– Вы правы, нам нечего больше терять, – первым согласился Ронделль.

– Нам нечего терять, – эхом отозвался Пионтковский.

– Тогда вперед! Смерть по-прежнему держит нас в своей власти, мы можем умереть в любое время. Ho теперь начинается борьба за жизнь, последняя, самая последняя борьба. Вперед! – приказал Швиль.

Все вскочили, схватили лопаты и выбежали в коридор. Они работали, как одержимые. Щебень громоздился на трупы, и когда после нескольких часов напряженной работы он дошел уже до потолка, они стали выносить песок в соседнюю комнату. Только теперь они заметили Ллойда, который все еще лежал связанным. Эта трагическая картина заставила их остановиться на несколько минут.

Швиль разрезал на мертвеце веревки, и вскоре его не было уже видно под горой песка и щебня. Они лихорадочно работали дальше. Ожесточенно, молча, со сжатыми зубами и каменными лицами, с одной только мыслью о свободе. Они отбрасывали лопату за лопатой, а когда силы отказались служить, они поспешно выпивали стакан виски и снова принимались за работу. Вскоре и соседнее помещение было завалено песком до потолка.

– Но если мы и достигнем выхода, – сказал вдруг Пионтковский, откладывая лопату в сторону, – то над нами будет еще несколько центнеров земли.

При этих словах Ронделль тоже остановился: казалось, его оставляла надежда. Швиль сразу увидел, что его товарищи по несчастью колеблются. Их руки устало и безжизненно висели вдоль тела.

– Нам нечего больше терять. Работаем ли мы перед смертью или нет, совершенно все равно. Если вы не хотите, то я один буду работать, – решительно сказал он и в подтверждение своих слов взялся за лопату. Пионтковский и Ронделль смотрели на него несколько минут, потом тоже стали работать.

Но Швиль с сожалением заметил, что они работали уже без луча надежды, только чтобы забыть действительность. Так прошло несколько часов, во время которых Шпиль сделал один больше, чем его товарищи вместе. Он не чувствовал усталости, его воля была сосредоточена только на одной мысли. Кроме нее, для него ничего не существовало. Его радовало, что он увлек за собой Ронделля и Пионтковского, но эта радость длилась недолго: они вскоре снова потеряли мужество и бросили лопаты.

– Швиль, – попросил Ронделль, – идите сюда: я хочу задать вам один серьезный вопрос. – Он сел на ящик, а Швиль против него.

– Что вы хотите знать?

– Скажите совершенно откровенно, Швиль, вы убийца графа Риволли или нет?

– Как мне понять этот вопрос: теперь, когда мы…

– Я вам объясню после того, как вы ответите на мой вопрос. Не имеет ведь никакого смысла в данном положении скрывать что-либо. Мы, трое заживо похороненных людей, унесем с собой в могилу все наши тайны.

– Хорошо. Я невиновен. Я ни разу еще не совершил убийства, – чистосердечно сказал Швиль.

– Я тоже в этом не сомневался бы, если бы не три вещи…

– А именно?

– Первое то, что Марлен спасла вас из петли и сделала вас «Бесстрашным». Она не принимает к себе невинных овечек.

– А второе? – с любопытством спросил Швиль.

– Вторая причина носит мистический характер: я, видите ли, немного суеверен и твердо верю в то, что мы все, спасенные Марлен, справедливостью или, скажем, судьбой завлечены в эту гробницу, потому что избегли заслуженного наказания. Четверо наших товарищей уже казнены и лежат под щебнем. Но так как я твердо верю, что за каждым убийством следует наказание, то не имеет никакого смысла оказывать хоть малейшее противодействие року, и никому из нас не удастся избежать наказания.

– Но я не убийца! – вскричал Швиль, прижимая руку к сердцу. – Поверьте мне по крайней мере перед смертью, что я не убивал графа Риволли! Я не могу умереть, если мне никто не поверит. Я не убивал!

– Невозможно, – покачал Ронделль головой, – если бы вы были невиновны, вам не надо было бы умирать здесь.

Глубоко обиженный Швиль вернулся к своей работе. Что ему еще оставалось? Он хотел жить и не скрывал этого. Верил ли он, что эта работа освободит его? Он сам не знал, находясь в состоянии, когда логика уступает свое место отчаянию и принуждает каждое живое существо до последнего дыхания бороться со смертью. Пионтковский и Ронделль спокойно сидели, курили и не делали ничего для своего спасения.

Швиль думал об этом во время своей работы, но не мог найти объяснения. Вдруг Пионтковский сказал, как будто угадав его мысли:

– Швиль, я обдумал положение и больше не работаю.

– Но почему же нет, черт возьми?

– Потому что для меня и Ронделля это не имеет никакого смысла.

– Что значит смысл? Разве живут только те люди, у которых есть смысл в жизни? Разве червяк знает что-нибудь о смысле? А ласточка, а паук, а муха?

– О, это все свободные существа. Но подумали ли мы о том, что не сможем пользоваться той свободой, которой стремимся достичь, потому что без защиты Марлен нас арестует первый попавшийся полицейский, и нам все равно останется одна дорога – к виселице. Только здесь, Швиль, как это парадоксально ни звучит – только здесь мы можем умереть свободными – свободными людьми.

– Пионтковский прав, – согласился Ронделль. – Мы не можем и не должны выйти отсюда.

– Бог ты мой, да вернитесь опять к Марлен, когда вы освободитесь!

Оба рассмеялись, как по уговору.

– Вы наивны, Швиль. Марлен будет первой, которая выдаст нас полиции, чтобы только избавиться от нас. Нет, с нами покончено. Баста. Если правда то, что вы невиновны, то работайте спокойно дальше: может быть, вам и удастся вернуть себе свободу. Желаем успеха! – иронически заметил Пионтковский и, презрительно взглянув на лопаты, отошел.

Ронделль последовал за ним.

– Тогда я буду работать один, – крикнул им вслед Швиль.

Из соседнего помещения раздался смех.

Швиль, оставшись один, подумал несколько минут и энергично всунул лопату в песок. Вскоре он услышал, как оба остальных весело пели какую-то песню о любви и поцелуях, о весне и розах. Песня звучала очень странно. Граммофон наигрывал тоже какую-то веселую песенку с припевом: «О, целуй меня, целуй, пока еще есть время». Время от времени Швиль слышал звон стаканов. Пустые бутылки швырялись об стену, и это доставляло обоим большое удовольствие. Так прошло около двух часов, после чего наступила мертвенная тишина. Швиль продолжал работать и думал. Он думал о свободе и об Элли, забыв совершенно окружающее и действительность. Наконец охваченный подозрением, он вошел в соседнее помещение. Он не мог объяснить, почему вздохнул свободнее, когда нашел обоих «бесстрашных» в живых. Может быть его мучил страх остаться одному, умереть в одиночестве?

Что связывало его с этими людьми? Ничего, абсолютно ничего.

Алкоголь произвел свое действие, и теперь оба лежали в неестественных позах среди осколков стекла и пробок. На плече Ронделля была глубокая царапина – он порезался стеклом – и из нее капала кровь. Швиль собрался было перевязать рану, но передумал: для чего? Не все ли равно, отойдет ли он в другой мир с большим или меньшим количеством крови? Стал бы этот человек что-нибудь делать, если что-нибудь случилось с ним, Швилем? Нет, наверное, нет. Были ли эти оба вообще людьми? Может быть, только в теории?

Подкрепившись стаканом вина, Швиль снова принялся за работу. Его плечи и бедра болели от напряженной работы, но он не обращал на это внимания и продолжал работать дальше.

Проходил час за часом. Швиль все еще рыл песок. Он скорее походил на призрак, чем на человека: пот, беспрерывно катившийся вниз по его телу, смешался с пылью и образовал толстую корку на коже. Минутами он готов был бросить работу, но, подгоняемый невидимой силой, продолжал рыть дальше. Вскоре, однако, силы окончательно оставили его, и разочарованный и отчаявшийся, он бросил лопату перед собой, в сторону выхода. Внезапно раздался звон. Брошенная лопата упала на что-то.

При ближайшем рассмотрении Швиль обнаружил металлическую дверь. Значит, они не только были засыпаны, но и заперты. Марлен, как всегда, подумала обо всем.