Его родителям при жизни ни разу – ни разу! – не пришлось стыдиться сына. Жизнь в столичном общежитии, в одной комнате, где Степану и его первой жене приходилось ходить на цыпочках, чтобы не разбудить Гошку, и где всегда стоял запах кислого хлеба, – была трудной, но за трудности судьба расплатилась сторицей. Отец Степана получал журнал «Популярная механика», и когда там напечатали статью о новых «персональных» компьютерах, появившихся в организованном Степаном кружке при заводе, старик прислал телеграмму: «Дело хорошее. Успеха!». Теперь оба сына Степана старше, чем он был тогда, но ни один из них и думать не думает ни о женитьбе, ни о детях.

На кухонном полу не осталось ни пятнышка, и Степан перебирается с ведром в огромную и опустевшую гостиную. После того как американская жена съехала, Степан избавился от ненужной мебели, ковров, и ненавистной ему хрустальной люстры. Теперь гостиная напоминает галерею современного искусства. Картины на стенах смотрят друг на друга издали, разделённые пространством тёмного паркета. Потолок очень высокий, он пропускает массу света через застеклённую наклонную крышу, но сейчас небо ещё тёмное и в комнате, освещённой только подсветкой картин, блуждают тени. Трудно разглядеть, есть ли на полу пятна, но Степан всё-таки решает его помыть.

Какое счастье, что родители не могут следить за ним оттуда, где они теперь находятся. Нет, конечно, Степан неплохо устроился в жизни, но зачем всё это, если дети ничего из его достижений не ценят? Максимилиан ни разу не помог ему в делах, только тратит его деньги. Гоша получил первую учёную степень в области компьютерных технологий и сделал свою первую видеоигру в те времена, когда отец ещё занимался бухгалтерскими программами для русского рынка. Приводил друзей из колледжа поиграть и поделиться идеями. Как было бы здорово, если бы Гоша позвонил прямо сейчас и сказал: «Папа, хочу тебе помочь. Давай поработаем вместе, хочу научиться управлять успешной международной компанией. Я с этим справлюсь, папа, если поможешь».

Мыть полы куда полезнее, чем часами семенить по бегущей дорожке. Уборщики используют специальное средство, чтобы сохранить полировку, но эффект от этого нулевой. Степан считает: лучшее средство – хорошая швабра и ведро воды. Этому его обучили родители, и этому он пытался научить своих детей.

– Хочешь жить праведно, раздай своё достояние бедным, – говорила их мать, первая жена Степана.

Когда он заключил первый контракт с американцами и начали поступать средства, она вдруг воспылала любовью к церкви и принялась твердить Степану, что деньги губят душу. Потом подружилась с батюшкой, который научил её, что единственный путь к спасению – это постоянные и немалые пожертвования в пользу церкви. Степан тогда смеялся ей в лицо. Гоша, маленький гений, который выучил таблицу умножения в три года и написал первую программу в шесть лет, нуждался в настоящем, мирового уровня образовании, не говоря уж о втором ребёнке, который должен был вот-вот родиться. Если она хочет отмолить его грехи, милости просим, но все заработанные деньги были нужны ему для детей. Степан так и не смог уверовать, хотя нередко говорил об этом со своим другом, бывшим полковником КГБ, который на пенсии становился всё религиознее. Нет, думал Степан, если бы Бог существовал, люди не чувствовали бы себя такими одинокими.

Он помыл уже четверть гостиной, как вдруг зазвонил телефон. Не мобильный, стационарный, – он почти никогда не звонит, и его звук жутковато отдаётся ночным эхом по всему дому. Степан перешагивает через ведро с водой и берёт в коридоре трубку. Чтобы было удобнее, садится на пол. От мебели в коридоре он тоже избавился. Развод – отличный повод сменить обстановку.

– Ты знаешь, который сейчас час? – спрашивает он у младшего сына.

И Гоша, и Макс разговаривают с ним по-английски, как чужие.

– Джордж сказал мне, что ты решил всё продать, – говорит Макс. В трубке что-то трещит и шуршит, и от этого сильнее чувствуется расстояние между говорящими. – Папа, прошу тебя, не надо этого делать. Чем ты будешь заниматься, если отойдёшь от дел?

– Всё решено, – твёрдо отвечает Степан. Его подташнивает, и ладонь руки, держащей трубку, становится липкой. – И не рассчитывай на эти деньги! Я всё потрачу на прогулку в космос!

– Послушай, ну не надо. Это всё оттого, что тебя бросила жена. Но разве это повод поднимать белый флаг, а?

Степан слышит, как на том конце провода воет сирена скорой помощи, до него доносится уличный шум большого города. Ему бы тоже жить сейчас в большом городе. Он там всегда хорошо спал, и шум, производимый другими людьми, ему не мешал. Нигде Степану так хорошо не спалось, как в московском общежитии, где он жил с молодой женой и новорождённым Гошкой.

– Послушай, встретишься в Москве с матерью, передай от меня привет, – говорит он Максу. – Если ей нужны деньги на церковь, пусть мне позвонит.

– Джордж сильно озабочен твоим здоровьем, папа, – повторяет Макс. – Ты соблюдаешь диету, принимаешь витамины? Помни, пожалуйста, что доктора запретили тебе мясные и молочные продукты.

Степан вздыхает. Разговаривать с сыновьями – всё равно, что кричать в лесу: только эхо и отвечает. Они не слышат, что он хочет сказать.

– Послушай меня, дурак стоеросовый, что ты забыл в Москве? – спрашивает Степан. – Возвращайся домой. Можешь открыть тут сколько хочешь ресторанов! И когда ты, наконец, женишься?

– Папа, я сейчас не могу разговаривать. Опаздываю на встречу… – Макс прерывается, чтобы откашляться.

Степан слышит автомобильный гудок, потом ещё один. Кажется, разговор окончен, и Макс просто забыл положить трубку. Ан нет:

– Папа! – голос Макса звучит тише, чем обычно. Похоже, ему надо сказать что-то важное.

Сердце Степана ёкает, а потом начинает биться быстрее.

– Что, Макс? Что ты хочешь сказать?

– Папа, я ещё побуду немного в Москве. Здесь действительно много чего происходит. – И продолжает, чуть-чуть запнувшись: – Мне надо бы ещё денег… Побольше. Ну в общем… гораздо больше.

– Понятно. Стало быть, всё по-прежнему.

Степан вешает трубку и заставляет себя подняться с пола. Чувствует, как дурнота подступает к горлу, и чуть ли не бегом направляется в ванную. Он едва успевает: желудок сжимается, и его рвёт гоголь-моголем. Немного погодя Степан, держась за стенку ванной, поднимается и выглядывает в окошко над унитазом. Начинает светать, он различает силуэт дуба, растущего в десятке метров от дома. В ушах стоит тихий звон, напоминающий какофонию «Кронос-квартета». Кажется, сегодня лучше не ехать на Манхэттен подписывать бумаги. Ещё один приступ рвоты – и он избавляется от остатков вчерашнего ужина. Степан с удовлетворением отмечает, что сумел сдержаться и не испортил ничего в только что вымытых местах – ни в коридоре, ни в гостиной. Он осматривает пол в ванной и подбирает два тёмных волоска, прилипших к раковине. Нет, всё-таки ни за какие деньги не заставишь чужих людей навести в доме полный порядок.

Как-то раз чищу я картошку на ужин, и тут звонок в дверь. Я вздрогнула: никаких гостей я не ждала, от неожиданности даже нож выронила в ведро с отходами. Засуетилась и ведро перевернула. Пока восстанавливала порядок и споласкивала руки, звонок повторился – незваный гость упорствовал.

Пошла открывать: за дверью стоит женщина средних лет, платиновая блондинка с приятными, удивительно правильными чертами лица и бледно-голубыми глазами, одетая в серый брючный костюм.

– Прошу прощения, что беспокою в субботу, – говорит. – Чтобы не задерживать вас, спрошу прямо: не можете ли вы внести пожертвование?

Я собралась было сказать: «Извините, нет», как обычно отвечаю мормонам-миссионерам, и запнулась. Не сразу, но дошло, что со мной заговорили по-русски. Ничего удивительного, находись мы в Москве или в Самаре, но вообще-то мы в Сан-Франциско. Ясный, солнечный день. Сосед вон моет машину – помахал рукой, я помахала ему в ответ.