Разница между национал-социализмом и фашизмом только в том, что фашизм (Италия) пытается все же создать какую-то гармонию между общностью и индивидуумом с помощью корпорации, хотя в тоталитарном государстве подобное абсолютно невозможно. Государство не может терпеть никакого отличия, никакой индивидуальности, даже если речь идет об индивидуальности корпорации. Последнюю тут же распустят как антинародную.
Главное в другом: в вопросе, государство ли должно служить индивидууму или индивидуум — государству, национал-социализм и фашизм единодушны; они поддерживают полное и безусловное подчинение индивидуума государству и из этого извлекают его «свободу» работать на государство. Еще в 1933 году национал-социалист Готфрид Буэн в статье «Новое государство и интеллектуалы» очень точно формулирует основной принцип тоталитаризма: «Духовная свобода? Ответ: для государства!» (178—71).
Несмотря на исключительно тяжелые условия, в которые поставлена интеллигенция в тоталитарном государстве, несмотря на невозможность создать организованную оппозицию и развернуть сопротивление, рано или поздно, в той или иной форме такая оппозиция все же возникает. И это закономерно, так как и самая совершенная тирания не может искоренить мышление. Более того, фашистское государство, с одной стороны, убивая свободомыслие, с другой — вынуждено поощрять мышление, чтобы идти в ногу с прогрессом демократических государств, не отставать от них. По крайней мере, чтобы не отставать в военной области. Но мышление легко переходит в свободомыслие, в критику существующего. Тогда и рождается оппозиция режиму.
На восходящем этапе развития фашистского государства, когда народ фанатически верит в его идеалы и следует им, как это было при Гитлере до начала войны, оппозиция пассивна, ибо изолирована от народа, не встречает у него поддержки. В это время оппозиция принимает форму эмиграции за пределы страны или «внутренней эмиграции».
До войны и в начале войны Германию покидают самые талантливые ее писатели: Генрих Манн, Лион Фейхтвангер, Томас Манн, Бертольт Брехт, Фридрих Вольф, Иоганнес Бехер, Оскар Мария Граф, Франц Байтскоп, Вилли Бредель, Леонард Франк, Георг Кайзер, Франц Верфель; талантливые ражиссеры Макс Рейнхард и Курт Эйснер, дирижер Бруно Вальтер, скрипач Адольф Буш, композитор Курт Вейль, оперный певец Рихард Траубер, киноактеры Альберт Вассерман, Эрнст Дейч, Фриц Кортнер и многие, многие другие.
Из страны уезжают сотни выдающихся ученых, среди них — великие физики, лауреаты Нобелевской премии Альберт Эйнштейн и Макс Борн.
Представители интеллигенции, которые по разным причинам не смогли эмигрировать и не попали в концентрационные лагеря, переходят во внутреннюю эмиграцию — эмиграцию в себя, их сопротивление выражается в том, что они работают не на фашистское государство, а для себя, ожидая лучших времен, когда можно будет снова включиться в духовную жизнь общества. С политической точки зрения такая форма сопротивления, хотя и не угрожает основам фашистского государства, все же является проявлением большого нравственного героизма. Она требует недюжинной твердости и выносливости, вот почему, когда силы исчерпаны, внутренняя эмиграция кончается самоубийством.
В Германии такую форму сопротивления избрали католический поэт Рейнгольд Шнейдер, Йохен Кепплер, лирик Готфрид Бенн, молодой поэт из Мюнхена Ойген Готлоб Винклер (покончивший с собой в 1936 году).
Позже, но мере разложения фашистского государства, оппозиционная интеллигенция активизируется. Государство уже не так уверено в себе, оно переходит от фанатизма к иезуитству. Иезуитство означает раздвоение человеческой личности, существование двух противоположных «я» в человеке: одно — общественное, другое — частное. Общественное «я» считается с требованиями государства, которое еще сильно и может раздавить индивидуума не только политически, но и физически. Свое частное лицо, то есть истинную свою суть, индивидуум проявляет только наедине с собой или с самыми близкими людьми. Следовательно, иезуитство — социальное лицемерие, общепринятое в период идеологического разложения фашизма. Каждый говорит не то, что думает; проповедует то, с чем не согласен; беспощадно критикует и то и другое в интимном кругу. Таков порядок вещей, своеобразный «модус вивенди» в условиях фашизма.
Хотя в нравственном плане фанатизм и превосходит иезуитство своей бескомпромиссностью, иезуитство — более высокая ступень общественного сознания при фашизме, так как начинается прозрение истины. Если фанатизм — лишь слепая вера, то иезуитство — скрытое критическое мышление. Иезуитство можно рассматривать как критическое мышление, еще не осмеливающееся выступить публично. В целях безопасности оно надевает маску фанатизма, питая к нему глубочайшее презрение.
В рамках иезуитства интеллигенция не может сделать что-либо значительное для дискредитации фашистской системы, так как истина остается предметом частных разговоров, а в общественной жизни безраздельно правит ложь.
Высшее проявление, действенности иезуитского мышления— намеки, аллюзии, аналогии с историческими событиями. Так, Вернер Бергенгруэн в 1935 году пишет роман «Великий тиран и суд», который представляет собой «скрытое обвинение режима Гитлера» (151—234). Аналогичным образом поступает в годы войны католический поэт Рейнгольд Шнейдер. В своем произведении «Религия и сила» он проводит ряд исторических аналогий и косвенно указывает на то, что построенное на насилии государство Гитлера «антибожественно».
В статье «Пять трудностей для того, кто пишет правду» (1934 год), резюмируя принципы сознательного литературного творчества в условиях фашизма, Б. Брехт не преминул обратить внимание на принцип хитрости. «Каждый, кто в наше время решил бороться против лжи и невежества и писать правду, должен преодолеть по крайней мере пять трудностей. Он должен обладать мужеством, чтобы писать правду, которую везде душат, умом, — чтобы обнаружить правду, которую везде пытаются скрыть, умением превращать правду в боевое оружие, способностью правильно подбирать людей, которые смогут применить это оружие, и, наконец, хитростью — чтобы распространять правду среди людей. Эти трудности особенно велики для тех, кто пишет под властью фашизма, но они ощутимы и для тех, кого изгнали из родной страны, и для добровольно покинувших ее, и даже для тех, кто пишет в странах с буржуазными свободами» (11—27).
Брехт ссылается на историю, изобилующую примерами хитрости в условиях, когда правду нельзя сказать прямо. «Испокон веков люди прибегали к хитрости, распространяя правду там, где ее запрещают и скрывают. Конфуций фальсифицировал для этой цели официальный патриотический календарь, изменив в описании исторических событий только определенные слова: там, где говорилось, что «властитель Кун приказал наказать смертью философа Вана за высказанные им мысли», Конфуций вместо «наказать смертью» написал «убить». Там же, где говорилось, что некий тиран был убит заговорщиками, он писал вместо «убит» — «наказан смертью». Так Конфуций прокладывал путь новому пониманию истории» (11—36).
Дальше Брехт приводит характерные приемы иезуитского письма: «Там, где царит гнет, слову «подчинение» следует отдавать предпочтение перед словом «дисциплина». Дисциплина возможна и без начальника, и потому она — более благородное понятие, чем «подчинение». Также лучше писать не «честь», а «человеческое достоинство». При таком употреблении понятий каждый отдельно взятый человек не исчезает просто так из поля зрения. Ведь всякий сброд присваивает себе право защищать честь народа...
...Англичанин Томас Мор описывает в своей «Утопии» страну, в которой господствует справедливость. Эта страна совсем не похожа на Англию того времени, и все же у них было много общих черт, кроме справедливого порядка.
...Многое из того, что касается Германии, но о чем в Германии запрещено говорить, можно сказать, говоря об Австрии. Существует немало приемов, с помощью которых можно усыпить бдительность «государства-цербера» (11—36 и 37).
