Здесь не так легко работать только по инструкции. То есть по инструкции работать очень легко, самое легкое; но такого наработаешь, что самому будет потом стыдно.

Маленькая, молоденькая мать пришла регистрировать новорожденного. Почти совсем еще девочка.

— Фамилия, имя отца?

— Не знаю. Имя Николай. Будто так.

— Неужто вы не знаете фамилии? Он что, скрылся или как?

— Не так чтобы скрылся, — его девушки на днях видели. Но фамилию не сказал. Он ведь и по имени сначала не так назвался; велел его Ваней звать, а товарищи меня поправили: какой он Ваня — Коля он. Я его Колей, он не стал спорить. Но фамилию не знаю.

По инструкции больше ничем интересоваться не надо, а в свидетельстве о рождении графу об отце оставить пустой. И все. Но все ли это?

— Вам обязательно надо узнать фамилию вашего Коли. Мы составим акт о признании отцовства, пошлем ему через суд, он тогда будет платить на содержание ребенка. Вам одной трудно будет — правда ведь?

— Трудно, конечно. Хотя справлюсь, конечно. Хотя я всего сто восемьдесят зарабатываю, да еще у меня мать-старуха… Я его помощи не хочу, если он бежит от своего ребенка… Я уж так для себя решила…

— А вы перерешите. Ваша гордость здесь не может играть роли. Вы должны думать о мальчике. Зачем лишать его отцовской помощи, хотя бы и вынужденной?

Она задумалась. Потом усмехнулась.

— Правильно, конечно. Я просто думать не хотела об этом Коле, не то что брать у него что-нибудь. Но, выходит, не своими распорядилась деньгами, а сыновними. Я попрошу девушек где-нибудь его остановить — около кино; он в кино часто бывает, конечно, уж не со мной. Можно остановить и спросить фамилию. А если не скажет?

— Ну, милиционер поможет вспомнить. А сына по отчеству запишем Николаевичем. Согласны?

И, как нарочно, почти тотчас же другой поворот, другой контур человеческого поведения. Крепкий мужчина средних лет, мастер большого механического завода.

— Здесь моя жена составляла акт признания отцовства. Так нельзя ли его отменить? Все ясно, все в порядке. Запишите на меня.

— Очень хорошо. Хотя с опозданием на полгода. Но лучше поздно, чем никогда.

Он молчит, почти иронически. И потом спокойно разъясняет:

— Я бы и совсем мог не приходить. Не на меня составлен акт. Не мой ребенок. Жена сошлась с одним… Ну, а он теперь не признает. Теперь ей видно, что за человек. А мне надоело, я ей говорю: брось с ним сутяжничать, пиши на меня. Двое есть, ну и пусть третий. Плевали мы на алименты.

Следующая пара. Служащие. Разводятся. Он угнетен и яростно взволнован, она саркастически спокойна и демонстративно читает книжку.

— Гражданка, у вас договоренность с мужем о ребенке есть?

— Не знаю. Спросите у него.

— А вы почему не можете ответить?

— Вы видите, я читаю.

— У меня создается впечатление, что вы пришли сюда не всерьез. Быть может, мы сейчас ничего записывать не будем, вы пойдете домой, обсудите и тогда уж решите окончательно?

— Нет, отчего же. Он хочет разводиться — пожалуйста, разведите нас, я пока почитаю.

Наверно, этим людям давно следовало порвать друг с другом. Но сейчас это не развод, а просто истерическая сцена, вдвойне глупая потому, что разыгрывается на людях. Он глухо и с волнением отвечает на вопросы. Акт об аннулировании брака готов.

— Распишитесь.

Муж смотрит на нее в последнем горестном сомнении. Она все еще уткнулась к себе в книжку. Он придвигает бланк и решительно, крупно пишет свою фамилию. Она, не отрываясь от книги, издевательски ставит каракульку.

Уходят — не поблагодарив и не попрощавшись.

Молодое рыжее существо в беретике. Врывается почти бегом.

— Мне нужен развод. То есть аннулировать брак. Даже, собственно, не аннулировать. Зарегистрировать как несостоявшийся.

Из угла подымается Слетова.

— Ведь ты же, девушка, была у меня три дня назад. Расписывалась! Так в чем же дело?

Рыжее существо начинает плакать сразу и навзрыд.

Да, она в самом деле регистрировалась три дня назад. Но уже тогда у нее на сердце было неспокойно. А назавтра была вечеринка, и он напился, и ругался, и безобразничал, и вел себя ну прямо как хам. Она сбежала к подруге, там две ночи ночевала, а теперь пришла разводиться. Даже не разводиться, а… ну как бы это сказать…

— Понимаете, у меня совершенно с ним ничего не было. Нельзя ли просто все отменить?

— Можно, конечно. Это и будет акт об аннулировании брака.

— Но ведь брака-то не было! Ведь и аннулировать нечего!

Она волнуется и нервничает. Она требует, чтобы из ее паспорта, из всех книг, изо всех граф исчезли все следы тяжелого недоразумения, которое, как скверный сон, смутило ее гордую юность. В другой стране это была бы огромная и очень длительная драма. Может быть, сюжет для чувствительного романа; шутка сказать, молодая сбежала после венца! Долголетнее занятие для судов, хлеб для адвокатов, потеха для сплетников и дураков. Здесь — женщина, вольная в своем выборе, самостоятельно, полноправно отвергает неугодного ей человека и еще недовольна, что об этом осталась где-то какая-то чернильная пометка… Оно поистине занятно, это поколение, не знающее капитализма, не желающее знать и представлять себе его.

Но все-таки разводами балуются сверх всякой меры. Именно балуются, как можно баловаться телефонным аппаратом или почтовой открыткой. Конечно, ни для кого теперь браки не кажутся и не могут казаться заключенными в небесах. Это положение никогда не вернется. Больше никто никогда не заставит свободного советского человека состоять в браке не по доброй воле.

Но в нынешней своей правовой форме развод — это часто повод для озорства или, что хуже, для всяческих махинаций, ничего общего с семейными отношениями не имеющих.

Три рубля стоит сейчас развод. И больше никаких ни формальностей, ни бумаг, ни вызова, ни даже предварительного уведомления человека, с которым разводишься. Иногда даже на журнал подписаться труднее… За три рубля — почему не баловаться!

Разводятся, чтобы пригрозить, напугать жену или мужа. Фиктивно разводятся, чтобы меньше платить за ребенка в детский сад. Или даже чтобы избегнуть небольшого штрафа. Например: если при регистрации брака была взята общая фамилия, то жене нужно в течение десяти дней переменить паспорт. За просрочку милиция штрафует пятьюдесятью рублями. Чтобы не платить штраф, супруги разводятся и регистрируются заново. Это стоит вместе шесть, а сорок четыре рубля остались в кармане…

Но есть дела похуже. Возможность уведомления в последующем порядке рождает самые развязные, хулиганские виды обмана и издевательства.

Вот женщина с уведомлением в руках:

— Получила повестку, будто у меня развод с мужем. Тут, наверно, ошибка какая-нибудь. От меня муж не уходил. Я восемь лет с ним, и сейчас живу, мы разводиться не собираемся.

В загсе проверяют книгу — все верно. Выясняют дальше, и оказывается, что муж не только развелся безо всякого ведома жены, но уже зарегистрировал брак с другой особой, живущей в той же коммунальной квартире.

Много случаев мгновенного развода, как только «он» узнает, что «она» ожидает ребенка.

Только недавно начали ставить штампы в паспортах. Поэтому до сих пор почти все процедуры производятся на основании личных и устных заявлений. Из-за этого — масса мошенничества. Целые табуны двоеженцев безмятежно пасутся по градам и весям. Есть соответствующая категория и среди женщин. Правда, за сообщение ложных сведений, за двоеженство закон карает годом тюрьмы. Но народ у нас не пугливый, а судьи покладистые: не год, а «до года», да еще с заменой штрафом… В общем, двоеженец платит двадцать пять рублей и за столь доступную цену чувствует себя демоническим мужчиной.

Вот почтенная тетка, лет за пятьдесят, и молодой парень в залихватской спортивной фуфайке. Они бормочут анкетные ответы, не глядя друг на друга, и торопливо расписываются на брачном свидетельстве. Соблюдая высокий класс загсовской работы, я торжественно желаю им счастливой совместной жизни. Новобрачная прыскает и машет рукой.