Я вспомнил, как Андреев невольно мне помог в деле с модельером Рейнаром, направив в дом, где был убит первый из «сестер». Сев напротив и поплотнее запахнув халат, я подробно описал и место трагедии, и внешность женщины, и даже трактир, в котором ее муж выпивал накануне своей смерти. И где потом мы разговаривали с сыщиком Архиповым.

– Вы не помните, как звали ту певицу, из-за которой заварилась вся каша?

– Мнимую любовницу мужа? – спросил я.

– Да.

Я невольно почесал затылок.

– Имя не помню. А фамилия какая-то смешная, казацкая.

В этот момент моя жена начала накрывать на стол.

– Глаша Козорезова? – спросил Лёня, как мне показалось, с некоторым удивлением.

– Похоже.

– Ну и ну!

– Знаете ее?

Андреев печально махнул рукой:

– И не спрашивайте. Появилась она недавно, но сделала фурор. Она… Она необычайная певица. И очень привлекательная женщина. Бриллиант, ценность которого очевидна. О Козорезовой много говорят, но никто не знает, есть ли у нее содержатель. И это только придает ей таинственности и привлекательности. Ведь как наша публика привыкла? Только появляется на сцене очередная красотка, как тут же находится какой-нибудь фрукт, миллионер, промышленник, заводчик или просто богатей, который заваливает ее цветами и подарками, возит по ресторанам, предъявляет друзьям и знакомым. А в данном случае… Ведь ничто так не привлекает, как красота недоступная, не правда ли, Владимир Алексеевич?

Я покосился на Машу.

– Поужинаете с нами, Ленечка? – спросила она, не обращая внимания на раскрасневшегося Андреева. – Правда, разносолов у нас нет, мы постимся.

– Так разве сейчас пост? – удивился Андреев.

– Гиляй решил немного сбросить вес, – улыбнулась ему Маша.

– Гиляй решил! – проворчал я. – Не слушай ее. Это она сама решила уморить меня голодом.

Андреев скептически осмотрел выставленную на стол тертую морковь (без сметаны и сахара!), вареную куриную грудку с отвратительными зелеными шариками брюссельской капусты и два кусочка подсохшего хлеба.

– Боюсь, что объем Владимира Алексеевича, – сказал он осторожно.

– Да что вы! – ответила коварная змея в виде моей супруги. – Это я вам положила. Ему порции полагаются в два раза меньше!

Но Андреев, рассыпавшись в тысяче извинений, по-рачьи задом выполз в прихожую и быстро оделся, заявляя, что только что плотно поужинал и теперь торопится в редакцию.

– Ну, что же, повезло тебе, Гиляй, – иезуитски произнесла Маша. – Не пропадать же добру. Уж потешь себя, ешь все. Но завтра – разгрузочный день. Хорошо? А то уже второй день на диете, но только, как мне кажется, без толку.

– Что ты, Маша, – как можно искреннее сказал я, – намного лучше себя чувствую. В голове – легкость, в конечностях – зуд. И еще, кажется, у меня растут новые зубы вместо выпавших. Очень чешутся – все время хочется что-то жевать.

– Дать бы тебе ложкой по лбу, как в лучших деревенских домах, – сказала Маша, – да ложки жалко, погнется.

– И долго ты меня мучить будешь? – спросил я жену.

– Пока сама не устану, – ответила она.

– И как? Ты еще не устала?

– Нет, – отрезала Маша. – Давай ешь! Или я подумаю, что ты где-то на стороне обедаешь!

Пришлось есть брюссельскую капусту. И даже воспоминания о прекрасной селянке и нежном зайчике в сметане не смогли перебить ее ужасного вкуса.

Покончив с брюссельской экзекуцией, я снова ушел в кабинет, думая, что же это за певица – Глаша Козорезова, что из-за нее гибнут семьи, а судебный репортер Ленечка Андреев печально машет рукой и философствует. Потом я встал перед книжным шкафом и вынул тот том Брокгауза и Ефрона, в котором была статья о Сократе. Сев в кресло, я начал читать: «Несмотря на то, что Сократ является лицом вполне типичным и, по-видимому, точно охарактеризованным, воззрения на него, его жизнь и учение отличаются большим разнообразием»… Ну, подумал я, типичным-то его назвать трудно – видал я голову Сократа из гипса в лавках у Китайгородской стены.

Я заскользил пальцем по тексту статьи, потом с досадой встал и нашел очки на рабочем столе. С трудом прорвавшись через сочинения Анкагсагора, оказавшие на Сократа огромное влияние в юности, я наконец нашел упоминание о цикуте как причине смерти Сократа. Так что закрыв том энциклопедии, я понял только то, что знаменитый философ был человеком не самым приятным и, вполне возможно, заслуживал, чтобы его отравили.

Ночью мне приснился лысый и бородатый Сократ, как две капли воды похожий на судебного доктора Зиновьева. Он протягивал мне чашу и подмигивал.

«Чайку не желаете, Владимир Алексеевич? – говорил Сократ голосом аптекаря Горна. – Попробуйте определить на вкус, что я туда подмешал!»

Я отталкивал чашу слабыми руками, но Сократ-Зиновьев неумолимо придвигал ее к моему рту.

«Впрочем, раз про цикуту вы ничего так и не прочли, значит, и вкуса ее определить не сможете!»

Проснулся я в холодном поту и с каким-то маниакальным желанием немедленно найти хоть какую-то книжку про проклятую цикуту! Чтобы знать, как спастись от отравления. Поэтому, проигнорировав завтрак, я выскочил на улицу, кутая шею в вязаный теплый шарф, обрадовался, увидев, что Водовоз уже дежурит возле дома, и велел ему везти меня к Китайгородской стене, где издавна стояли книжные лавки. Одна их них – ближе всего к бывшей Шиповской крепости – принадлежала Миронову-внуку, уже третьему владельцу, дед которого, как мне иногда представлялось, завел книготорговлю еще во времена Ивана Грозного. Когда я спросил у нынешнего владельца лавки, так ли это, старик согласно кивнул и прибавил, что именно его дед и продал как-то знаменитую библиотеку Грозного какому-то барышнику из Поволжья за десять рублей серебром, отчего ее и не могут никак сыскать. На мой вопрос – а зачем барышнику такое количество старых книг, Миронов-внук пожал плечами и ответил:

– А зачем простому человеку хорошая литература?

– Для просвещения? – спросил я.

– Для гигиены, – мрачно ответил этот книжный червь и смахнул метелкой пыль с позолоченных корешков собрания из чьей-то частной коллекции.

Я спросил у него книг по ядовитым растениям, и хозяин лавки принес мне том «Травника» И. П. Ноговицына, изданный в Петербурге в середине прошлого века. Книга стоила недорого – всего два рубля, я купил ее и поехал в Зарядье, в трактир «Ночка», где с вечера собирались шулера, поболтать о делах да выпить, а потом разъехаться по своим «мельницам». С утра в «Ночке» было пустынно и вполне прилично кормили. Сев у окна, я заказал пива, жареной телятины с картошкой и колбасок. Потом достал книгу и положил перед собой на стол, застеленный белой скатертью, – в Москве даже заведения самого дешевого пошиба обязательно стелили на стол скатерти – есть на незастеленном столе считалось неприличным. Пусть даже скатерть не сияла белизной и не шуршала от избытка крахмала, пусть через нее можно было рассмотреть столешницу – но трактиров без скатертей в Москве сыскать было невозможно.

Оказалось, что книгу мою, несмотря на ее почтенный возраст, еще ни разу не открывали – листы были даже не разрезаны. Я вытащил из кармана маленький перочинный ножик и первым делом нашел оглавление. Отыскав номер страницы, на которой начинался рассказ о цикуте, я разрезал необходимые страницы.

Странно, цикута всегда казалась мне растением древнегреческим, растущим где-нибудь возле Афин или, на худой конец, Сиракуз. Однако выяснилось, что я много раз встречал это античное растение на наших русских болотах и по берегам рек. И у нас оно называлось просто – вех ядовитый.

Далее автор с излишним, на мой взгляд, восторгом описывал необыкновенное свойство цикуты сохранять ядовитость при варке и сушке. Он утверждал, что по вкусу корень цикуты напоминает брюкву или редьку, причем сладковатую на вкус, и обладает еще и приятным морковным запахом! Я даже вернулся в начало книги и посмотрел – сколько авторов? Если бы их было двое, тогда понятно – один пробовал, а второй записывал слова умирающего. Но – нет, автором был указан один только Ноговицын. Тогда я решил, что, вероятно, авторов было много, а книга вышла под именем только последнего, оставшегося в живых – ему все равно уже не надо было делиться гонораром с остальными!