Но Малфой пошел сам, совершенно добровольно, направившись в класс Чар. Шел он независимо, впереди, словно это была его идея. Подозрения падали на душу Джинни пепельным дождем, хотя пожарища еще не было.

Внутри похолодело; что-то подсказывало ей, что не стоит идти. Но Джинни была не робкого десятка и никогда не трусила. Гарри не мог быть предателем, передающим Малфою сведения. Такого просто быть не могло. Гарри Поттер, которого она знала, - не мог.

Знакомая дверь была всего в двух метрах. Джинни закусила губу. Подойти и посмотреть оказалось еще сложнее, чем она думала. Подглядывать. Как гнусно. Только что же было делать? В глубине души ей почему-то захотелось, чтобы сейчас же здесь появился хозяин кабинета, разогнал их, и никто никогда не узнал, о чем они там говорят.

Ладошки стали совсем мокрыми и холодными, из пустого класса ничего не доносилось. Джинни судорожно отерла пальцы. Заглушка. Он не мог делать что-то предосудительного, там просто допрос! Бежать? Бежать нельзя. Там просто допрос, просто выяснение сведений, да это же Малфой. Малфой - гнусный хорек, вечно что-то скрывающий, Гарри всегда его ненавидел. Как она могла думать про это что-то плохое?

Успокоившись на этом, она все-таки подошла.

Ничего не слышно. Как открыть? Посмотреть в скважину?

Она с трудом выдохнула и толкнула бесшумно приоткрывшуюся дверь. Вот и Гарри, расхаживающий взад-вперед, наверняка допрашивает, как все просто. Малфой лежал на подушках, выглядел усталым и задумчивым. Все вроде бы так… И что-то не так.

Внутренний голос кричал: беги, уходи, проще не думать и остановиться на этом! Просто очередные разборки – у Гарри не может быть иных дел с Малфоем.

Внезапно Гарри упал на колени, приблизившись к Малфою. Наверняка выговаривал что-то, конечно, угрожал, подавлял… Беззвучие угнетало и спасало ее. Она искала поясняющих жестов, судорожно, почему-то не испытывая облегчения. Гарри отодвинулся куда-то вбок (зачем?), и стало видно лицо мерзкого хорька.

Напряженное. Тяжело дышащее. Изломанное в гримасе… в гримасе…

Наслаждения.

Словно подтверждая упавшую гильотиной мысль, Гарри потянулся к тонким малфоевским губам, впиваясь в них уверенным поцелуем, и ему с готовностью ответили.

Джинни затрясло. Все ее существо сопротивлялось правде. Разум спешно искал какие-то оправдания, захлебываясь в эмоциях, в горе, в отчаянии, в слезах, которые почему-то никак не могут выйти.

Гарри Поттер - не мог.

Заглушка начала потрескивать и давать слабину. Это магия самой Джинни стихийно ломала его, пронизывая иголками, делая решетом.

- Зачем ты вернулся?

- Так надо.

- Этого мало.

- Я обещал помочь.

- Это по-гриффиндорски.

Слова выходили на одном дыхании, прерываясь поцелуями. Глаза Гарри смотрели испытующе, Малфоя - прикрыты.

- Ты знаешь ответ.

- Скажи вслух. Я хочу вслух.

- Не в этой жизни.

Джинни не смогла больше этого видеть. Все и так было понятно.

Шаг перерос в бег. Боль – в злость. Обожание – в ненависть. Жажда обладать – в жажду мести. И только болезненная, дрожащая, как собака при виде хозяина любовь осталась прежней.

Потому что Гарри Поттер – мог.

Она любила его, сколько помнила. С первого взгляда маленькой девочки на взъерошенного мальчика с растерянной улыбкой. С первого его «Привет, Джинни», брошенного мимолетно. Она замирала в статую, терялась, боялась, не могла вымолвить и слова.

Он был героем, а она - рыжей девчонкой Уизли. На него смотрели со значением, ее - не замечали. Сам мерзкий, но очень-очень богатый Драко Малфой искал его внимания всеми доступными способами, а она не искала ничего. На втором курсе она заслонила дорогу этому Малфою, что-то дернуло сделать это, слишком нагло и близко тот стоял… Понимала ли она, почему делает так? Нет, вряд ли…

Она тогда была слабовольной и слабосильной, что у нее было предложить ему, кроме восхищенных взглядов? Он спас ее, а она даже не смогла ничего сказать в ответ. Он уходил все дальше и дальше. У него были Рон и Гермиона, у нее - только мечты о нем и ничего больше. Рон был ему лучшим другом, семьей, Гермиона - подругой, помощницей, авторитетом. Кем могла стать маленькая Джинни, которую не звали с собой? Которую называли «маленькая Уизли» или «малышка Джинни», если вообще называли?

На третьем курсе она впервые призналась в чувствах к нему Гермионе. А как иначе? Ведь именно тогда она впервые стала замечать те взгляды, которыми его награждали. Он был мальчиком, а значит, видел лишь вражду, презрение и насмешку, но не умел замечать интереса и слышать сплетен. Слизеринки и те шушукались, особенно, когда он танцевал с Патил. Как же Джинни ненавидела Парвати тогда, как же мечтала оказаться на ее месте. Весь вечер она следила и злорадствовала, увидев, что Гарри на близняшку наплевать.

Правильная, строгая, логичная Грейнджер оказалась понимающей подругой. Она-то и открыла Джинни страшную правду.

Гарри посматривал с интересом на Чоу Чанг, хотя и проводил массу времени с ее парнем Седриком Диггори. Это все после ссоры с Роном случилось. Судя по наморщенному лбу, Гермиона силилась понять смысл этого сближения с Диггори: то ли вместе решали задания (но зачем тогда привлекали ее?), то ли находили друг у друга понимание, то ли Седрик его учил чему-то… Восхищение в глазах Гарри с этим вязалось вполне.

Но самое главное, что сказала Гермиона, было и самым обидным. Пока Джинни смотрит на него как на божество, пока ждет чего-то, он не заметит ее. Стоит жить своей жизнью. Тогда Джинни не поняла, почему так тяжко вздыхает подруга, это теперь все было кристально ясно - этот совет Гермиона давала и сама себе, но для нее он как раз был невыполним. Она жила с ними обоими одной жизнью, приходилось быть мамочкой, а не подругой, и все что оставалось - надежда и смирение.

Джинни осознавала это почти год. Тогда же и приняла решение. Она Уизли без гроша в кармане, ей нечего предложить Гарри, кроме себя. Но она не Рон, и научится гордиться и рыжими волосами, и фамилией. Она покажет, на что способна.

Все лето было убито на квиддичные тренировки. Ей и раньше приходилось играть с братьями, не щадившими ее как девочку, но теперь она стала одержима идеей попасть в команду. Потому что квиддич для него - все. Она распрямила спину и научилась улыбаться задорно и уверенно, чтоб каждый видел веснушки на ее щеках. Она выучила сто обидных заклятий для того, чтобы отвечать обидчикам. И, наконец, она начала встречаться с другими.

Когда ее усилия увенчались успехом, она готова была прыгать от радости. Она отдала ему всю себя, стала лучшей во всем, стала незаменимой, отдала ему лучшее, что у нее было - свою девственность.

А он взял все это и ничего не сказал. Хваленое гриффиндорское благородство, видно, прозевало этот момент, уж больно по-слизерински было это «дают - бери». Это все читалось в его взгляде, мол, не я же тебя принуждал, ты всякий раз приходила и добивалась сама, я-то что, я только позволял. Герой, Избранный… слабовольно позволивший ей считать себя кем-то большим, чем другом, и с той же легкостью посчитавшим себя вправе не говорить ей о том, что не любит ее, что встречается с кем-то еще.