня он мне встретился по пути и поздоровался, но лица его вспомнить я не сумел.

2
{"b":"561326","o":1}