Текст заканчивается словами: «Будущее в руке Божией. Может быть, когда-нибудь и увидимся еще. Искренне Ваш ген. Миллер».
Не стану приводить все письмо целиком, это заняло бы слишком много места. В нем — только сведения о незаконченных делах благотворительности РОВС. Е. К. Миллер тревожится, «чтобы не забылось, не затерялось». Вот несколько абзацев из деловой части письма председателя РОВС начальнику своей канцелярии:
«Вл. Ник. Лабзин живет (далее следует адрес по-французски). Я обещал для его внука доплачивать ежемесячно из стипендиальных денег по 150 фр. к тем 350, которые он сам обещал платить. В среднем ящике моего письменного стола дома Вы найдете конверт с подписью Стипендиальные дела, и в нем 300 фр.».
«…Я обещал 300 (или 350, не помню — должно быть, записано в отделе о стипендиальных делах в коричневой тетради) г-же Родионовой за ее сына. Ее благодарственное письмо я получил за несколько дней до моего выбытия из строя, и думаю, Вы его найдете либо в толстой желтой папке, либо в папке Сергиевского».
«…Затем я еще кому-то обещал франков 200 в месяц, кажется, ротмистру Андерсену — запись должна быть в коричнево-красной тетради в рубрике «Стипендиальные деньги». Вот что касается твердо обещанных стипендий по корпусу».
«…Затем ко мне числа 14 или 15 обратился с личной просьбой — чина не помню, фамилия вроде Шпилевский, за двух кадет, своего сына и другого родственника, указывая на боевые заслуги в Великую войну отца последнего. Так как у меня денег уже не было, то я ему сказал подать мне письменное мотивированное прошение, с которым я мог бы обратиться к кому-либо из имущих русских. Я имел в виду графа Пав. Коцебу, недавно женившегося на какой-то германской принцессе; его брат, бывший улан Ее Величества, скромно живет в Париже, личным трудом зарабатывает себе на хлеб насущный. Адрес гр. Коцебу мне приискал полковник Скуратов, и у него всегда можете его спросить.
Бумагу Шпилевского я получил только в понедельник 20-го или вторник 21-го, и потому гр. Коцебу написать не успел. Сделайте это за меня и от моего имени. За двоих придется приплачивать в месяц франков 600–650. Другой богач, на которого мне указали около месяца тому назад и который довольно щедро готов помогать неимущим русским, это некто Чихачев. Он был произведен в конце войны в Кавалергардский полк, но в полк не явился (почему — не знаю) и в полковом объединении Кавалергардов не состоит. Вследствие какого-то изобретения и участия в каких-то делах он стая очень богатым человеком, имеет какую-то контору в Лондоне. Его адрес у меня был… не помню. Но думаю, что если совершенно доверительно от моего имени обратитесь к моему двоюродному племяннику Георгию Романовичу Миллеру, служащему в ресторане Корнилова, то он для меня не откажет Вам сказать точный адрес. Может быть, Коцебу не согласится дать всей нужной суммы, тогда бы хорошо было поделить деньги, нужные для обоих мальчиков, за которых просит Шпилевский, между Чихачевым и Коцебу.
Теперь еще серьезный вопрос о плате за помещение Корпуса, 1 октября нужно платить 5000 франков нотариусу… Вероятно, он уже заявлялся к Вам. Деньги эти имеются (далее следует указание, в каких папках и конвертах лежат те или иные денежные документы или наличность). Таким образом, этот платеж можно считать обеспеченным с избытком. Избыток в размере 1000 франков предназначался мною для уплаты по личному моему векселю, срочному 15 октября и выданному адвокату, ведущему дело Вонсяцкого против нас. На всякий случай переписка его со мной, кажется, тоже находится в папке (желтой) Корпуса-Лицея. Когда он выиграл процесс о выселении Корпуса-Лицея излома, принадлежащего Вонсяцкому, то по окончании всяких сроков и апелляций я заключил мировую о выезде в половине июля, что мы и исполнили, и выплате ему 3500 фр. в разные сроки: 2500 фр. ему уже выплачены, а векселя мои, обусловившие платежи, мне последовательно были возвращены. Остался один вексель на 100 фр. сроком 15 октября.
Я бы ничего не имел против — по поговорке «нет худа без добра» — хотя бы в этом случае использовать мою невольную безвестную отлучку, чтобы этому «обер-фашисту» причинить маленькую неприятность за все зло, которое он причинил Корпусу-Лицею. Пусть ждет получения денег до моего возвращения или ищет меня по Божиему Свету. Ввиду моей вынужденной отлучки никто не обязан ему платить за меня по моему векселю, а к тому времени на моих счетах в банках, вероятно, не останется и ста франков. Квартиры же у меня нет. Пусть это станет маленькой улыбкой судьбы среди той грозы, которая разразилась надо мною».
Из этих первых писем видно, что Е. К. Миллер продолжает жить интересами своей семьи, живо интересуется делами РОВС, заботится, чтобы его отсутствие не сказалось бы отрицательно на деятельности организации. Он еще надеется завязать хоть какую-то связь с внешним миром. Но больше всего его заботит состояние здоровья жены, которой он не может сообщить о том, что жив и здоров.
Известно, что 4 ноября 1937 года, видимо убедившись в том, что его первое письмо к жене так и не отправлено, он пишет начальнику тюрьмы заявление с просьбой хотя бы кратко известить жену, что он жив, и тем успокоить ее. Просьба эта, разумеется, была напрасной.
В те же самые дни другой исчезнувший из Парижа генерал — Скоблин тоже обращается с письмом, и тоже к человеку, в чьих руках находится. Просьба та же — помочь его жене. Неизвестно, где это письмо было написано, но можно предположить, что Скоблин, уехав с помощью своих хозяев из Парижа, жил где-нибудь под Москвой, подобно Сергею Яковлевичу Эфрону, мужу Марины Ивановны Цветаевой, также бежавшему из Франции после похищения генерала Миллера. Оказалось, что и он сотрудничал с НКВД и каким-то образом был связан с делом председателя РОВС. Если Эфрона поселили под Москвой (это хорошо известно), то почему не могли сделать так и со Скоблиным? Однако «режим» у последнего был, несомненно, гораздо строже.
Вот письмо Скоблина, адресованное его начальнику в НКВД.
«11. ХІ.37. Дорогой товарищ Стах! Пользуясь случаем, посылаю Вам письмо и прошу принять, хотя и запоздалое, но самое сердечное поздравление с юбилейным праздником 20-летия нашего Советского Союза. Сердце мое сейчас наполнено особенной гордостью, ибо в настоящий момент я весь, в целом, принадлежу Советскому Союзу и нет у меня той раздвоенности, которая была до 22 сентября искусственно создана. Сейчас я имею полную свободу говорить всем о моем Великом Вожде Товарище Сталине и о моей Родине — Советском Союзе. Недавно мне здесь пришлось пересматривать старые журналы и познакомиться с № 1 журнала «Большевик» этого года. С большим интересом прочитал его весь, а статья «Большевики на Северном полюсе» произвела на меня большое впечатление. В конце этой статьи приводятся слова Героя Советского Союза Водопьянова, когда ему перед полетом на полюс задали вопрос: «Как ты полетишь на полюс и как ты там будешь садиться? А вдруг сломаешь — пешком-то далеко идти?» — «Если поломаю, — сказал Водопьянов, — пешком не пойду, потому что у меня за спиной сила, мощь: Товарищ
Сталин не бросит человека!». Эта спокойно сказанная фраза, но с непреклонной верой, подействовала и на меня. Сейчас я тверд, силен и спокоен и тоже верю, что Товарищ Сталин не бросит человека. Одно только меня опечалило, это 7 ноября, когда вся наша многомиллионная страна праздновала этот день, а я не мог дать почувствовать «Васеньке» (семейное прозвище, а возможно, и подпольная кличка Надежды Васильевны Плевицкой) о великом празднике. Не успел оглянуться, как снова прошло 2 недели со дня Вашего отъезда. Ничего нового в моей личной жизни не произошло. От безделья и скуки изучаю испанский язык, но полная неосведомленность о моем «Васеньке» не дает мне целиком отдаться этому делу. Как Вы полагаете, не следует ли Георгию Николаевичу теперь повидаться со мной и проработать некоторые меры, касающиеся непосредственно «Васеньки»? Я бы мог дать ряд советов чисто психологического характера, которые имели бы огромное моральное значение, учитывая почти 2-месячное пребывание в заключении и необходимость ободрить, а главное, успокоить. Крепко жму Вашу руку. С искренним приветом Ваш (подпись)».
