Пополз, стараясь не задевать ветки кустарника.
"Наша пятерка теперь, наверное, возвратилась с задания, -думаю я. Говорят обо мне, может, мол, еще вернется. Во всяком случае будут ждать: так в полку заведено! А мой техник Павел Иванович Ухов, наверняка, покачает головой и вспомнит, как я говорил, что меня не собьют. И вот, пожалуйста, я на земле".
Успокаивало одно: главное - цел, невредим, а значит - еще встретимся! Волновало: не напрасен ли был мой риск, успел ли я прикрыть командира? Это досадное "успел ли?" настолько заслоняло все остальное, что я даже как-то отвлекся от наблюдения за близлежащей местностью.
Однако разворачивающиеся события быстро возвратили меня к реальности: прямо на меня ползли два солдата в касках. Ясно вижу, как шевелятся кусты. Замечаю даже, что каски обвязаны травой для маскировки. Кто они?
Я замер, притаились и они, но вскоре солдаты разделились, и один пополз правее с явным намерением обойти меня. Что делать? Стрелять пока не имело смысла - слишком велико расстояние. Да и кто эти солдаты? А вдруг свои?
Солдаты, как я вскоре понял, избрали довольно хитрую тактику: один лежал напротив меня, метрах в тридцати, другой подполз с тыла, и таким образом мы все трое оказались на одной линии. Я навел пистолет и решил: взять меня живым им не удастся! В это время солдат, что лежал впереди, негромко окликнул меня:
- Эй, фриц, хенде хох! Подними руки! - И даже показал, как это следует делать.
Сзади затрещали кусты, я обернулся, увидел рядом второго солдата и обрадовался: лицо-то уж очень у него русское - широкое, нос курносый.
- А ну, бросай пистолет! - угрожающе произнес курносый, наставив на меня автомат.
Сомнений не оставалось: наши. Да и форма на бойце была советская. И автомат - я теперь ясно видел - отечественный ППШ.
- Да свой я! Летчик с подбитого самолета!
- Свой не свой, а пистолет брось! - предупредил боец.
Тем временем, пока я вел с ним переговоры, другой солдат продвинулся еще метров на двадцать.
- Васька, обожди маненько! Сейчас мы его скрутим вместе. - Слово "маненько" окончательно убедило, что это свои. Я подчинился, сдал пистолет второму бойцу, и вскоре мы трое поползли в обратном направлении.
Оказывается, я приземлился на нейтральной полосе, но ближе к нашим, которые почему-то решили, что подбит был немецкий самолет. Этим и объяснялась осторожность, с которой бойцы обходили меня. Но надо бойцам отдать должное: действовали они со знанием дела. Я даже подумал, что пехота - и та летчика берет с "хвоста".
Вскоре мы прибыли в землянку командира стрелкового полка, который, проверив мои документы и позвонив куда-то, переправил меня в тыл. Меня передавали, что называется, с рук на руки. На вторые сутки потрепанный газик привез меня на родной аэродром.
Увидя стоянки, родные самолеты, техников, махавших руками, я с трудом сдержал слезы радости.
Подъехали к КП полка, и я доложил командиру о прибытии и о том, что со мною произошло. Командир пожал руку капитану-пехотинцу, привезшему меня на газике, и попросил передать командиру стрелкового полка большую благодарность.
Минут через сорок прилетел Александр Иванович Покрышкин с нашими товарищами и крепко пожал мне руку. Сказал всего два слова:
- Молодец, спасибо!
На следующий день на разборе Покрышкин отметил мою и Березкина самоотверженность, но, как всегда, сказал он об этом просто, скупо: все сделанное нами входило в рамки покрышкинских заповедей воздушного бойца. А это значит, что действовал я так, как надо.
Часть IV. В БОЯХ ЗА УКРАИНУ
ТАРАН - ОРУЖИЕ СМЕЛЫХ
Мы действуем на юге Украины, поддерживаем войска, наступающие в направлении Амвросиевки. На нее и нацелено острие клина нашей ударной группировки.
Полк перебазировался в Дьяково, только что освобожденное от противника. Замаскированные самолеты стоят прямо в населенном пункте - между домами и сараями. Перед вылетом на боевое задание моторы запускаются на месте стоянки и по команде ведущего группы по порядку выруливают по улице на окраину села, на небольшое поле, служившее взлетно-посадочной полосой.
Помню как сейчас - это было 24 августа 1943 года. По главной улице Дьяково, оставляя за собой клубы пыли, быстро выруливала пара истребителей с хвостовыми номерами "21" и "7". Это старший лейтенант Вениамин Цветков и младший лейтенант Вячеслав Березкин спешили на боевое задание.
К линии фронта они подошли на высоте 4000 метров. Связались с радиостанцией наведения.
- "Двадцать первый"! Ниже вас, на высоте тысяча пятьсот метров идет "рама". Атакуйте ее... - приказал командир.
Цветков положил самолет на крыло, присмотрелся. "Рама" шла без прикрытия, параллельным курсом.
- Внимание, атакуем. Прикрой! - передал ведущий Березкину и полупереворотом ввел истребитель в пикирование.
Березкин, как это и положено в подобной ситуации, осмотрел воздушное пространство. Вражеских истребителей не видно. Немного приотстал от ведущего, последовал за ним. Пара стремительно падала на "раму". Стрелка прибора скорости прижалась к краю шкалы. Самолет начал вздрагивать, управлять им стало очень трудно.
Наши летчики хорошо знают "раму": машина не скоростная, но маневренная, ее геометрические размеры невелики. В силу всего этого сбить "Фокке-Вульф-189" очень трудно.
Силуэт "рамы" быстро увеличивался в размерах. Высота падает: 3000, 2500, 2000 метров...
Еще несколько напряженных секунд - и Цветков открывает огонь. "Рама" тут же сманеврировала, и трасса на большом расстоянии проходит мимо цели.
- "Седьмой", атакуй! - почти кричит по радио Цветков Березкину, проскакивая "раму" и уходя левым боевым разворотом вверх.
Березкин к этому времени снизился и атакует цель с нижней полусферы под одну четверть. Переведя истребитель в небольшой угол набора высоты, Вячеслав пытается поймать в прицел силуэт вражеского самолета. Но при большой скорости истребителя сделать это нелегко. Дистанция сокращается. Можно открывать огонь!
Истребитель дрожит, как в лихорадке, перекрестие. прицела прыгает, мечется по силуэту "рамы". Наконец, улучив момент, Березкин нажимает гашетку. Кабина наполнилась пороховым дымом. Видно, как рассеянная трасса, почти касаясь "рамы", проносится мимо и взрывается вдали белыми облачками.
"Не сбил!" - мелькнуло в голове. Березкин тут же переводит свой истребитель на "горку" и, набрав высоту, кладет его на крыло под 90o. "Рама" продолжает полет. Значит, она на боевом курсе и, по всей вероятности, производит аэрофотосъемку наших боевых порядков. "Надо сбить, во что бы то ни стало сбить! Чтобы ударить наверняка, надо погасить скорость".
"Семерка" зависает, затем начинает падать вниз. Сейчас истребитель уйдет под "фокке-вульф", чтобы занять наиболее выгодное положение для атаки. Левый крен - чтобы видеть, не выпускать "раму" из поля зрения... "Семерка" нацелена прямо на нее.
И вдруг Березкин всем телом ощущает удар, странную тряску. Секунду-две он еще не видит крови, не чувствует боли. Но вот он уже понял: ранен. Не подчиняется воле левая рука, отяжелела левая нога.
А "рама" идет прежним курсом, и фашистский стрелок снова поднял стволы.
- Не уйдешь! - цедит сквозь зубы Березкин и снова направляет истребитель на вражескую машину. Он слился со своей "семеркой" воедино всем телом и сердцем. "Рама" на сей раз не увернулась, не сманеврировала.
Удар!..
Встречный поток подхватил самолет Березкина и бросил в бездну. Аварийно отброшена дверца. Прыжок!
Березкин нащупал вытяжное кольцо, с силой потянул его. Парашют раскрылся. Сверху хорошо виден передний край. Он идет зигзагообразно, упирается в лесок, тает, исчезает в дымах, плывущих за горизонт.
Наконец, под ногами земля. Упал, с трудом погасил парашют. Но подняться не в состоянии. В чьих руках этот опаленный войной участок? Совсем близко слышатся шаги. Из кустов кто-то выглянул. В пилотке. В серой, выгоревшей пилотке. Со звездочкой. Свои!..
