Ибрагим воспринял каждую фразу, каждое слово государя, как сошедшую к нему с небес суру Корана. Он остался во дворце и, видя, какими заботами окружил молодой шах художников, каллиграфов, ашыгов, ученых и поэтов, всей душой поверил в то, что говорил Хатаи о родине, родном языке, родном народе. Поверил, что тот печется лишь о благе народа, что все, что делает молодой шах - во имя единения людей...
22. ТАНЦОВЩИЦА
Прошло два года с описанных событий. В богатом доме старого визиря, пообещавшего показать государю нечто удивительное, вовсю готовились к приему высокого гостя.
Вместе с хозяином дома шах подошел к дверям, решетчатые створки которых сами распахнулись перед ними. Отступив в сторону, визирь почтительным жестом пригласил шаха войти. Переступив порог, шах изумился: комната, можно сказать, была совершенно пуста. Пол, похоже, из черного мрамора, но не скользкий, не был устлан коврами. Ни одной мутаки не лежало здесь. Лишь в почетном углу этой комнаты-залы, похожем на невысокую сцену, стояли красивые кресла. Их было два: одно высокое, с подлокотниками, напоминавшее трон; другое - низенькое, вроде табурета. Кресла были обтянуты полосатой тирмой, на сиденьях лежали мягкие тюфячки, крытые английским красным бархатом.
Стены комнаты были увешаны красочными кашанскими, тебризскими, ширванскими коврами. На высоких полках стояли сосуды для розовой воды и шербета, цветные рисунчатые тарелки, ярко расписанная посуда. Шах понял, что комната показалась ему пустой именно из-за непривычно оголенного пола. Но, не выказывая своего удивления, не произнеся ни слова, он по приглашению хозяина дома поднялся туда, где стояло кресло с подлокотниками, удобно расположился в нем. На низеньком кресле, теперь уже с разрешения шаха, уселся старый визирь. В тот же миг откуда-то полилась нежная печальная музыка. Невидимый кто-то играл на уде. Через некоторое время в музыку вступил тар, а потом стали отвечать легкие, пьянящие звуки кеманчи. Тонкая лирическая музыка уводила за собой слушателей в мир воображения, в мир сказки...
В тот самый момент, когда шах и визирь с наслаждением погрузились в волны мелодии, в комнату, как легкие тени, скользнули красивые невольницы. Осторожными плавными движениями они начали засыпать пол чем-то белым, сыпучим - то ли мукой, то ли мелом. Делали они это так медленно, что в воздух не поднялась ни одна пылинка. Опершись на нодлвкотники кресла, шах следил за ними, не подавая виду, что заинтересован тем, что последует за этими странными приготовлениями. Не поддаваясь действию опьяняющей музыки, уводящей его за пределы этой комнаты, шах внимательно следил за всем происходящим, стараясь не упустить ни одного движения... Покончив дело, девушки бесшумно удалились. Их сменили другие две невольницы, одетые, как и предыдущие, в воздушные голубые платья. Они принесли две разрисованные скатерти, гелемкари, и молча расстелили их так, чтобы надписи были обращены к шаху. Осторожно ступая по самому краю, девушки удалились. Хозяин дома почтительно обратился к шаху:
- Святыня мира, пожалуйста, прочтите эту газель.
Любимая сядет, скрестив ножки
и вопль восторга в небо взовьется.
Встанет она, пройдется немножко
светопреставленье начнется.
Если весь Ширван перейдет в Тебриз,
чужестранцы весьма удивятся этому.
Что это? - скажут, воздев руки ввысь,
судный день, конец света?
Да... Вспомнил. Он написал эту газель, когда находился в Багдаде, тогда был под сильным впечатлением от победы над Ираком. Он стоял на берегу Тигра, лунный свет проложил по реке серебристую дорожку, и арабские напевы растворялись в тихом всплеске прибрежных вод...
Шах выпрямился. В том, что его стихами разрисована скатерть, нет ничего удивительного. Во всех восточных городах выделываются такие материи. В зависимости от надписи, они используются в качестве скатерти на свадьбах и на поминках, служат узелками при хождении в баню, а некоторые даже покойников в них заворачивают. Существуют и специально заказанные гелемкары, на них записывают стихи любимых поэтов. На расстеленных сейчас на полу скатертях в центре розовых, голубых, фиолетовых узоров в два ряда была записана собственная газель шаха. Он понял это с первого же бейта[45] и недоумевающе посмотрел на хозяина дома. "Ну так что здесь необычного?" спрашивал, казалось, его взор. Легкая улыбка тронула губы визиря, он проговорил:
- Святыня мира, вы же дали слово, потерпите еще немного... Ничего не ответил шах. Неужели этот глупый старик настолько выжил из ума, что отнимает у него драгоценное время ради того, чтобы он увидел собственные же стихи на обыкновенной скатерти? Он пришел сюда только потому, что ему пообещали нечто необычное! А здесь?! Ведь эти его газели переписаны в сотнях экземпляров руками самых искусных каллиграфов, оформлены кистью самых лучших художников, известны во всей стране! Отвлеченный этими мыслями, пытаясь подавить поднимающийся в его сердце гнев, шах не сразу почувствовал изменение ритма музыки. Теперь это была танцевальная мелодия. Невидимая группа музыканте" исполняла ее с большим усердием. Звуки уда, тара, кеманчи, саза, канона, бубна, постепенно нарастая, кружились в бурном вихре. Внезапно распахнулись двери напротив шаха. В комнату влетели двое юношей. В такт быстрой музыке закружились они на скатертях. Шах не успел даже к ним присмотреться - их странный танец кончился так же быстро, как и мгновенно начался. Юноши исчезли в боковых дверях. Шах и опомниться не успел, как снова вошли невольницы в голубом и осторожно подняли с пола скатерти. Возглас удивления и восхищения вырвался у молодого шаха теперь-то он понял, какое чудо обещал ему визирь! Черными линиями на белой мучной пыли слово в слово, без единого лишнего штриха, была "записана" та самая газель, которую только что прочел шах на скатертях. Танцовщики вывели ее своими ногами, причем черный цвет пола заменил им тушь, а белая мука бумагу. Шах теперь уже читал свою газель так, будто видел ее впервые.
Если глава секты выйдет из своего дворца,
Стар и млад будут стремиться к нему без конца.
Хатаи с самого начала видел это и знал:
Прежде является Ной с призывами, потом начинается шквал.
Неведомые "каллиграфы" не допустили ни одной ошибки в этой газели, повествующей о давней победе.
- Кто они - джинны, дьяволы? - восхищенно произнес шах. - И снова легкая улыбка прошла по лицу хозяина дома:
- Не джинны и не дьяволы, святыня мира, а дочери вашего нижайшего раба.
- Как, к тому же они - девушки?
- Да, святыня мира, они не осмелились танцевать перед вами в своих нарядах. Разрешите, они войдут теперь, чтобы поцеловать ваши следы?
Визирь и без того знал, что шах захочет увидеть девочек.
- Пусть войдут, - прошептал, не скрывая своего волнения, шах.
Замина и Сахиба вошли в комнату. Они уже успели переодеться, и в своих богатых красочных нарядах походили теперь на невест. На обеих были надеты парчовые полуархалуки с узкими рукавами. Спиральные браслеты украшали их белые руки. На стройных шеях красовались настоящие шемахинские ожерелья лица девушек были открыты взору. Каждая заплела волосы в четырнадцать косичек и закрепила их жемчужными нитями. Они склонились перед повелителем в покорной позе, деликатно положив руку на руку. Обеим девочкам недавно исполнилось по тринадцать лет, и хотя некоторое время назад в мальчишечьей одежде не было заметно, что они угловатые подростки, теперь, з девичьем наряде, были похожи на нежные, только начинающие распускаться бутоны. По знаку шаха девочки приблизились к нему, каждая с благоговением поцеловала протянутую ей руку. Шах отечески погладил выбивающиеся из под тирмы завитки волос девочек, улыбнулся:
