Мальчишек той же стеной мягко оттолкнуло в сторону.

А Вернон все бежал и бежал, с трудом переставляя ноги, чувствуя себя участником какого-то особо ужасного кошмара.

А потом время вновь пустилось вскачь.

Машина наконец остановилась, сбив одну из колонн и уткнувшись боком в другую. Лежал на тротуаре Дадли, задетый самым краешком пронесшейся беды. Ему хватило. Рядом с братом на коленях стоял Гарри и что-то шептал побелевшими губами.

Рядом с мальчишками Вернон оказался раньше Петунии. Вокруг тут же собралась толпа. Люди глазели, давали дурацкие советы, пара беспардонных туристов не таясь фотографировала место происшествия. От зоопарка бежали сотрудники. Среди них был ветеринар, который умел оказывать первую помощь. Он же сказал, что уже вызвал неотложку.

Вернон, как он с удивлением понял, тоже имел представление о поведении в ситуации, наподобие этой. Во всяком случае, Петт успел перехватить, не дал ей вцепиться в Дадли, потрясти его или что там еще любят делать женщины в истерике?

Первый укол врачи сделали именно ей. Женщина затихла, Дадли уже сноровисто укладывали на носилки.

Прибывшие почти одновременно с медиками полисмены ходили вокруг покореженной машины, допрашивали свидетелей, но Дурслям позволили уехать с сыновьями. Только записали адрес и номер телефона.

Вернон был не в состоянии говорить о чем бы то ни было. В голове только вертелись какие-то слова, обрывки молитв, не связываясь даже в предложения.

Судя по тому, что он видел, Дадли находился на грани жизни и смерти.

Как жить дальше, если с сыном что-то случится?

Как им жить?

Но несмотря на “плывущее” сознание, машину он вел уверенно.

Что бы ни было, он отвечает за жену, сейчас гипнотизирующую бампер скорой. Отвечает за Гарри, которого везли в той же неотложке.

Он должен держать себя в руках.

От парковки супруги побежали в приемный покой. Но мальчишек уже увезли дальше, вглубь больницы. На долю взрослых достались всякие необходимые бумажки, данные страховых полисов и что-то про аллергию, и прочие глупости.

Поскольку память так толком и не вернулась, Вернону оставалось только ходить из угла в угол, замирая на особо истеричных вскриках жены: “Тебе нельзя волноваться! Сядь! Ради Бога, Вернон!”

Он садился на какое-то время на кушетку, но через три секунды вскакивал вновь, до следующего окрика.

Пет – железная леди Граннингса – старательно заполняла формуляры, бланки и остальную чушь, которую мужчина считал крайне неуместной. Ярким проявлением отсутствия у врачей любого намека на такт и сочувствие.

“Глядя на ровные строчки, ложащиеся на бумагу, посторонний ни за что не догадался бы, что сын этой женщины сейчас находится в реанимации”, – подумал Вернон, отмечая ее побелевшие губы, излишне крепко сжавшиеся пальцы, прерывистое дыхание.

Петуния и в самом деле была словно отлита из особых сплавов, детали из которых не разрушались, не плавились и не поддавались коррозии.

Тогда, пять лет назад, она и подумать не могла, что больше никогда не вернется к своим тарелкам-сковородкам. Но фирме нужна была твердая рука. Управляющий, с пониманием отнесшийся к больничному шефа, через пару месяцев почуял слабину и принялся подворовывать, а то и передавать заказы конкурентам (не за так, разумеется). Рейдеры, как стая пираний на кровь, подплывали ближе, радостно помахивая плавниками, а сам шеф – несгибаемый, яростно вопящий Вернон Дурсль – все никак не мог снова сесть в директорское кресло.

Петуния тянула все на себе, сжав зубы, а он, только попытавшись вернуться в бизнес, едва не развалил фирму к чертям собачьим.

Прошел год. Начался второй. И вдруг, по результатам, стало ясно, что под руководством жены “Граннингс” приносит куда больший доход.

Грамотнее реклама, дружелюбнее партнеры, щедрее заказчики.

А Вернон... что – Вернон?

Ему на тот момент с чистописанием бы разобраться.

Занимался лечебной физкультурой. Подмечал со смехом, что мальчишки тянутся за ним повторять движения. Адаптировал кое-что под их невеликие силы. Построил на пустыре маленький спортивный городок (с разрешения администрации Литтл Уингинга. Начал-то без, даже и не подумал про какие-то бумажки, хорошо, что Петуния вовремя спохватилась!)

Подтянулись соседские мальчишки.

Их родители стали доплачивать “за беспокойство”. Пару месяцев он был кем-то вроде старушки Фигг. А потом понял, что ему это нравится! Нравится “гонять бойцов”, продумывать тренировки, ставить удар, разрабатывать тренажеры, носиться по пустырю “в войнушку”.

Как говорится: “Найди работу по душе и ты не будешь работать ни дня”.

Петуния взяла кредит, Вернон нашел место, нашел сотрудников из офицеров, которым стало слишком скучно на пенсии (важное дополнение – вменяемых сотрудников, способных работать с детьми и делать скидку на возраст).

Его лагерь скаутов уже сейчас, всего три года от основания, почти на равных соревнуется со старейшими, лучшими детскими лагерями.

Еще бы!

Свой бассейн, тир, небольшой английский парк, с запутанными тропинками и домиками на деревьях в самом его сердце.

Авторские тренажеры, схожие с армейскими, но разработанные им специально для детей.

Авторские программы тренировок.

Понимание детских желаний и мотивов, благодаря сыновьям.

Сыновьям.

Для него давно уже их двое.

Его мальчишки, сломя голову носящиеся по территории, висящие кверху ногами без преувеличения на каждом снаряде и заборе (а говорят – их только двое, сыновей этих).

“У-у-у!” – взвыв, Вернон вновь поднялся и заметался по приемному покою, стараясь хотя бы не сталкиваться с прочими посетителями.

- Папа! Папа! – завопил вдруг кто-то и откуда-то сверху, с непонятной балки-поручня-непойми какой горизонтальной деревяшки ему на шею спикировал Дадли. – А мы уже все. Доктор говорит, у меня теперь будет шрам зигзагом, как у Гарри! Круто! Нас миссис Либерти совсем различать перестанет, и Гарри сможет за меня сдавать экзамен по испанскому!

- Я тебе дам – экзамен! – нахмурился Вернон, отцепляя от себя отпрыска. К ним тут же подлетела Петуния, уже не в силах сдерживать слезы и причитания. Вцепившись в сына она перемежала поцелуи невнятными вскриками.

Вернон же подумал, что стоит поискать доктора. С неугомонного Дадли станется сбежать прямо с операционного стола. А ему, может, вообще двигаться нельзя.

Так он и сказал жене, отправляясь на поиски. Пет прониклась и на руках утащила сына к кушетке, где принялась уговаривать “малыша” лечь и отдохнуть.

“Ну вот, пока все заняты делом”, – хмыкнул Вернон и прибавил шагу. Надо еще посмотреть – как там Гарри?

Слепая что ли эта миссис Либерти? Похожие! Вот еще!

У Гарри черты лица тонкие, и сам он весь тонкий, юркий, пластичный, со смуглой кожей и взрывным темпераментом.

Дадли – белокожий (у него и загар совсем по-другому ложится), основательный, упертый, круглолицый, несмотря на то, что за стол его не усадишь (сам Гарри, кстати, аппетитом обладает завидным).

Одежда, рост да волосы – вот и всё сходство.

Кстати, с волосами странно вышло. Гарри ведь до трех лет был брюнетом.

Волосы, что ли, у парня на солнышке выгорели?

Вообще, так бывает, что у детей со временем меняется цвет волос. Но Вернон чаще слышал, как из светленьких становились темненькими, а не наоборот. А тут... Ходил Гарри, ходил. Ныл, что мама – светленькая, папа – светленький, Дадли – светленький, один Гарри черненький, как дурак.

За ругательство Петуния вымыла мальчишке рот с мылом.

А волосы как-то сами стали светлеть. И больше не выглядели жесткими иголками испуганного ежика.

Хоть Фигг наверняка считает, что это “бедный мальчик” поседел от жизни такой.

И то сказать – видит она его не так чтобы часто.

Одет он в камуфляж, подобие разгрузок, что-то военизированное, а это мало походит на бархатные камзольчики маленьких принцев, не так ли?

Руки в цыпках, колени содраны, на скуле или под глазом перманентный фингал (хоть Вернон всегда старался свести риск ударов по голове к минимуму, не очень-то у него получалось. Особенно когда в лагере, тщательно шифруясь от наставников, начинались, как он это называл, “рейтинговые понты за почетное звание главного оленя года”).