- Слов нет, щедр наш шах.
- За одно только сообщение - одно седло и халдар!
- Да-а, никто еще не уходил от его ворот с пустыми руками...
Гаджи Салман, беседуя с послом, шел в сторону дворцовой площади. Краем уха он ловил обрывки всех этих разговоров и думал: "Действительно, щедрость шаха - щедрость Хатама! Наверное, поэтому, а не только из-за войн и сражений, частенько пустует шахская казна!"
Препоручив посла канцелярии визирю, размышлял Гаджи, он повидается с тайным служителем шаха, сообщит ему, что прибыл. А затем в укромном месте будет ждать тайной, лицом к лицу, аудиенции. У вернувшегося победителем с львиной охоты шаха, конечно же, будет прекрасное настроение. Принесенные Гаджи Салманом добрые вести и щедрые подарки еще больше окрылят его...
* * *
Оставшуюся часть дня Гаджи Салман посвятил розыску семьи купца Рафи и выполнению последней воли покойного. У старого купца не было сыновей. В небольшом домике Гаджи встретили старуха - жена покойного и его дочь, девица на выданье. Гаджи Салман отдал им товары, переданные ему на хранение старым купцом. Заплатив семье Рафи приличную сумму - выкуп за Айтекин, Гаджи Салман решил устроить судьбу несчастной и в тот же день отвел девушку, о достоинствах и танцевальных талантах которой и не догадывался, в подарок давнему своему знакомому-старому визирю шаха.
Вскоре после утреннего намаза один из служителей тайной резиденции пригласил его явиться к шаху. Гаджи Салман велел погрузить на мула привезенные подарки и направился к тайной резиденции, где шах имел обыкновение принимать своих осведомителей или иных посетителей, которых хотел видеть наедине.
Тайный служитель ввел Гаджи Салмана в давно ему знакомую комнату. Незатейливая, без украшений, она простотой своей напоминала воинскую палату. Хотя пол был выстлан прекрасными тебризскими коврами, стены были голы. В углу против двери лежал тюфячок из тирмы, обложенный подлокотниками. Поскольку шах принимал здесь только отдельных собеседников - дервишей, сарбанов, доносчиков, осведомляющих его обо всем, что происходило в его обширной стране, пограничных областях, соседних государствах - то против шахского "трона" лежал только один небольшой тюфячок. Войдя в комнату, Гаджи Салман остановился у порога: пока не войдет шах, не укажет место своему гостю, дальше идти не полагалось. Но ждать Гаджи Салману пришлось недолго. В боковой стене нижней части комнаты открылась неприметная маленькая дверь. Показался раб-нубиец. Опустив голову и скрестив на груди мощные руки, он встал справа от дверного проема. За ним вошел тайный служитель. Всей своей позой выражая смиренную почтительность, служитель застыл слева от двери. Только потом вошел шах. Он еще не сиял охотничьей одежды. Как видно, служитель, встретив шаха при въезде в город, сразу же сообщил ему о прибытии Гаджи Салмана, и молодой шах решил, не откладывая, повидать купца. Поскольку Гаджи Салман стоял, склонив голову, он не видел лица шаха, а только его сапоги из парчи с загнутыми носками да обшитые галунами полы охотничьей куртки "ширвани", надетой поверх зеленых атласных шаровар.
Войдя в комнату, шах произнес:
- С благополучным прибытием, Гаджи! Подойди сюда.
Гаджи. Салман поднял голову, сделал несколько шагов вперед. Руки, как полагалось, купец скрестил на груди и, не дойдя до шаха, опустился на колени, склонился в низком поклоне. Гаджи почтительно поцеловал землю у ног шаха и, наконец, сел перед ним, подняв голову. Теперь он ясно видел лицо "святыни мира". Хотя короткая курчавая бородка, которую он помнил по прежним посещениям, заметно отросла, хотя она и придавала тонкому лицу двадцатилетнего шаха возмужалость и зрелость, все же это свежее белокожее лицо выглядело очень и очень юным.
Большие черные глаза на этом нежном лице казались еще крупнее. Из-под шлема с небольшим походным султаном выбивались густые кудри. На шее шаха не сиял драгоценный синебенд, на руках не было браслетов, талию не обвивал знаменитый пояс Хатаи, который обошелся в сумму семилетней подати. Все это молодой шах надевал лишь на официальные приемы и церемонии. Сейчас же он повязал обыкновенный кушак, надел простые налокотники. "Ширвани" его была разодрана в нескольких местах. "Наверное, следы львиных когтей", - подумал Гаджи Салман, украдкой разглядывавший фигуру шаха, его юное лицо, сиявшее откровенным упоением победителя. Молодой шах дружески обратился к Гаджи:
- Давай, Гаджи, рассказывай! Как говорится, то, что ты ел в чужих краях, пусть твоим и останется, а вот увиденным и услышанным поделись с нами.
- Свет очей моих, государь! Позволь прежде слугам рассыпать перед твоими ногами принесенные мной скромные дары.
Шах улыбнулся:
- Ты знаешь, Гаджи, что я не люблю многословия, витиеватых фраз. Говори проще, и говори на своем родном языке, так мне будет приятнее. Я всегда рад и тебе, и принесенным тобой подаркам.
- Привычка, мой шах! Но, пожалуйста... - улыбка тронула губы и Гаджи Салмана.
По едва заметному знаку шаха тайный служитель отворил дверь и впустил слуг с подносами в руках. Когда с них были сняты накидки, молодой шах лишь мельком оглядел различные золотые украшения с вправленными в них драгоценными камнями; просмотрел собольи меха. Небрежным жестом отправил дары в дворцовую сокровищницу. Обратив внимание шаха на несколько особо ценных вещей, Гаджи Салман поведал кое-что и о знаменитых мастерах, изготовивших их.
- Мой шах, - добавил Гаджи Салман, - подношение включает также сорок специально отобранных невольниц, уже помещенных на женской половине дворца. Среди них есть и танцовщица, и певица. Взгляните на них, когда выберете время. Я буду счастлив, если хоть одна удостоится вашего взгляда.
- Прекрасно. А теперь...
Слуги, почтительно склонившись, забрали подносы и вышли. Раб и тайный служитель тоже покинули комнату. Шах и Гаджи Салман остались наедине. Уловив вопросительный взгляд шаха, Гаджи начал говорить. Но рассказывал он так, будто продолжал прерванный разговор, будто расстались они не шесть месяцев назад, а вчера, возможно даже, час назад...
- Моя святыня, послов я доставил до места вполне благополучно. Поскольку Салим находился в Конии, мы направились прямо на конийский базар. Вашего посла во дворце приняли с большими почестями.
По лицу молодого шаха скользнула ироническая улыбка. "Еще бы, ведь и до его ушей донеслись вести о наших победах и захваченных территориях. Конечно, теперь-то он считает нас родней", - подумал шах.
А Гаджи продолжал:
- На несколько месяцев послов оставят во дворце в качестве гостей, а уж потом пришлют ответ. Я подумал: чем попусту держать столько времени караван, лучше мне вернуться, чтобы быть к твоим услугам. А когда отправлюсь туда в следующий раз, доставлю их обратно, если они закончат свои дела и получат письма.
Облачко грусти набежало на юное лицо шаха:
- А история Сиваса - правда? Ты Гияседдина видел?
- Лично его я, к сожалению, увидеть не смог, мой шах! Все они удалились от света. И странным образом смешались секты элеви и бекташи. Сам Гияседдин и его сорок дервишей удалились в болыцую пещеру у подножия Эрзерума. А дервиш по имени Ибрагим вместе с другими единоверцами поднял знамя религиозной войны, собирает под ним всех измученных гнетом Султана Селима.
Разумеется, Гаджи Салман ничего не знал об Ибрагиме ввполняющем некое тайное поручение и пришедшем с его караваном. Да и откуда было знать ему, что этот дервиш и есть широко известный в народе поэт-дервиш Ибрагим? Шах, тоже не подозревавший, что тот, о ком идет речь, находится столь близко, сказал:
- Надо беречь таких людей, как Ибрагим, Гаджи! Ты скажи своим людям, чтобы всегда помогали им. Говорят, мужчина, не умеющий на семь дней вперед рассчитать свои поступки, и женщина, не предвидящая на семь дней вперед очага своего создать не могут. А поэт видит на семь, а, может быть, и на семьдесят лет вперед. Сила слова очень велика! Жаль, что прежде многие наши поэты писали на персидском языке, и слово их не доходило до народа, потому что простые люди не понимали их... А Ибрагим, как я слышал, делает сейчас для нас в Руме то, что под силу, пожалуй, лишь целой армии. Дервиши много рассказывали мне о том, как он умеет зажечь людей, и его слушают, идут за ним, собираются в готовые сражаться отряды.
