Чтобы оспорить руководящую роль ЦК и тем самым подчеркнуть исключительную роль Ленина и свою в подготовке Октября, Троцкий выставляет ЦК как бы в роли коллектива саботажников как раз накануне восстания. Позиция Троцкого, вероятно, объясняется тем, что во время бегства Ленина и Зиновьева и ареста Троцкого и Каменева, ЦК возглавляли Сталин, Свердлов и Бухарин, а после освобождения Троцкого и Каменева ЦК фактически возглавил уже председатель фракции большевиков в ЦИК Советов — Каменев, а не Троцкий, вступивший в партию только в июле 1917 г. Да, верно, Каменев и Зиновьев считали, что условия для захвата власти даже после разгрома Корнилова и после завоевания большинства в столичных Советах еще не созрели, ибо еще неизвестно, пойдут ли провинции России за победившими в центре большевиками. Ленина в этот период — с сентября по октябрь — словно подменили: никогда не игравший ва-банк, он при каждом новом повороте текущих событий начинал требовать нового восстания! Троцкий перечисляет эти события и ленинские требования, как бы защищая Ленина и разоблачая "саботажников" из ЦК. Троцкий писал в 1933 г., когда Ем. Ярославский, а не Сталин, был авторитетом по истории партии, следующее:

"Новейшая советская историография совершенно вычеркнула из Октябрьской революции крайне важную и поучительную главу о разногласиях Ленина с ЦК, как в том основном и принципиальном, где Ленин был прав, так и в тех частных, но крайне важных вопросах, где правота была на стороне ЦК: согласно новой доктрине ни ЦК, ни Ленин не могли ошибаться… факты говорят однако другое. Ленин настаивал на поднятии восстания в дни Демократического совещания: ни один из членов ЦК не поддержал его. Неделю спустя Ленин предлагал Смилге (члену ЦК) организовать штаб восстания в Финляндии и оттуда нанести удар по правительству силами моряков. Еще через десять дней он настаивал на том, чтобы Северный съезд (Советов) стал исходным моментом восстания. На съезде никто не поддержал этого предложения. Ленин считал в конце сентября оттягивание восстания на три недели, до Съезда Советов, гибельным. Между тем, восстание, отложенное до кануна Съезда, закончилось во время его заседаний. Ленин предлагал начать борьбу в Москве, предполагая, что там дело разрешится без боя. На самом деле восстание в Москве, несмотря на предшествовавшую победу в Петрограде, длилось восемь дней и стоило много жертв” (Л.Троцкий, "История русской революции", т.2, "Гранит", Берлин, 1933).

Перечисленные Троцким предложения Ленина в разное время о разных сроках восстания хорошо известны. Они сформулированы в его секретных письмах на имя ЦК. Все они отвергались единогласно всеми членами ЦК, в том числе Сталиным, Троцким, Каменевым, Рыковым, Свердловым, Бухариным, Дзержинским, Ногиным, даже скрывающимся, как и Ленин, Зиновьевым и другими. Генштаб Ленина — ЦК держал курс на восстание с гарантией на абсолютный успех, а Ленин на этот раз явно действовал вопреки собственной доктрине: "Восстание, как и война, наука и искусство, с восстанием нельзя играть". Стратегическое превосходство над Лениным его генштаба в судьбоносные дни подготовки решающего восстания не умаляет заслуг Ленина, наоборот, еще больше подчеркивает их: Ленин создал такой совершенный механизм революции, который начал действовать наверняка и в условиях отсутствия своего рулевого, порой даже против его инструкций!

Читая тогдашнюю печать, документы правительства и разных общественных организаций и политических партий, ответственные заявления ведущих политиков того времени и мемуары активных участников происходивших событий, невольно приходишь к выводу: да, конечно, октябрьский переворот готовил и Ленин, и Троцкий, и ЦК, но не забудем и о его уникальной питательной почве, каким было безбрежное море русской анархии, приведшей к тотальному развалу государства. В самом деле, вникните в описание такого добросовестного наблюдателя и участника событий, как Суханов, когда он рисует Россию накануне Октября:

"Никакого управления, никакой органической работы центрального правительства не было, а местного — тем более. Развал правительственного аппарата был полный и безнадежный. А страна жила. И требовала власти, требовала работы государственной машины. О земельной политике теперь не было и речи. Даже разговоры о земле застопорились на верхах, в то время, как волнение низов достигло крайних пределов. В Зимнем дворце даже не было министра земледелия, а по России катилась волна варварских погромов, чинимых жадными и голодными мужиками. С продовольственными делами было не лучше. В Петербурге мы перешли предел, за которым начался голод со всеми его последствиями. И никакого выхода не виделось в перспективе. Органическая работа была нулем, но политический курс давал отрицательную величину. Не нынче — завтра армия должна была начать поголовное бегство с фронта, ибо голод — прежде всего. Во всех промышленных центрах не прекращались забастовки, в которых, по очереди, участвовал, кажется, весь российский пролетариат. Положение на железных дорогах становилось угрожающим. Движение сокращалось от недостатка угля… Вся пресса, сверху донизу, в разных аспектах, с разными тенденциями и выводами, но одинаково громко и упорно вопила о близкой экономической катастрофе. Чисто административная разруха также была сверх меры. Там, где в корниловщину возникли бойкие военно-революционные комитеты, уже не было речи о законной власти, действующей согласно общегосударственным нормам и директивам из столицы" (Н.Суханов, "Записки о революции", книга VI, стр.73–75).

Вот из этого хаоса, а не из марксизма, Ленин и вывел свой "основной закон революции", сформулированный им после своей победы в "Детской болезни "левизны" в коммунизме", в котором, между прочим, говорится, что "для революции необходимо, чтобы эксплуататоры не могли жить и управлять по-старому. Лишь тогда, когда "низы" не хотят старого и когда "верхи" не могут по-старому, лишь тогда революция может победить. Иначе эта истина выражается словами: революция невозможна без обще-национального кризиса".

Этот "общенациональный кризис" достиг своего апогея, когда Ленин начал бомбардировать ЦК из подполья письмами, с требованием назначить срок восстания. Таких писем было всего четыре — три в сентябре и одно 24 октября, которое, впрочем, запоздало, ибо восстание уже началось до его получения. Почему Ленин так настойчиво торопил ЦК с восстанием, а ЦК его не послушался до самого 24 октября? У Ленина и у ЦК мотивы разные, но все они веские. Сокровенные мотивы спешки Ленина, на мой взгляд, следующие: не исключена опасность, что Керенский и его министры, наконец, очухаются и истинно революционным шагом лишат Ленина всякой почвы для его "пролетарской революции": Россия выйдет из войны, крестьяне получат землю, а Учредительное собрание будет немедленно созвано для утверждения этих актов и формального объявления страны парламентской республикой. Ленин смертельно боялся этого, а ЦК боялся другого: да, демократия безнадежно больна, но есть опасность, что этот больной, не дойдя до агонии, воспрянет духом и разгромит наше преждевременное восстание, как он разгромил июньское и июльское восстания. Но, увы, и Ленин и ЦК переоценивали волю к власти, более того — волю к жизни русской демократии в лице Временного правительства и ЦИК Советов вместе с Предпарламентом. Тем легче оказалась расправа с этой импотентной демократией политических евнухов — мирная, планомерная, почти бескровная. Охрана Зимнего дворца, состоящая из женского батальона и группы молокососов из юнкерского училища, тут же сдалась. Единственный артиллерийский выстрел с "Авроры” по Зимнему дворцу, и тот оказался холостым, как бы на прощание с "временщиками", которые по воле народа оказались у власти, не имея ни дара интуиции политиков, ни воли революционных властителей. Отсюда понятен и невероятный на первый взгляд факт: человеческих жертв во время октябрьского переворота было всего шесть. Кровь лилась обильно и миллионы были убиты уже позже, а не во время переворота.