Особой тревоги данное обстоятельство Каблукову не внушало. Местный манзовский старшина всячески демонстрировал преданность российским властям, донося о разных второстепенных происшествиях и окрестных золотых приисках. Как выяснилось позднее, при этом он старался выведать силу гарнизона и расположение строений Стрелка и Владивостока. В последнем старшина настолько открыто высматривал и расспрашивал, что обратил на себя внимание солдат, доложивших о подозрительном китайце начальству. Впрочем, от последовавших вопросов о цели его действий хитрец сумел отделаться ничего не значащими фразами.

Вечером 24 апреля в посту Стрелок был пойман хунхуз, пробравшийся к манзам, арестованным на Путятине и содержавшимся на островке Майделя. Один из них и выдал смельчака, объяснив караульным, что хунхузы обычно не носят косы, а коротко обрезают волосы и сворачивают их пучком. На допросе хунхуз уверял, будто занимается ловлей червей (трепангов), а пришёл к местному старшине за будой (просом). Рапортуя о событиях в Стрелке, Каблуков писал: «Нужно заметить, что всякий спрошенный манза, куда и зачем идёт, всегда даёт неизменный ответ, — для ловли червей или капусты туда-то из Хунчуна или Нингуты; если же встречается манза с ружьём, то говорит, что охотится и живёт работником у того-то. Проверить их невозможно, при настоящей замкнутости их положения»⁸⁰. Добавим, что такой порядок вещей сохранялся и в начале XX века. К тому же со временем хунхузы догадались отращивать косу, поэтому отличать разбойников от мирных обывателей стало невозможно. Местное же население, особенно китайское, отчасти из солидарности с хунхузами, отчасти из страха перед их местью никакого содействия российским властям не оказывало.

Видимо, поимка хунхуза и подтолкнула манз к нападению на пост. Около 4 часов утра 26 апреля, под покровом непроницаемого тумана, затянувшего все окрестности, большая толпа, достигавшая, по словам уцелевших солдат и показаниям самих китайцев, 1000 человек, подошла к посту со стороны деревни Хоювай. Часовой, стоявший на вершине пригорка, у подножья которого находился дом постового начальника, заметил её лишь в нескольких шагах. Выстрелив, он бросился бежать вниз, к казарме, но был настигнут и зарублен топором. Ещё одного часового, выставленного поодаль, манзы взяли в плен. Выстрел поднял тревогу, и все уцелевшие часовые бросились к казарме, где в то время никто не спал, так как фельдфебель готовил развод второй смены караула. Они едва успели собраться, как толпа окружила землянки, дом начальника и сарай для орудия. Врасплох застали только фельдшера, ночевавшего в своей землянке. Проснувшись, он не сразу выскочил наружу, а стал одеваться. Промедление стоило ему жизни. Манзы поймали беднягу и принялись истязать: раздробили пальцы, вспороли живот, после чего добили несколькими пулями.

У оставшихся от гарнизона 26 человек было всего 10 ружей. Понимая, что им долго не продержаться, солдаты выпустили заряды в надвигавшуюся толпу и разбежались. Одна группа искала спасения на берегу пролива Стрелок, где находились джонки. Другая кинулась в сторону Уссурийского залива. Туман и высокая трава помогли ей скрыться от преследователей. Манзы подожгли деревянные постройки поста и отступили. Чудом уцелел попавший в их руки часовой, которого привязали к дереву вверх ногами и били по голове прикладами, пока не решили, что солдат мёртв. Очнувшись, он кое-как развязался и с трудом добрёл до берега бухты Разбойник, где через несколько часов был подобран шлюпкой с «Алеута».

О разгроме поста на шхуне узнали в половине шестого утра, когда к её борту подошла джонка с 14 солдатами. Этолин сразу же приказал разводить пары, что при основательно изношенных котлах требовало времени. Наконец снялись с якоря, дали ход, и к 8 часам были в бухте Разбойник, недалеко от поста, на месте которого ещё тлели головни. В огне погибло всё имущество, включая два зарядных ящика к орудию и 4000 патронов. Была совершенно уничтожена провизия. На вершинах окружавших бухту сопок виднелись толпы манз, не решавшихся, однако, при дневном свете напасть на высадившегося с «Алеута» Каблукова и 20 сопровождавших его солдат.

Благодаря принятым Этолиным мерам, на шхуну доставили всех спасшихся. За бежавшими к Уссурийскому заливу послали бот. Те. кто прибыл на джонке, передали услышанное от содержавшихся на Майделе манз, утверждавших, что цымухинский и стрелецкий старшины знали о готовившемся нападении, а работники последнего, ради их же безопасности собранные по приказанию Этолина на Путятине, переправились через пролив и приняли участие в сожжении поста. Эти сведения убедили командира шхуны в том, что выступление манз носит отнюдь не случайный и локальный характер. Осознав опасность распространения бунта на материке, он распорядился немедленно уничтожить собранные в предыдущие дни джонки. Всего с 19 по 26-е апреля «Алеутом», гребными судами под начальством лейтенантов Старицкого, Крускопфа, Лаврова, мичмана Усова и постовыми шлюпками было истреблено до сотни джонок, отчасти с манзами, пытавшимися пробраться на материк. Общие потери китайцев убитыми на островах и утонувшими оценивались участниками блокады в 250 человек⁸¹.

В назидание врагу, по единогласному постановлению всех офицеров, были повешены трое хунхузов, схваченных вблизи лагеря на Путятине и доставленных на шхуну, но упорно порывавшихся бежать. Вместе с тем, учитывая опасности, грозившие теперь и с островов, и с материка, отсутствие морской практики у солдат, Этолин отказался от мысли о самостоятельном крейсерстве гребных судов. А так как топливо и провиант на «Алеуте» подходили к концу, то, уходя в половине седьмого вечера во Владивосток, лейтенант забрал все плавсредства с собой. Он предполагал, что вернётся через несколько часов, в течение которых манзы будут задержаны на островах густым туманом, однако ошибся.

Не осуществился и план Дьяченко, отправившего 26 апреля на помощь Этолину последний баркас с 22-я солдатами и двумя тысячами вновь изготовленных патронов. Шлюпка дошла только до Владивостока, где её и задержали. Барк «Нахимов» из-за встречного и очень слабого ветра удалившийся от Посьета всего на 6 миль, вечером того же дня повернул на обратный курс, так как майор Пфингстен решил пополнить запасы продовольствия, рассчитанные на 10-дневный срок, казавшийся теперь явно недостаточным для экспедиции. Таким образом, блокада Аскольда и Путятина фактически прекратилась.

Немногим успешнее оказались попытки Дьяченко обеспечить безопасность собственной коммуникации, связывавшей пункты на побережье Японского моря с озером Ханка и рекой Уссури, одновременно взяв под контроль пути сообщения китайцев. 26 апреля он вооружил и отправил с четырьмя линейцами в деревню Никольскую первую партию солдат ситхинского гарнизона. Тогда же подполковник вторично потребовал от командира 3-го батальона скорейшей присылки людей, пороха, свинца и патронов. Но требование это майор Корольков выполнять не спешил, так как не понимал значения происходивших событий, да и не желал подчиниться Дьяченко, хотя обязан был сделать это в чрезвычайных обстоятельствах. За такую халатность через полтора месяца его уволили от должности под предлогом болезни.

На следующий день после первой партии в Раздольный прибыл весь ситхинский гарнизон. С хозяйственных работ был собран личный состав стоявшей в посту роты 3-го батальона. Лично разъяснив постовому начальнику, капитану Холевинскому, важность линии Раздольный — Никольская и приказав ему усилить посланный в деревню отряд, а также взять под наблюдение окрестности и доносить обо всём замеченном, Дьяченко отправился на лодке вниз по Суйфуну — в пост Речной. Оттуда его должна была забрать и доставить на Аскольд шхуна «Алеут», соответствующее приказание командиру которой подполковник послал с унтер-офицером, старшим на отплывшем накануне баркасе. Обо всех своих действиях Дьяченко телеграфировал начальнику штаба войск области.

Глубокой ночью, в первом часу 27 апреля, «Алеут» вошёл в Золотой Рог. Его появление со всеми шлюпками поначалу было воспринято спокойно. Но, когда майор Горяинов узнал о разгроме поста Стрелок и, перепугавшись, стал принимать судорожные оборонительные меры, во Владивостоке поднялся переполох. Тревога майора достигла высшего предела после того, как Этолин на рассвете устроил десантное учение с обходом вокруг порта, имевшее целью отпугнуть хунхузов, если бы они были рядом и готовили нападение. Горяинов приказал лейтенанту остаться во Владивостоке, отобрал у него все шлюпки и солдат, которых даже заставил голодать, не пустив на шхуну, где для них приготовили пищу, так как опасался, что Этолин уйдёт своевольно. Начальнику поста уже мерещились манзовские полчища, и он одного за другим отправил в Раздольный двух нарочных с телеграммами полковнику Тихменёву. Майор доносил начальнику штаба, что Владивостоку угрожают 2000 манз и что командир «Алеута» его не слушает, мешает и лезет не в своё дело. Обвинение это серьёзных оснований не имело. Этолин всего лишь пытался доказать Горяинову необходимость блокады Аскольда, чтобы помешать манзам соединиться, но тот наотрез отказался предоставить ему право самостоятельных действий. Так как солдаты стрелецкой команды и все нестроевые, занятые в порту и в урочище Вяземского, немедленно снятые Горяиновым с работ, не имели оружия, то майор приказал ковать в портовой мастерской пики и заготовлять древки.