— А ты что, бывал у них? — пьяно покачиваясь, спросил Парадысский.

— Приходилось. Деревушки-то у нас малые, весь народ на виду. Матушкой Анастасией Кирилловной народ у нас не нахвалится. Благотворительница, дай ей бог здоровья… Да вот и штабс-капитан Воронов проездом у нее останавливался, тоже премного доволен был…

Парадысский мгновенно отрезвел.

— Воронов? Когда?

— В прошлом году бывал. Целый месяц изволил прожить! Говорят, большие дела собирается закрутить на Ухте. От казны, значит.

Парадысский наконец справился с непослушными пуговицами на вороте, потащил рубаху через голову.

— Гаси лампу!..

В эту ночь на берегу Выми горел костер.

Красные языки огня трепетали в белой ночи, и холодный туман, вставший перед рассветом из глубин тайги, глотал взлетавшие искры у самой земли.

Первым проснулся Яков. Он приподнял из-под полы влажного, отяжелевшего азяма голову, прислушался. В непрогляди тумана, сквозь мягкий, умиротворенный лепет речных волн все так же тягуче и грозно доносился гул Роч-Коса — большого вымского порога. Вчера в сумерках Гарин приказал здесь делать привал: глядя на ночь не хотел рисковать.

«Ревет… Круто ревет Роч-Кос…» — подумал Яков и, подкинув в костер смолья, разбудил напарника, ижемского бродягу Филиппа Канева, нанятого хозяином перед самым отправлением в дорогу.

Старик продрал глаза, перекрестился и тоже прислушался.

— Гудёт, дьявольская сила! — тревожно глянул он вверх по реке. — Пятый раз тут хожу — и все гудёт.

— Тонули? — зябко поеживаясь от холода, спросил Яков.

— Бывало. Коли б вытащить со дна купеческие припасы, что Роч-Кос сожрал, разбогатеть можно б, парень… Ну, да не беда, с молитвой, бог даст, проскочим.

В лодке, откинув полотняный полог, поднялся Гарин; Он умыл ледяной водой свое чахоточное лицо, крякнул и достал стеклянную посудину.

— Эй вы, чемкасы! — с дружелюбной насмешкой крикнул он. — Айда греться!

Он понимал дело. Ему надо было спешить, и проводники всю дорогу, не жалея сил, налегали на шесты. За два дня они обогнали четыре партии, но на берегах там и сям попадались остатки костров на недавно брошенных стоянках, и Гарин частенько прибегал к спасительному средству — ячменному «ускорителю».

Он, несомненно, принадлежал к числу одержимых натур. Отец Гарина, умерший года два тому назад, пытался бурить яренские пласты и прогорел потом на Ухте. Он завещал сыну тощий кошелек и непреоборимый азарт дельца-искателя, способного пройти пешком всю Россию в поисках некоего фантастического клада.

Одна исступленная мысль владела им, и ничто не могло столкнуть Гарина с избранного пути. Удача! Только удача могла принести ему деньги, положение, и он не собирался останавливаться в выборе средств.

Губернская газета, наделавшая много шуму утверждением, что ухтинская неразбериха не стоит ломаного гроша, лишь распалила его воображение, а маловеры немедленно были отнесены им в разряд тех пока еще живых трупов, по которым он собирался подниматься на вершину жизни. Он спешил на Ухту в надежде перекупить побольше участков у растерявшихся дельцов и поэтому не жалел ни водки, ни собственных сил.

— Сколько, говоришь, нам осталось? — спрашивал Гарин Филиппа, жадно уплетая копченую селедку и с любопытством поглядывая на сырую семгу, которую ели проводники.

— Да так, около пяти чемкасов, — отвечал старик.

— Опять чемкасов! Почему же не верст?

— Так вернее, — без обиды пояснил Филипп. — Пройти бы окаянный Роч-Кос, а там гладко пойдем…

Над тайгой вставало хмурое, холодное утро. Откуда-то потянуло ветром, туман рассеивался, по реке пошла крупная рябь. Лодка захлюпала у прибрежной кромки.

— Вперед! — скомандовал Гарин и взялся за шест.

Лодка быстро пошла вдоль берега, преодолевая течение.

Белые барашки с шипением неслись навстречу, свиваясь за кормой в пенный водоворот. Ветер свежел.

Берега, чем далее, поднимались выше, и наконец с обеих сторон реку стиснули крутые каменистые обрывы. Они были исполосованы трещинами и водомоинами, задичали в бороде ягеля и неряшливых кустарников. Тощий горелый лес громоздился над самым обрывом. Сломанные ели и черные щупальца корней нависали над птичьими и звериными норами, вокруг властвовала первобытная дикость.

Течение заметно усиливалось, шум нарастал.

Путники успели как следует разогреться, когда река круто подалась вправо и в ста саженях перед лодкой во всю ширину русла встал белый пенистый барьер порога. В три ступени обрывались там каменные плиты дна, и озверевшая вода ревела, со страшной силой вырываясь вперед. В протоках' чернели острые, поставленные на ребро глыбы гранита.

— Хороша… уха, — с присущей обыкновенно русскому человеку лихостью проговорил Гарин, словно бы он был тут лишь посторонним наблюдателем. — Ни влево ни вправо, а?

Яков и Филипп промолчали, изо всех сил направляя лодку к прибрежной протоке. Хозяин хотел еще что-то крикнуть им, но в сплошном реве воды уже ничего не было слышно.

«Прошли ведь другие. Авось и мы…»— успел подумать Гарин, и в ту же секунду нос лодки взлетел вверх, поток ударил под корму, и вся она словно повисла в туче брызг над клокочущей бездной.

— Держись!!

Нос зарылся в пенистый бурун, но проводники разом налегли на шесты и выправили посудину. Она снова подскочила вверх и стала боком за спасительным утесом, торчащим из воды. В глазах рябило. Прозрачная холодная стихия, свивая струи, неудержимо неслась куда-то мимо, обдавала брызгами, подавляла адским шумом и слепой яростью.

Снова заработали шесты. Лодка взвилась над второй ступенькой вспененного каскада, но тут мощный, тупой удар в борт сшиб ее в сторону, и она, словно щепка, завертелась в водовороте.

— Ах, дьявольщина! — прокричал Гарин, вонзив шест в разъяренное хайло потока. — Вперед!

Шест не выдержал. Хозяин не успел моргнуть, как обломок вынырнул в десяти саженях, за гривой порога, а в руках осталась ненужная сосновая коротышка. Гарин схватил весло. В то же мгновение стряслось непредвиденное.

Струя ударила в лопасть весла и сбила его в сторону. Гарин подумал, что весло не достало дна, и, оступившись, полетел за борт. В глаза, уши, нос хлестанула вода, весь мир остался где-то выше, и Гарин слышал, как в темной глубине катятся тяжелые осклизлые валуны…

— Что за напасть? Куда же она могла деваться?

Григорий Запорожцев стоял у запертой двери в комнату

Ирины и дергал за медную ручку.

Сегодня ночью он возвратился из Вологды, исправно выполнив задание патрона. Предчувствуя новое поручение, связанное, может быть, с длительной поездкой, пытался увидеть Ирину. Но ее почему-то не оказалось дома. И теперь нет. Запорожцев бесцельно потоптался у знакомого порога и решил явиться к хозяину. Но Трейлинга тоже не было. На железной скобе его двери висел крепкий замок с блестящими заклепками нездешней работы.

Григорий собрался уже возвращаться к себе, когда заметил в дальнем, сумрачном углу коридора сутулую фигуру Сямтомова. Старец молча наблюдал за ним внимательными, холодными глазами, точно ночной сыч, ждущий добычи.

— Куда девал постояльца? — холодно спросил Григорий, сразу и без видимой причины возненавидев хищного крючконосого купца.

— Они на лодке кататься изволят… К вечеру, надо полагать, прибудут восвояси…

— Значит, никого нет? А за кем же ты шпионишь тут, старый?

Сямтомов перекрестился.

— Господь с тобой! Потолок, слышь, в прошлую грозу протекать стал, то-то я и поднялся наверх — посмотреть, в каком месте крышу латать…

Запорожцев погрозил пальцем и, ничего не ответив, ушел к себе. Делать было нечего. Присел у окна.

Затихающий городишко, околдованный немеркнущей белой ночью, навевал сонную одурь. Теплая испарина, поднимавшаяся от влажной земли, вскоре обволокла улицу, размыла очертания домов и деревьев. Было невероятно скучно глядеть со второго этажа на это серое, спящее царство…

Он собрался уже захлопнуть окно, когда услышал внизу, на спуске, воркующий и беспечный смех женщины, заставивший его вскочить на ноги, высунуться через подоконник.