«Озерные» каникулы, или побег, закончились, и Федор вернулся в город.

В ту ночь капитан Астахов с подачи Савелия попытался вывернуть его наизнанку и дознаться, в чем причина внезапного уединения – теплая ночь, полная звезд и воплей влюбленных лягушек, костерок, выпить и закусить… Тем более Савелий давно спит. Обстановка вполне доверительная и располагающая, так и тянет излить душу, но Федор сделал вид, что не понимает. Он так искренне удивлялся, что капитан понял, что оторванный от жизни Савелий с его бабскими книжками, возможно, не так уж не прав. Путем логических построений он пришел к выводу, что событие произошло сравнительно недавно, после чего Федор сразу же рванул в убежище. Что можно понимать под «событием», спросил себя капитан. Ежу понятно, что это не карьера, или внезапное помутнение рассудка, или ссора с коллегами, или острое желание сменить род деятельности. И в результате ему якобы нужно осмыслить жизненный перекресток, то есть в какую теперь сторону податься. Другими словами, витязь на распутье. Насчет смены рода деятельности вообще ни в какие ворота – Савелий сказал, что Федор заканчивает очередную заумную статью, профессиональное хобби такое – напускать туману и мучить студентов. Все остальное тоже сомнительно. Остается одно. Вернее, одна. Женщина. Тут французы правы, от них все зло. Взять мою Ирку, подумал капитан, не простивший испоганенную любимую рубашку. Но Федор умеет классно лавировать, вспомнил капитан. Никогда никаких проблем с ними, скользит водомеркой, со смешком, шуточками, комплиментами, целует ручки, заглядывает в глаза и, главное, потом никаких претензий! Вот что удивительно. Исчезают без звука и признаков недовольства. И друзьями остаются… Скользкий тип, с завистью подумал капитан. Умеет-то он умеет, но на всякого мудреца довольно простоты, и, похоже, философ попал. И возникает вопрос: кто она? Не коллега по работе, так как ураган налетел внезапно. Скорее случайная встреча, роковая неожиданность… в кафе, в парке, на улице – уронила сумочку, Федор, разумеется, поднял, протянул, встретились глазами и…

Облом, сказал себе капитан. Федор не пацан, его на понт сумочками не возьмешь, он должен «принюхаться» к даме и убедиться, что они одной крови. Интеллект, эрудиция, само собой, не дура. Так кто же она, прекрасная незнакомка? То, как Федор заметал следы и требовал прекратить инсинуации, убедило капитана, что Савелий, нахватавшийся из бабских книжек жизненного опыта, возможно… гипотетически, как любит говорить Федор, – прав. Капитан с удовольствием установил бы за Федором наружку, не любопытства ради, а чтобы дознаться, что происходит. Если Федор молчит как рыба, то опять-таки возможно, что женщина несвободна.

А с другой стороны, так ему и надо, а то все легко достается, решил капитан. Ничего, прижмет, сам прибежит, тогда посмотрим. Капитан даже ухмыльнулся в предвкушении, представляя себе, как Федор прибежит поплакаться в жилетку и за советом. Не к Савелию, который ни уха ни рыла в подобных делах, а к нему, капитану Астахову. При этом он прекрасно отдавал себе отчет, что Федор Алексеев никогда не прибежит за советом ни к нему, ни к кому другому. Из серии: мечтать не вредно.

Ну и ладно, сказал капитан, а то придумали проблему на ровном месте! Будто мне своего горя мало. А все путаник Савелий…

Федор поднялся к себе на третий этаж, отпер дверь. Квартира встретила его душной тишиной, и он поспешил распахнуть балкон. Стало еще хуже – с улицы потянуло запахами выхлопов и какой-то пригоревшей дряни, и он вздохнул. Послонялся из комнаты в кухню и обратно, засыпал кофе в кофеварку и налил воды; упал в кресло за письменным столом, включил компьютер и побрел в душ…

Он сварил себе кофе… как же без кофе! «Пролистал» новости в Интернете, заставил себя открыть статью, чувствуя, что она перестала интересовать его совершенно.

Видимо, он задремал. Дверной звонок заставил его подскочить. В комнате сгустился сумрак; легкий вечерний ветерок шевелил штору. Он прислушался, полагая, что звонок ему приснился. Звонок повторился. Федор отправился в прихожую и открыл дверь. Потом ему казалось, он знал, кто пришел. Знал или чувствовал.

Ния смотрела на него, молчала… Оба, казалось, не представляли себе, что делать дальше. Федор втянул Нию внутрь, прикосновение было как ожог… Запах ее волос, кожи… Теряя голову, он нашел ее губы, узнавая и не узнавая их вкус. Все как когда-то, все иначе… Лестничный сквозняк с громким стуком захлопнул дверь. Они этого не услышали. Безумием были их тесные объятия, безумием были поцелуи, причинявшие боль…

Они бежали по дороге, которая никуда не вела. Они возвращались.

– Подожди, Федя, – Ния оторвалась от него, и он опомнился. – Подожди…

– Пошли! – Он взял ее за руку.

…Они лежали, обнявшись. Молчали. Говорить было не о чем. Когда-то они говорили о будущем…

Федору хотелось спросить, что скажет муж, если она поздно вернется. Ему вообще хотелось расспросить об этом человеке, хозяине жизни, с которым пятнадцать лет назад они были соперниками. Хотя какие там соперники – крутой мужик и самоуверенный мальчишка! Не было соперничества, тот увел его девушку играючи, и она, не оглянувшись, не сказав ни слова, ушла с ним. Он думал, навсегда, оказалось, нет. «Вилла… яхта… приемы», – вспомнил он, машинально целуя ее пальцы на своих губах. Его раздирали обида и желание вывернуть ее наизнанку, расспросить – вполне пацанские, как он понимал. Или мужские, что часто одно и то же. Ему пришло в голову, что их близость, его жажда и нетерпение – не что иное, как желание отыграться, а ее покорность – просьба о прощении. Ох уж эти философы! Жизнь намного проще, чем им кажется, и не нужно докапываться до смысла каждого слова, жеста или взгляда. Или поступка. Иногда нужно принять все как данность и оставить как есть. Нужно-то нужно, да кто ж выдержит, если обида, этот монстр с зелеными зенками, скалит зубы, науськивает и подталкивает в спину…

Ния привстала на локтях, прижалась губами к его губам, и он сгреб ее, чувствуя тяжесть и тепло ее тела и сбитое дыхание. «Еще… еще…» Он помнил ее манеру повторять «еще… еще…». Ее шепот, как раскачивающийся маятник, раздирал тело и причинял боль, и тело с готовностью и восторгом повторяло его движения, принимая боль и желая ее…

Они не зажигали света. В комнате было темно. С улицы долетал невнятный шум движения и шарканье шагов. «Мне пора…» Ния легко поднялась. Федор остался лежать. Он понимал, что теперь будет диктовать она, мужняя жена, она будет приходить и уходить, а он будет оставаться. Оставаться и ждать. Раньше они строили планы на будущее, смеялись, болтали о всякой ерунде. Теперь же молчали, не зная, что сказать, не до конца понимая, что произошло и что будет дальше. Не зная, как расценить… Возможно, каждый ожидал движения или слова другого, чтобы встроиться и подхватить… поймать волну. Возможно, нужно было поговорить начистоту, задать прямые вопросы и получить прямые ответы. Но они не знали, как это сделать. Возможно, боялись инстинктивно, что нарушится хрупкое равновесие реальности. Боялись того, что могут услышать.

– Я напишу тебе, дай адрес! – сказала Ния напоследок.

Негромко хлопнула входная дверь, и то, что было, перешло в разряд свершившегося факта и стремительно ухнуло в прошлое…

Федор, угрюмый, поднялся и, не одеваясь, как был, пошел в кухню сварить кофе, мельком отметил, что мог бы предложить кофе Ние. Отметил без сожаления, как мелкую возможность, которая не случилась. Он ничего ей не предложил… не сообразил. В другой раз. В другой раз? Он хмыкнул и подумал: а будет ли другой раз? Он понимал, что вопрос следует задать по-другому: а хочет ли он, чтобы был другой раз? Он даже не спросил, как она нашла его…

Он вернулся с кружкой кофе, включил свет и остановился перед диваном с разбросанными простынями. И понял с ослепительной ясностью, что хочет, чтобы состоялся их другой раз, третий, четвертый, и… Хочет! Он был голоден. Голод собрался в низу живота, ворочался там, причиняя боль, и он положил на живот руку, пытаясь утихомирить зверя. Он чувствовал мощные голодные пульсы, от которых меркло в глазах, чувствовал ее губы и запах, и его трясло от желания. Он готов был отдать жизнь, подохнуть за то, чтобы пережить еще раз взгляд глаза в глаза, тяжесть ее тела, бег за пределы, пронзительное ожидание взрыва… И взрыв.