Подобная непонятливость земляков обескураживала и Шептицкого. Именно их несговорчивость с другими странами могла послужить поводом «ликвидации Польши как государства». Об этом Шептицкому доложил посланец Коновальца. «В планах фюрера Польша как государство не существует, — информировал он митрополита. — Великая Германия желает иметь совместную границу с Великой Украиной. Этому будут предшествовать различные комбинации с Польшей в зависимости от многих обстоятельств, главным из которых будет разработка стратегического плана решительного наступления на Москву». Последняя фраза несколько смягчала горечь от бесперспективности «строптивой Польши». Именно «решительное наступление на Москву», которое могло принести Шептицкому вожделенный венец патриарха не только всей Украины, но и всей Руси, заставляло его смириться и с беспросветной участью Польши.

Остальные вести, доставленные гонцом Коновальца, были оптимистичны. Оуновский вожак докладывал, что «украинская тайная мафия» распространила свое влияние не только в странах Европы, где имеется украинская эмиграция, но и раскинула свою агентурную сеть в Соединенных Штатах, Канаде, Аргентине, Бразилии, Парагвае и других местах. Все это удалось сделать только с помощью немцев, которые, в свою очередь, по словам Коновальца, признают единственной боеспособной силой именно ОУН и возлагают на Организацию украинских националистов большие надежды. «Наша задача, — писал Коновалец Шептицкому, — оправдать эти надежды. Касательно задач, которые поставлены перед нами сегодня. Немецкие государственные чиновники дали нам указания всячески усилить нашу противобольшевнстскую деятельность на Великой Украине, усиливая вместе с тем и противополъскую акцию в крае».

Коновалец, судя по его донесению, не видел каких-то трудностей в осуществлении этих планов против Польши. Но деятельность оуновцев в «Советии» его беспокоила. Они там имеют очень много потерь. Правда, германского прислужника обнадеживало то, что с помощью немцев удалось опоясать всю советскую границу от Финляндии до Румынии шпионскими оперативными пунктами, с которых агенты будут засылаться на территорию Советской Украины. Имелся подобный оперативный пункт, по словам Коновальца, и на Дальнем Востоке. Николаи лично вошел в соглашение с японскими представителями, и с их помощью оуновско-немецкие агенты получили возможность более безопасного проникновения в глубь России и Украины. Таким образом, более длинный маршрут по сравнению с переходом через польско-советскую границу оказался, в сущности, более коротким.

Заканчивал Коновалец свое донесение изложением стратегического замысла. «Перед нами путь решительной борьбы под водительством национал-социалистской Германии за собственную державность. Пусть сегодня мы пребываем в услужении немецких государственных чиновников. Но завтра мы имеем надежду с их помощью и под их водительством добыть собственную державность…»

Надо сказать, что гонцом к митрополиту Коновалец определил бойкого сынка униатского священника Степана Бандеру, прошедшего основательную шпионскую подготовку в Германии и в Италии. Он направлялся в Галичину для того, чтобы возглавить краевую организацию ОУН и провести несколько террористических актов. Один из них — покушение на советского консула во Львове Тимошенко. «Этот акт, — убеждал он своих покровителей в Берлине, — будет антибольшевистским сигналом не только для края, но и для целой Великой Украины». Но «немецких чиновников» долго убеждать не пришлось. В этом покушении они увидели не только антибольшевистский акт, но и возможность навредить двум сторонам, усложнив польско-советские отношения. Одобрил намеченное убийство и «святой Андрей».

Покушение на консула не удалось по чистой случайности. Террорист Лемек, явившийся якобы на прием к консулу в октябре 1933 года, не знал последнего в лицо. Поэтому он стрелял в секретаря консульства Андрея Май-лова, осуществлявшего в этот день прием населения вместо консула. Майлов был большим другом моего отца, в честь его и назвали меня Андреем.

Вторую акцию Бандера организовал спустя восемь месяцев. На этот раз убили министра внутренних дел Польши генерала Бронислава Перацкого. Это была очень дерзкая акция, если учитывать, что за полгода до нее, то есть в январе 1934 года, Германия и Польша подписали договор «о дружбе». Бандера оказался между нескольких огней. Прежде всего он очутился в польской тюрьме. Следствие по его делу велось официально польской стороной, а тайно — проводом ОУН. Об этом позаботился взбешенный Шептицкий, сердце которого, изболевшееся по Польше, несколько отошло после установления «польско-немецкой дружбы». Вскоре Мельник, к тому времени управляющий митрополичьими поместьями и одновременно штатный агент немецкой разведки под кличкой Консул 1-й, докладывал разгневанному владыке о «диком своеволии» Бандеры следующее: «Это его особенность. Бандера — садист, от которого напрасно требовать придерживаться дисциплины и реального взгляда на перспективы нашей борьбы. Своей дикой акцией он не только нарушил дисциплину, но и сорвал навязанный было нам контакт с польскими правительственными чинами в деле беспрепятственной переброски наших людей через польскую границу в Советию…»

Реакция Мельника понятна. Его, так же как и Бэндеру, волновало не столько дело, сколько личная карьера. В наглом «начальнике экзекутивы» он увидел возможного соперника на заместительство Коновальца, место которого давно и не без оснований прочил себе. Ну а хитроумный Бандера, видимо, просчитал все возможные последствия своей акции против польского министра.

Во-первых, он этим в определенной мере подправил в глазах простых галичан авторитет оуновцев, значительно пошатнувшийся после убийства работника советского консульства во Львове. Народ требовал мести польским оккупантам за проведение ими политики пацификации. Во-вторых, расчет был на то, что шефы из немецкой разведки не станут уж «сильно горевать» по польскому министру. В-третьих, гнев митрополита тоже не вечен, и последующими услугами Бандера надеялся завоевать более прочную милость владыки. Так или иначе, но его расчеты в немалой степени оправдались. Особенно в отношении немецкой разведки и ее давнего резидента — Шептицкого. Первым оказалась на руку вражда между вожаками ОУН, а также постоянная тревога в польском стане, второй нуждался в решительных и жестоких исполнителях. Своим неожиданным и дерзким в глазах Шептицкого, Коновальца и других националистов террористическим актом Бандера положил начало своей быстрой карьере как в ОУН, так и в фашистской разведке.

Охотно оказывали поддержку и помощь украинским националистам их «коллеги» из Литвы. Боевики-террористы из УВО, а позже из ОУН находились за рубежом по литовским паспортам, получали из Литвы «денежное содержание». К примеру, Роман Сушко — представитель ОУН в Австрии — продолжительное время числился «состоятельным прожигателем жизни» в кругу венских жуиров 30-х годов. Он имел литовский паспорт, систематически получал крупные суммы из Каунаса. Жилье снимал он у бывшей артистки Венской оперы Елены Венгерской (Дювергассе, 18), впрочем, здесь же и размещалась австрийская штаб-квартира ОУН.

Истинное лицо Романа Сушко было известно не только литовской и немецкой разведкам, но и нашей. Наслышаны о нем были и в польском генеральном штабе. Ведь свою шпионскую и антирусскую, а затем антисоветскую деятельность Сушко начинал еще в годы первой империалистической, когда числился в составе УСС («Украинских сечевых стрельцов»). В послеоктябрьские годы он уже полковник гетманско-петлюровской службы. В 1921 году, во время рейда банды Тютюнника по Советской Украине, проводимого под эгидой, как это видно из письма Шептицкого Коновальцу, польского генштаба, Сушко являлся ближайшим помощником атамана. Он выполнял особой важности задачу: выделял и инструктировал организаторов антисоветского подполья, оставляемого на Украине в ходе рейда. Так, он подготовил и обеспечил активную деятельность в Волынской губернии националиста Петрика (псевдоним — Киртеп), организовавшего так называемую «Волынскую повстанческую армию» численностью 700 человек.