– Лика, ты доведёшь себя до язвы.

– Не успею. Мама уже завтра обещала привезти мне холодца. Вообще не понимаю, как это есть можно. Сплошной жир. Мясо и жир, мясо и жир. И пироги. И после этого она ещё удивляется, что у неё давление скачет! Если есть всякую дрянь…

Про дрянь Саша дослушивать не стала, прошла на кухню, отстранённо подивилась странной, непривычной для женщины с ребёнком, чистоте, отсутствию грязных тарелок в раковине и крошек на столе. Открыла шкафчик и достала пачку пшеничных хлебцов. Выглядели они не слишком аппетитно, ничем не пахли, и на вкус, наверняка, как опилки, но это было лучше, чем ничего. О, яблоки! В холодильнике на самом деле нашлась парочка зелёных яблок, а также упаковка греческого натурального йогурта. Практически обезжиренного. Саша в сомнении её разглядывала, затем вернула на полку. Не смогла представить, как она это ест.

Когда Саша вернулась в гостиную с хлебцами и яблоком, Анжелика презрительно фыркнула.

– Ты, конечно, с тоской думаешь о мамином холодце, признайся.

– Сейчас особенно, – не стала спорить Саша. Снова устроилась на мягких подушках, достала хлебец и откусила. Точнее, попыталась, и этот мерзавец заскрипел на зубах. Но Саша стойко его жевала.

– Каравайцева мне поклялась, что на этот раз Панкратов будет. Я слышала, он развёлся.

– Собираешься обсудить с ним эту тему? – невинно поинтересовалась Саша.

– А почему нет? У него сеть аптек по городу.

– Знаю.

– А знаешь, кого ещё она пригласила? Александра Ростиславовича. – Лика даже бокалом ей отсалютовала. А вот Саша непонимающе нахмурилась.

– Кто это?

Анжелика немного растерялась, смотрела на неё, затем рукой махнула.

– Ах, ну да. Ты же не училась. Он преподавал у нас информатику. Пятнадцать лет назад он был полон сил, задора и девчонки влюблялись в него пачками. Интересно будет посмотреть на него через десять лет. Что там с его залысинами. – Анжелика рассмеялась, и тем же смеющимся тоном добавила: – И Толя будет.

– Какой ещё Толя?

Улыбаться Лика перестала, даже брови сдвинула.

– Богатырёва, хватит тупить.

Саша перестала жевать, глаза на Лику таращила, потом поняла, что у неё полный рот опилок. Дышать она не может, говорить не может, во рту пересохло. Хорошо, что про вино вспомнила.

Допила залпом, пытаясь проглотить хлебец. И всё равно заговорить так сразу не смогла, тем более, нужно было разыграть спокойствие… Если спокойствие, вообще, можно разыграть, и если о нём речь в эту минуту идти может.

– Ефимов?

Лика кивнула с определённым удовольствием и намёков.

– Ефимов. Ума не приложу, где Каравайцева его выловила.

– Значит… он вернулся в город?

– По всей видимости. Хотя, на мой порог ещё не приползал. Будет любопытно на него взглянуть, правда? – Анжелика поднялась, отвернулась от Саши. – Выпьем ещё?

Пользуясь тем, что сестра её видеть не могла, Саша зажмурилась. То ли от шока, то ли уже от ужаса. Губы вытерла, хотя, на самом деле, пыталась понять, трясутся или нет. Вроде не тряслись, и даже в кривой улыбке получилось их растянуть, когда Анжелика подошла к ней, чтобы забрать пустой бокал.

– Мне Алёна ничего не говорила… про Ефимова.

Лика плечами пожала.

– Со мной тоже откровенничать не стала. Только сказала, что он сам позвонил, сказал, что придёт. Узнал от кого-то.

– Так может… он давно в городе?

– Может, и давно. – Лика снова устроилась напротив, но на Сашу не смотрела. Взгляд был устремлён вдаль, а на губах появилась вызывающая усмешка. – Он уезжал с наполеоновскими планами, помню, что мне говорил. И вот приехал обратно. И что-то мне подсказывает, что живёт в квартире матери.

– И что в этом такого?

Лика плечами пожала.

– Да ничего. Это всего лишь Ефимов. – Анжелика улыбнулась, отсалютовала Саше бокалом и сказала: – Выпьем. За субботу. Будет весело.

Саша ничего не сказала, но вина выпила. Сделала несколько больших глотков, а про себя сказала: за прошлое.

Но чего она точно не хочет, чего не желает больше видеть, так это того, как отец её сына, снова упадёт в ноги к её сестре. Удружила, Каравайцева, ничего не скажешь.

Но при всём душевном ужасе и сопротивлении, теперь Саша точно не пропустит субботнюю встречу. Хотя бы ради того, чтобы просто взглянуть на НЕГО… Спустя девять лет.

Конечно, никакого жёлтого платья Саша себе не купила. По нескольким причинам. Во-первых, в отличие от Анжелики, её бюджет не предусматривал отдельной статьи для нарядов, ей никто отступных и приданного не оставлял, и лишние средства взять было неоткуда. А во-вторых, после того, как первое волнение улеглось, и она смогла сделать первый вдох, и к ней вернулось рациональное мышление, она подумала: с какой стати?.. В том смысле, что она не должна думать о Ефимове, а уж тем более думать о платьях и о чём-то подобном, в желании что-то доказать или поразить его воображение.

Но это так странно, прошло девять лет, и она даже от имени его отвыкла. Толя Ефимов. Звуки из другой, давно позабытой жизни. Где она молодая, неопытная и вечно смущённая пламенем, что её озаряла сестра. Толя был одним из тех, кого это пламя опалило не на шутку. Все годы учёбы он добивался любви Анжелики. Не расположения, не симпатии, а именно любви, потому что Толя Ефимов всегда хотел всего самого лучшего, и властвовать над этим безраздельно. И Лику он видел своей – женой, любовницей, спутницей жизни, в то время, в том возрасте, это казалось не таким уж и важным и существенным. Он хотел её, и этого было достаточно, чтобы идти к своей цели, не оглядываясь по сторонам. И Саша прекрасно помнила, что она той стороной, в которую Толя забывал посмотреть, и была. Стояла и наблюдала за тем, как всё рушится. Отношения Лики и Ефимова были подобны грому – громкие и устрашающие, но с каждым раскатом всё менее впечатляющие. И, в конце концов, Толя уехал, в один день, собрался и исчез из их жизни. Даже не ведая, какое воспоминание и наследие после себя оставил. И Саша давно перестала ждать его, строить какие-то планы, представлять их встречу. Она даже перестала об этом мечтать и этого хотеть. Сейчас она боялась правды. Что Толя узнает, а особенно, Митька…

Её сыну восемь лет, и он, без сомнения, как любой мальчишка, нуждается в мужском воспитании, и как любой любознательный ребёнок, время от времени задаёт вопросы про папу… И Саша каждый раз в ужасе замирает, не зная, что сыну говорить. Тётя Валя ругала её за ту бездарную сказку, которая больше на отмазку смахивала, о том, что папа не может с ними жить, что работает, что… Что бы ещё придумать?

– Всё сложно, Митя. У взрослых всё так сложно бывает. Мне жаль…

Тётка её за это ругала. Потому что было понятно, чем старше Митька становится, тем больше понимает. И скоро он начнёт задавать совсем другие вопросы, по крайней мере, ответов будет ждать других, более конкретных. И Саша это знала. Раздумывала над тем, какой тон избрать: мягкий и обещающий, или категоричный, не оставляющий надежды? Ещё совсем недавно склонялась ко второму. Знала, что будет трудно и больно сказать сыну, что папа… что папы нет, и ждать незачем, а вот теперь… Ефимов вернулся в город. И в субботу она с ним встретится.

Совершенно не знает, чего ожидать. С какой целью, с победой или поражением он вернулся? Как выглядит спустя девять лет? Что скажет ей при встрече? В этом месте можно было печально улыбнуться. И впервые за много лет позволила себе вспомнить, причём очень ясно и чётко, будто это было несколько дней назад, его голос и улыбку. И его:

– Привет, малыш.

Она всегда была для него малышом. Сначала крутящимся под ногами и мешающим, потом милым щеночком, с которым можно пошутить и посмеяться, в ожидании Лики, а потом… он уехал, не вспомнив о малыше, который дома вопил от восторга, веря, что всё только начинается. Толя её любит!

– Дурацкие фотографии, – пробормотала Саша, разглядывая огромное количество снимков, разлетевшихся по покрывалу на постели. Сама достала коробку с фотографиями с антресолей, сто лет этого не делала, не позволяла себе, не желая расстраиваться и раскисать, а вот сегодня, проснувшись утром и первым делом вспомнив о предстоявшей в субботу встрече, поддалась желанию вспомнить его лицо. Точнее, убедиться, что помнит.