«"Невмоготу" пишется вместе! Чур! Вместе!..»

Я проснулся и обрадовался, что это происходило во сне. Мама поправила на мне одеяло и поцеловала в лоб.

– Спи, спи… Правильно: «невмоготу» пишется вместе. – Она вздохнула: – Если бы ты наяву был таким же грамотным, как во сне…

Я снова уснул, и мне больше ничего до утра не приснилось.

Перед уходом на работу мама, как всегда, сдёрнула с меня одеяло. Я хотел сразу встать, повыжимать гантели и взяться за правила, но солнце пригревало так, как будто стёкла наших окон были увеличительными. Вставать уже не хотелось… И вот замелькали передо мной отрывки из древнеисторического сна.

Я бы проспал ещё часа два, если бы меня не разбудил страшный свист. Я вмиг спрыгнул с кровати, открыл окно и выглянул во двор. «Победа» жильца из пятнадцатой квартиры, всегда стоявшая под моим окном, с затихающим шипом оседала на одну сторону. От неё с хорошо надутым футбольным мячом в руках бежал за угол Витька. Я сразу догадался, в чём дело: Витька, конечно же, вывернул золотник из ниппеля, подсоединил к нему сосок мяча и надул его воздухом из шины. Витька вечно что-нибудь изобретал.

Я уселся поудобней на подоконник, предчувствуя очередной скандал. Пенсионеры и домашние хозяйки, позёвывая, вышли на балконы. Дошкольники Вовка и Вика бегали вокруг «Победы» с недоеденными бутербродами. Наконец с портфелем под мышкой появился её владелец. Заметив спущенную шину, он взглянул на часы и схватился за голову. При этом его портфель упал на тротуар.

– Ты? – спросил он, схватив за ухо Вовку.

– Ой! Я завтракал, а она сама зашипела! – заявил Вовка.

Из подъезда тут же выбежала его мама.

– Это ваш ребёнок или мой? Это ваше ухо или ребёнка? – стала выяснять она.

– Но я же опаздываю… – оправдывался владелец. – И это не в первый раз…

С балконов и из окон вмешались в спор жильцы. Они требовали приструнить «болтающихся без дела школьников». Дом загудел. Владелец поднял портфель и посмотрел на меня:

– Ты видел?

– Нет. А если и видел, то не скажу. Я не ябеда! – сказал я громко и гордо.

Вовкина мама взяла Вовку за ухо и повела домой. Вид у неё был такой, как будто она имеет на это полное право.

Владелец взглянул на часы, вздохнул, плюнул на шину и пешком пошёл на работу.

Я всё сидел на солнышке, зажмурив глаза и обхватив руками коленки, и слышал щёлканье верёвки и шуршанье плоских камешков по асфальту: это девчонки прыгали и играли в «классики»; слышал, как пенсионеры высыпали на стол из пакетика фишки домино и забивали своего ежедневного «козла»; слышал, как зазвенели подшипники по асфальту: это продавщица Нюра привезла на тележке молоко в красно-синих пакетиках.

Хорошо было вот так, не думая ни о чём, зажмурив глаза, представлять наш двор!

А солнце пекло по-настоящему первый раз за это лето. Только не было слышно ни крика, ни смеха мальчишек. Все они ушли на озеро. Утром там мало народу… Вода зеленоватая и прохладная, а мелкая галька холодна после ночи. Ребята плавают и лежат на спинке, и, замёрзнув в воде до дрожи, гоняют по берегу в футбол, и снова… бултых в воду!

Кто-нибудь из моих одноклассников спрашивает у ребят:

«А где Серёжка?»

И они равнодушно отвечают:

«Зубрит правила!»

Тут у меня тоскливо заныло сердце. Я открыл глаза. Под моим окном стояла продавщица Нюра и с ужасом смотрела на меня.

– Захотел в больнице проснуться? Куда глядишь?

– Зрительную память развиваю. Учительница велела, – сказал я и спрыгнул с подоконника.

Правда, я почти целый месяц развивал зрительную память. Это было даже интересно: читать хорошие книжки, а потом представлять в уме трудные слова, писать их и радоваться, что неожиданно правильно написал. Я раньше никогда так не делал…

Мне захотелось есть, а котлеты и каша совсем остыли. Рядом со сковородой лежала мамина записка:

Я съел холодные котлеты с зелёным луком и повторил про себя правила про слова «в продолжение» и «в продолжении», «в течение» и в «в течении» и из-за этого течения снова вспомнил про озеро…

Дворник Хабибулин поливал двор. Воробьи копошились в лужах и разбрасывали крылышками воду так, что маленькие радуги висели над лужами. А рядом с Хабибулиным раскинулась большая радуга. И мне так захотелось на озеро, что по спине пробежали мурашки и заломило зубы.

Я взглянул на мамину записку об угрожающем положении, снял майку и босиком выбежал во двор.

После холодных ступенек лестницы приятно было пошлёпать по мокрому тёплому асфальту.

Я присел на краешек тротуара и стал завидовать всем: и девчонкам, игравшим в «классики», и забивающим «козла», и Петру Ильичу, разгадывающему очередной кроссворд, и малышам, спавшим в колясках, и даже воробьям! Кому из них надо было писать диктанты? Никому! А кто мне будет диктовать? Никто!

– О-о-у! – неожиданно застонал я, схватившись за голову.

Хабибулин обернулся вместе со шлангом, горошинки воды заколотили меня по лицу, по груди, и я ахнул от внезапного холода.

– Ещё? – засмеялся дворник.

И, не успев отдышаться как следует, я кивнул, съёжился в комочек, уткнул подбородок в коленки, и меня окатило с головы до ног.

Я вскочил с тротуара, завертелся на одном месте, а Хабибулин смеялся и поливал меня из шланга крепкой, холодной струёй. Я не выдержал и отбежал в сторону.

– Ну как? – спросил Хабибулин.

– Здорово, как в озере!

Мне уже расхотелось идти купаться. А под ложечкой снова заныло из-за диктанта. Я спросил:

– Ахмет! А почему вы стали дворником?

Он удивился:

– Куда мне ещё?

– Как куда? Инженером бы стали… или шофёром… или врачом… или, как Шилкин, по женским причёскам…

– Я от рожденья до сих пор малограмотный, – весело сказал Хабибулин.

– Чего ж вы не учились? Не хотели?

– В наше время работать надо было. Себя кормить. Меньших братьев кормить. А ты: «Хотел… не хотел…» Тебя вот кормят, одевают, каникулы дают…

– А при царе были школы рабочей молодёжи? – спросил я.

– Дурак, – сказал Хабибулин.

– Лучше работать, чем писать диктанты… – подумал я вслух.

– Не знаю… не знаю…

– Эх! Счастливый вы человек! – позавидовал я.

– Угу, – подтвердил Хабибулин.

Вода с меня стекала, как с пуделя из второго подъезда. Его тоже выкупал Хабибулин. Я прошёлся по двору, решив попросить кого-нибудь мне подиктовать.

На доске ЖЭКа висело объявление:

Я засмеялся и крикнул Хабибулину:

– Это ты писал?

– Я! – гордо ответил наш дворник.

Я достал из мокрого кармана карандаш и, вымазав руки, потому что он был химическим, исправил в объявлении ошибки. Вместо «сас» я написал «SOS-тоится». Пусть все думают, что техник-смотритель забил тревогу. Многие жильцы с самого начала каникул жаловались ему на мальчишек из нашего дома. Правда, во дворе каждый день кто-нибудь что-нибудь вытворял. Но на меня последнее время жалоб не было: я занимался. Соседи по подъезду даже спрашивали маму: «Не заболел ли Серёжа?». А довольная мама говорила мне:

– Вот видишь, когда ты занят делом, я спокойна.

Я подошёл к забивавшим «козла». Двое из них ссорились. Один показывал, что «рыба» была необходима, а другой говорил:

– Вам, милый, надо дома под кроватью тренироваться. Это не «рыба», а преступление.

Он налил в колпачок термоса капли Зеленина и выпил. Во время споров ему становилось плохо.

– Не корову проигрываете… – успокаивали его остальные.

Никто из них, конечно, не бросил бы «козла» из-за моего диктанта.

Тогда я направился к Чурикову из нашего класса. Он возился у подъезда с гоночным велосипедом.